Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. Мой собеседник в московской студии - Андрей Гаврилов. О культуре - на два голоса. Здравствуйте, Андрей!

Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!

Иван Толстой: Сегодня в программе:

"Литература и Сахалин" – размышления Бориса Парамонова о Чехове,
''Завещание Петра Великого'' – знаменитая фальшивка в переводе гаррибальдийца Эрбы,
Переслушивая Свободу: воспоминания поэта и правозащитника Евгения Кушева,
Культурная панорама и музыкальные записи. Какие на этот раз, Андрей: новые, хорошо забытые старые, сезонные, в ассортименте (как говорилось в советских меню)?

Андрей Гаврилов: В ассортименте, конечно, как можно спорить с советской терминологией? Мы будем сегодня слушать компакт-диск Вячеслава Новикова, который он записал вместе с музыкантами Тойво Унтом и Брайаном Мелвином - на сегодняшний день самый последний, самый свежий джазовый альбом, хотя он и вышел несколько лет назад.

Иван Толстой: Культурная панорама. Неизданная поэма Вальтера Скотта "Холмы Киллерна" ("The Hills of Killern") будет впервые представлена публике 14 сентября, сообщает BBC News. Публичные чтения приурочены к 200-летию другого произведения Вальтера Скотта - поэмы "Дева озера".
Поэма "Холмы Киллерна" была обнаружена в архивах семейства Бэйли-Гамильтон в поместье неподалеку от Калландера (это в самом центре Шотландии). В этом доме молодой поэт часто гостил на протяжении девяти лет.

А вот немного о древней истории. Тегеран и Лондон уладили спор вокруг цилиндра Кира Великого. Это вавилонский клинописный документ VI века до нашей эры, который нередко называют "древнейшей декларацией прав человека". Британский музей после долгих сомнений передал его Ирану. В ближайшее время в Тегеранском музее откроется четырехмесячная выставка, и центральным ее экспонатом станет знаменитый документ.
Вокруг цилиндра Кира уже давно бушевал международный скандал: Великобритания сперва пообещала Ирану одолжить цилиндр, однако затем в течение года откладывала передачу. Проволочки объяснялись сначала нестабильной ситуацией в стране после выборов президента, затем необходимостью дополнительного исследования цилиндра, поскольку были неожиданно найдены клинописные фрагменты, которые соответствовали утраченным частям текста на цилиндре.
Иран, в свою очередь, объяснял промедление политическими мотивами и угрожал разорвать культурные связи с Британским музеем, если цилиндр не будет передан. Кроме того, Тегеран требовал компенсации убытков, которые понес в результате задержки.
В тексте на цилиндре от лица Кира II Великого говорится, среди прочего, что вавилонянам, завоеванным персами, разрешается поклоняться тем богам, каким они хотят.

А вот новость из области военно-эстетической, как сказал бы Достоевский. Российская тяжелая огнеметная система (ТОС) под названием "Буратино" уничтожает противника с помощью перепадов давления и выжигает огнем его позиции. Боевая машина поражает цели на дистанции до 8 километров.
Система состоит из шасси танка Т-72, на котором вместо башни расположена пусковая установка, рассчитанная на боекомплект в 30 ракет… И так далее. Все желающие знать технические подробности приглашаются к интернету и различным печатным изданиям. Меня интересует не техника, не то, что снаряды ТОС ''Буратино'' уникальны, поскольку обладают двойным эффектом: зажигательным и термобарическим. Не то, что впервые это орудие убийства было испробовано в Афганистане, а затем в Чечне. Мне это равным образом отвратительно.
Но есть один-единственный радостный момент. По словам военных, при всей своей эффективности машина слабо защищена. ТОС ''Буратино'' может быть подбит из танка или вертолета, поэтому его время пребывания на огневой точке минимально. Она атакует и тут же уходит с передовой. Огнеметная система не слишком эффективна, поскольку поражает слишком большие площади, из-за чего не исключены потери среди мирного населения. К тому же во время масштабных боевых действий ''Буратино'' уступает системе залпового огня "Смерч" по дальности и мощности.
И пусть уступает. Пусть вообще будет снят с производства. Я, конечно, не имею никаких юридических прав этого требовать, но моральное право этого желать имею. Меня интересует не ТОС ''Буратино'', а НОС Буратино.

Андрей, а теперь ваши новости.

Андрей Гаврилов: Я все пытался понять, почему вдруг вы набросились на это оружие массового или не массового (если больше одного, то для меня это всегда массовое) уничтожения? Может быть, просто из-за названия, Иван? Вы точно не имеете права запретить использование этого чудовищного изобретения?

Иван Толстой: Вы знаете, вопрос дискутируемый. Дело в том, что формально право мои родственники имеют, поскольку со дня смерти создателя ''Буратино'' прошло недостаточно лет, чтобы права перешли к государству, в общественное пользование. Так что формальное право имеем. Но семья Толстых никогда не предъявляла этих претензий ни обществу, ни издателям, ни кому бы то ни было, ни, тем более, производителем смертоносного оружия. Я уж не говорю о конфетах ''Аэлита'' или лимонаде ''Золотой Ключик''. Хорошо было бы с него пожить, между прочим.

Андрей Гаврилов: Помните, некоторые время назад, Иван, когда вы решили пройтись по новому Оксфордскому словарю, вы спрашивали меня, как правильно говорить: ''отфрендить'', ''расфрендить'', и так далее? Мне, в общем-то, кроме как попыток импровизировать остроумный ответ, крыть было нечем. Но вот теперь я столкнулся с одним словесным изобретением, которые меня поразило намного больше, чем ваши попытки перевести английское ''анфренд''.
Некоторые время назад руководитель синодального Информационного отдела Московского патриархата член Патриаршего совета по культуре повторил выражение патриарха Кирилла (то есть они оба произнесли эту фразу, которая повергла меня в изумление), сказав, что в Москве (здесь речь идет не только о Москве), существует ''этнически православное'' население.
Честно говоря, я оторопел. Если это как-то развивать дальше, то есть этнически православное население, где-то в Европе есть этнически католическое население, недалеко оттуда проживает этнически протестантское население, совсем севернее проживает этнически англиканское население. И я в некотором ужасе, потому что моему этносу места нет - про этнических атеистов как-то никто не говорит. И чем больше я читаю, что теперь население земного шара этнически делится, оказывается, по религиозному признаку, тем страшнее картины возникают в моем воображении. Я представляю себе, для того, чтобы нас, этнических атеистов, защитить от справедливого гнева большей части населения, наверное, лучше всего нас собрать в каком-то месте компактного проживания, а чтобы нас не обидели, огородить нас колючей проволокой, а чтобы никто не вздумал к нам пролезть, поставить по углам вышки и, на всякий случай, там поставить по два-три пулемета. Или я неправильно понимаю выражение? У меня вопрос пока что чисто даже не эстетический и не общечеловеческий, а вот чисто лингвистический. Как можно представить себе ''этнически православного'' человека? Он черноволосый или светловолосый? У него голубые глаза или карие? Про форму носа я пока не говорю, это страшно подумать.

Иван Толстой: Андрей, вам не стоит волноваться, вас уже давно оскорбили иначе. Атеисты - не этническая группа, атеисты - они все космополиты, как известно, это мы все с конца 40-х годов знаем.

Андрей Гаврилов: Это вы смешиваете понятия. Космополит - это понятие не этническое, в отличие от православного, как я теперь это понимаю.

Иван Толстой: Андрей, я помню, что в последних наших программах вы, как коробейник, предлагали на выбор самые разные культурные новости. Что у вас сегодня, чем отягощено ваше плечо?

Андрей Гаврилов: Ну, если уж я коробейник, тогда давайте, выбирайте: есть музыка, есть художественная жизнь, есть кино, есть живопись, которая чуть не погибла, есть музыка, которая будет звучать.

Иван Толстой: Что такое кино в вашем предложении? Связано ли оно с недавними премиями, недавно закончившимся Венецианским кинофестивалем или c чем-то еще?

Андрей Гаврилов: Ни в коем случае. Мое сообщение о том, что на этой неделе выходит в прокат фильм под названием ''Игла. Remix'' , в главной роли - Виктор Цой. Дело в том, что Рашид Нугманов, снявший в свое время фильм ''Игла'', решил сделать как бы новый вариант фильма. Не ремейк, к чему мы привыкли за последние годы, а именно ремикс. Немножечко переделаны сюжетные ходы, немножечко изменены даже характеристики героев и досняты некоторые эпизоды, которые по мнению режиссера должны обогатить повествование. Так это или нет, мы скоро увидим, но, самое интересное, наверное, то, что добавлены эпизоды с тем героем, с главным героем, которого играет Виктор Цой. И вот здесь, что очень ценно, авторы фильма, а это и режиссер Рашид Нугманов, и оператор Марат Нугманов, и сценаристы Бахыт Килибаев и Александр Баранов, и многие другие, кто принимал участие в работе над фильмом, не стали искать дублера, не стали искать похожего человека, двойника. Ни в коем случае. В свое время с группой ''Кино'' такой эксперимент был сделан в музыке - был обнаружен человек очень похожий на Виктора Цоя, музыканты группы ''Кино'' встали за ним, было несколько концертов, были записаны один, два или три диска и, разумеется, этот проект провалился. Так вот, авторы картины пошли по совершенно другому пути. Они нашли эпизоды, которые не вошли в первоначальную версию фильма, они нашли документальные кадры, которые можно было использовать по сюжету этого фильма, они нашли короткометражку самого Рашида Нугманова. Пожалуй, это, насколько я помню, чуть ли не его первая работа, в которой снимался Виктор Цой, и, по-моему, это тоже была его первая работа в кино. И - великое искусство монтажа. Из всего из этого были сделаны те эпизоды с Виктором Цоем, которые не вошли в первоначальную редакцию.
Я говорю, что это интересно, я ни разу не сказал, что это хорошо, потому что я хочу, чтобы те, кого заинтересует подобный эксперимент, сами смогли бы каким-то образом определиться, стоило это делать или нет. У критиков, которые посмотрели эту новую версию раньше, до выхода в прокат, мнения разделились от восторженных до убийственных.

Иван Толстой: В разные напряженные моменты истории Европы из тайных ее недр выплывало – на разных языках – так называемое ''завещание Петра Великого''. Существует оно и на итальянском языке, изданное 140 лет назад стараниями гарибальдийца Филиппо Эрбы. Только что оно переиздано в Италии. О завещании и о его итальянском переводчике рассказывает историк Михаил Талалай.

Михаил Талалай: Завещание императора Петра Великого.
''Во имя святой и нераздельной Троицы, мы, Петр, император и самодержец всероссийский, всем нашим потомкам и преемникам на престоле и правительству русской нации.

1. Поддерживать русский народ в состоянии непрерывной войны, чтобы солдат был закален в бою и не знал отдыха: оставлять его в покое только для улучшения финансов государства, для переустройства армии и для того, чтобы выждать удобное для нападения время. Таким образом, пользоваться миром для войны и войною для мира в интересах расширения пределов и возрастающего благоденствия России''.
Далее следует еще дюжина пунктов, которые перечислим вкратце и не все.
''2. Вызывать всевозможными средствами из наиболее просвещенных стран военачальников во время войны и ученых во время мира для того, чтобы русский народ мог воспользоваться выгодами других стран, ничего не теряя из своих собственных.
3. При всяком случае вмешиваться в дела и распри Европы
4. Разделять Польшу, поддерживая в ней смуты и постоянные раздоры,
5. Делать возможно большие захваты у Швеции
6. Всем российским императорам жениться только на германских принцессах.
7. Продвигаться на север к Балтике и на юг к Черному морю.
8. Воевать против турок и персов, имея конечной целью овладение Константинополем и Индией.
9. Организовать главенство в мире России, Франции и Австрии, постепенно преобразовав этот триумвират в полное господство России.
10. Если этот пункт отвергнут Францией и Австрией, покорить Европу военным путём''.

Такова одна из самых знаменитых фальшивок в европейской истории – развернутое политическое завещание Петра Первого, которое заканчивалось словами ''Так можно и должно покорить Европу''. Интерес к ней был подогрет изначально отсутствием завещания реального и убежденностью, что такой человек, как Петр, не мог уйти в мир иной, не начертав указаний. Впервые этот текст выплыл на свет Божий на французском – в сокращенном виде – перед походом в Россию Наполеона, и посему часто приписывался именно ему. Расширенное завещание вышло все так же в Париже в 1836 году, при этом его публикаторы очень невнятно объясняли происхождение сверхсекретного документа. Завещание особо широко циркулировало в Европе накануне и во время Восточной, то есть Крымской войны, так как замечательным образом подтверждало необходимость дать отпор преемникам Петра. Широкая публика к тому же не интересовалась его достоверностью – было достаточно, что завещание исполнялось пунктуально и по пунктам: Романовы женились исключительно на немецких принцессах, воевали против турок и персов, притесняли поляков. А значит дело может дойти и до последнего пункта – покорения Европы.
В нужных руках завещание варьировалось: в конце позапрошлого века, к примеру, Петр уже завещал русским покорять Японию.
Фальшивка давно уже разоблачена, хотя историки не могут и, вероятно, не смогут выяснить ее подлинный источник. Скорее всего ее сфабриковали французы, возможно - не без помощи поляков и украинцев из числа последователей гетмана Мазепы. Один ее пункт выдает фальшивку с головой: Петр якобы пишет о необходимости ''привлечь на свою сторону и соединить вокруг себя всех греко-восточных отщепенцев или схизматиков''. Понятно, что он просто не мог называть так единоверные православные народы; на Руси отщепенцами и схизматиками полагали именно западных европейцев.
Вне поля историков остался итальянский перевод Завещания Петра, который вышел в 1877 году, позднее других европейских переводов. Очевидно, до поры, до времени просвещенная итальянская публика могла знакомиться с текстом на французском, то есть на языке оригинала. Однако подошел момент и для Италии. Пропагандой завещания увлекся герой движения за объединение Италии, член знаменитой ''гарибальдийской тысячи'' майор Филиппо Эрба. К чему было бравому гарибальдийцу заниматься фальшивкой – причем, в ту эпоху, когда в Европе ее уже подвергли серьезному сомнению?
Причиной была собственная героическая судьба Филиппо Эрбы. После воистину доблестных подвигов ради объединения страны этот пассионарный миланец пошел на подмогу восставшим полякам. Именно там в Польше, в 1863 ему и попалось впервые завещание. Надо сказать, что итальянцы-патриоты воспринимали польское дело близким к собственному. Тогда в расчлененную Польшу ушла целая группа гарибальдийцев – 30 офицеров и солдат, и не только они, но и другие итальянцы. Вожак этой группы, Франческо Нулло из Бергамо, был убит в сражениях с царскими войсками. После поражения восстания Филиппо Эрба вернулся на родину и стал осмысливать горький опыт, вспоминая репрессии против польских инсургентов и их итальянских соратников – с Завещанием Петра в руках. В итоге на свет появился его небольшой трактат с названием ''Завещание Петра и истоки Восточной (то есть Крымской) войны''. В нем он дал искаженную картину развития русского государства с 17-го по 19-ый век, с его точки зрения – агрессивной экспансии, которой Запад должен противостоять. В заключение трактата Филиппо Эрба и привел знаменитый текст – теперь на итальянском.
Несколько месяцев тому назад все это было переиздано, в составе книги, написанной родственницей гарибальдийца, Марией-Грацией Коломбо. Она дотошно реконструировала биографию Филиппо Эрбы, действительно, героя борьбы за объединение Италии и за независимость Польши. В конце книги полностью современный автор дала его исторический трактат. К сожалению, - безо всяких комментариев, которые пришлось сделать нам.

Иван Толстой: ''Литература и Сахалин'' - так назвал свои размышления о Чехове наш нью-йоркский автор Борис Парамонов.

Борис Парамонов: Нынешний год, как известно, чеховский – в январе исполнилось 150 лет со дня рождения. Юбилей пришелся на самое начало года, но дата настолько значима, что не грех и весь год посвятить такому юбилею. Помаленьку и празднуют: выставки, спектакли где-то и как-то происходят. В литературе же пока ничего особо запомнившегося не случилось. А если что и встретится, так читать неудобно.
Вот пример – в седьмом номере ''Нового мира'' большая статья Д.Т.Капустина под не совсем грамотным названием ''Кругосветка'' Антона Чехова''. Окончательно лишили русских людей отчеств. Понятно, что Чехов Антон, а Гоголь Николай, но как-то тянет по старинке прибавить Павловича да Николаевича. И ''кругосветка'' – словцо какое-то школьнически-слэнговое. Это школяры придумали называть учительниц ''училками''. Вообще я слышал, что в Москве ''кругосветками'' называют магазины круглосуточного действия – свет горит, маяк наводит на искомый путь.
Но главное дело – статья очень уж никакая. Какая-то методичка для работника-краеведа. Такая литература нужна, но на своем месте, а не в серьезном литературном журнале, который до сих пор хочется уважать. Мысль у автора проста до посконности: Чехов любил путешествовать вообще, а путешествие на Сахалин принесло ему массу литературного материала.
И то, и другое неверно, особенно второе. Путешествовал Чехов как и все тогдашние русские люди – сначала в общеобразовательных целях, а потом, увы, для лечения. Литературного материала дало это ему – хватит трех пальцев на одной руке: Абруцца, на чем свет стоит выруганная в повести ''Ариадна''. А Сахалин не дал ничего – кроме этой с трудом и проклятьями вымученной из себя книги ''Сахалин''. Ну разве что на обратном пути начал рассказ ''Гусев''. И еще в заключительной главке рассказа ''Убийство'' персонажи его помещены на сахалинскую каторгу. Вообще зачем Чехов ездил на Сахалин – неизвестно именно в рассуждении литературы. Другой мотив надо искать. И найти его нетрудно.
Исходить нужно из статьи Чехова в ''Новом Времени'' – некролога Пржевальскому. Это замечательный текст, открывающий в Чехове его внутреннее ''я'', которое он так тщательно прятал от окружающих под масками своего обаятельного юмора.

Диктор: ''Подвижники нужны как солнце. Составляя самый поэтический и жизнерадостный элемент общества, они возбуждают, утешают и облагораживают. Их личности – это живые документы, указывающие обществу, что кроме людей, ведущих споры об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки неважные повести, ненужные проекты и дешевые диссертации, развратничающих во имя отрицания жизни и лгущих ради куска хлеба, что кроме скептиков, мистиков, психопатов иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно сознанной цели''.

Борис Парамонов: Конечно, мимо такого документа не может пройти никто, взявшийся писать о сахалинской поездке Чехова. Горячая симпатия к Пржевальскому, к людям такого типа налицо. Но ведь есть в этом некрологе и еще что-то: так сказать, негативная часть. Эти чеховские слова – резчайшая отповедь, до разрыва доходящая с людьми, в среде которых начинал жить и работать Чехов. Это самая настоящая антиинтеллигентская инвектива. Когда через много лет вышел сборник ''Вехи'', его авторы справедливо зачислили Чехова в свои ряды. Чехов был веховец до ''Вех''.
Связь и дружба Чехова с Сувориным, его сотрудничество с ''Новым Временем'' совсем не так примитивно надо понимать, как объясняли в советское время. ''Новое Время'' действительно была лучшей из тогдашних газет. И Суворин нравился Чехову. Он являл как бы чеховское сверх-я – человек из низов, поставивший большое культурное дело. А Протопоповы и Скабичевские Чехову активно не нравились – еще и до Суворина. У молодого Чехова есть рассказ ''Хорошие люди'' - о таких бездарных газетных жучках либерального направления.
Доказательств антиинтеллигентских пристрастий Чехова найдется сколько угодно. Вот, например, из письма Маслову-Бежецкому (март 1888 года): пишет о порядках и обстановке в либеральном журнале ''Русская Мысль''):

Диктор: ''Не ждите от них ни участия, ни простого внимания...Только одно они, пожалуй, охотно дали бы Вам и всем россиянам – это конституцию, всё же, что ниже этого, они считают несоответствующим своему высокому призванию (...)Я ни разу еще не печатался у них и не испытал на себе их унылой цензуры, но чувствует мое сердце, что они что-то губят, душат, что они по уши залезли в свою и чужую ложь.
Мне сдается, что эти таксы, вдохновленные своими успехами и лакейскими похвалами своих блюдолизов, создадут около себя целую школу или орден, который сумеет извратить до неузнаваемости те литературные вкусы и взгляды, которыми издревле, как калачами, славилась Москва''.

Борис Парамонов: Но есть среди писем Чехова одно, которое невозможно понять иначе, как открытый разрыв с литературной Москвой. По существу это вызов на дуэль, причем корреспондентом отнюдь не спровоцированную. Это письмо от 10 апреля 1890 Вуколу Лаврову – издателю ''Русской Мысли'', где в какой-то недавней статейке господин Чехов был упомянут среди ''жрецов беспринципного писания''. Такие высказывания по адресу Чехова делались десятки раз. И вдруг такой гневный, неспровоцированный, можно сказать, неадекватный ответ:

Диктор: ''На критики обыкновенно не отвечают, но в данном случае речь может быть не о критике, а просто о клевете. Я, пожалуй бы, не ответил бы и на клевету, но на днях я надолго уезжаю из России, быть может, никогда уж не вернусь, и у меня нет сил удержаться от ответа. Беспринципным писателем или, что одно и то же, прохвостом я никогда не был....Что после Вашего обвинения между нами невозможны не только деловые отношения, но даже обыкновенное шапочное знакомство, это само собою понятно''.

Борис Парамонов: Создается впечатление, что Чехов вообще собирался порвать с литературой. Очень уж ему не нравились литературные люди, интеллигентская казенщина. И держа в памяти Пржевальского, Чехов хотел совершить большое хорошее русское дело, хотел послужить родине. Вот отсюда Сахалин, никаких литературных ассоциаций и планов у Чехова не вызывавший.
Стоит ли говорить о том, что было дальше? Во-первых, если Чехов невзлюбил литературных людей, это еще совсем не значило, что он разлюбил литературу. Призванию не изменяют; а Чехов был именно не из многих званых, а из немногих избранных. И второе, никак не мельчайшее. Прокатился Чехов по России, добрался до каторжного острова – и понял, что ничего-то с Россией не поделаешь. Красноносые сахалинские надзиратели – не та публика, к которой следует обращаться с цивилизаторскими апелляциями.
Книгу обещанную о Сахалине написал. Если есть в ней что-то сегодняшнему читателю говорящее, так это рассказ о загубленных начальством сахалинских рыбных ловлях. Начальство в России всегда и везде то же. В этом актуальность Сахалина.
И другое случилось с Чеховым. Изначально зная бездарность литературную и житейскую всех этих профессоров Серебряковых, Чехов увидел, что лучших людей в России и нету. Хоть он и называл в том письме Гольцева и компанию Русской Мысли копчеными сигами, пришлось подружиться. С Гольцевым даже на ''ты'' перешел. И с Вуколом Лавровым вполне миролюбиво сотрудничал и общался. В одном письме Суворину описывает обед у Вукола: эту московскую смесь культурности и патриархальности.
Не так и плохо. Московские калачи вроде бы остались на месте. Впрочем, сейчас всё больше папкорном тешатся.

Иван Толстой: Продолжаем программу. Культурная панорама.

Андрей Гаврилов: Что еще, Иван, вам может быть интересно? Если можно, я опережу ваше пожелание. Раз мы заговорили о кино и потом перешли к музыке, хочу вам сказать, что до нас дошло радостное известие. Шарль Азнавур собирается снова выйти на сцену, но это возвращение, это появление перед зрителями, очевидно, уже будет последним. В последний раз Азнавур выступал перед публикой в 2007 году, и осенью 2011 он планирует выступить с прощальными концертами на сцене парижского зала ''Олимпия'', того самого, где когда-то, в 1956 году, состоялось его первое громкое выступление. Азнавур сказал, что, с его точки зрения, пора остановиться, учитывая, что ему уже почти 88 лет. Но при этом не будет пышного прощания, как часто это делают футболисты, поскольку сам Азнавур не любит слова ''прощание'' и всегда говорит ''до свидания''.

Иван Толстой: Андрей, из новостей, которые вы несколько минут назад упомянули, меня напугала следующая: вы сказали о какой-то едва не погибшей живописи. Я до сих пор дрожу. Скорее удовлетворите мое любопытство!

Андрей Гаврилов: Это мрачное любопытство. Дело в том, что картина Тициана ''Давид и Голиаф'' (это не самая свежая новость, но свежая новость то, что, слава богу, с ним все в порядке), так вот, ''Давид и Голиаф'', украшавшая плафон одной из главных церквей в Венеции на Большом Канале, базилике Санта-Мария-делла-Салюте, пострадала в результате тушения пожара в соседнем здании. В соседней семинарии что-то загорелось и прибывшие пожарные залили водой не только саму семинарию, но и базилику. Вода просочилась сквозь крышу и повредила картину Тициана - знаменитое полотно набухло от воды. Куратор художественных ценностей Венеции профессор Витторио Скарби распорядился отделить холст от потолка и отправить его на просушку в реставрационную мастерскую. Скарби предполагал, что те небольшие повреждения, которые, в итоге, имели место, могут быть устранены. Так вот, совсем на днях пришло сообщение, что он оказался прав и реставраторы заявили, что картина, в общем, спасена и она предстанет перед посетителями базилики в своем прежнем виде.

Иван Толстой: Андрей, простите, вы произносите базилИка, а я как-то привык к ударению базИлика. Кто из нас прав?

Андрей Гаврилов: Ну, правы, конечно, вы. БазИлика - это более распространенный и более правильный вариант.

Иван Толстой: А у вас - локальный?

Андрей Гаврилов: Словари давали, когда я привыкал к этому слову в подростковом возрасте, оба варианта. Считалось, что они оба допустимы, и вот так это слово въелось в мой вокабуляр.

Иван Толстой: Va bene, Андрей, продолжаем!

На очереди наша рубрика ''Переслушивая Свободу''. Одним из самых молодых сотрудников нашего радио в 70-е годы был поэт и правозащитник Евгений Кушев. Он проработал в русской редакции двадцать лет и скончался перед самым переездом радиостанции из Мюнхена в Прагу в 1995 году. Мы предлагаем сегодня фрагмент из рассказа Кушева, записанного в 1975 году и вышедшего в эфир 16 сентября.

Евгений Кушев: (…) Следственная машина крутилась полным ходом. Где-то в том же тюремном здании сидел в камере Юра Галансков, мучился своей язвой, а ему, как это выяснилось впоследствии, не давали даже, так называемого, ''больничного питания'', то есть дополнительно к обычному пайку стакана молока и двух-трех кусочков белого хлеба. Судя по всему, из нас пытались сделать антисоветскую группу или даже целую организацию. Но таковой, в действительности, не было. Формально, следствие велось по делу о демонстрации на площади Пушкина в защиту арестованных товарищей. Но фактически, обвинения, выдвинутые против нас, уже сравнялись с обвинениями против наших товарищей, именно в защиту которых мы и демонстрировали. Следственные органы вовсе не интересовались нашими убеждениями, нам неоднократно говорили: ''Вы можете думать, что угодно, за это никто вас судить не собирается''. Ах, какое счастье! Хотя бы мысли человеческие неподсудны. Но вот произносить их вслух, записывать, а, главное, распространять — это уже ни-ни, это особо опасное государственное преступление. По крайне мере статья, по который шло следствие, находится в именуемом таким образом разделе Уголовного кодекса. Меня мытарили вопросами о литературе, изданной на Западе, о каких-то машинописных материалах, к которым я никогда не имел ни малейшего отношения. У меня требовали имена членов ''боевых пятерок'', которые, якобы, создавал Владимир Буковский. Требовали, чтобы я раскрыл наши связи с эмигранткой организацией НТС - Народно-Трудовой Союз и, как это ни странно, с китайцами. А китайцы действительно были. Вернее, только один китаец - журналист из ''Синьхуа'' по фамилии Го. Он встречался со СМОГистами, которые именовали его ласково и на русский лад Гошей. Теперь этот китайский Гоша тоже попал за решетку. Его обвиняли в распространении маоистской литературы. Следствию очень хотелось связать каким-то образом всех нас с этим Гошей. Что ж, это было бы весьма оригинально. С одной стороны - связи с Западом, а там, глядишь, с ЦРУ и с Интеллидженс сервис, с другой - связи с маоистами. А поскольку среди заключенных имелось двое евреев, то можно было бы на этом основании приписать нам и связи с сионистами.
Но, вдруг (мы связали это со смещением главы КГБ Семичастного), следствие потекло более или менее нормальным образом. То есть, кэгэбисты уняли свою фантазию и стали интересоваться лишь конкретными вещами. Все походило на то, что следствие собираются теперь закончить быстро и без явной липы. И если сначала отношение к нам со стороны следственных органов было нахально-наглым, то теперь он стало наглым лишь до некоторой степени. А мой следователь Дмитриев, мужичок из Костромы, даже недоумевал: ''Негодяи какие, - говорил он, подразумевая наших друзей, оставшихся на воле, - вместо того, чтобы с повинной к нам явиться, они параллельное следствие начали''. Мне смысл таких слов был ясен не вполне, но я понимал, что друзья на воле не разбежались по кустам, не попрятались от испуга. Это было приятно.
Следователь Дмитриев продолжал проговариваться. Как-то раз он выпалил: ''Буржуазная пропаганда вокруг вас шумиху раздула, создает там какие-то комитеты, воззвания пишет. И ведь все это против нас, против советской власти''. Потом он поглядел на меня и спросил: ''А вам, должно быть, приятно?''. Я промолчал. Это действительно было приятно.

Иван Толстой: Андрей, а теперь мы переходим к вашей заключительный рубрике. Расскажите, пожалуйста, о сегодняшних музыкантах то, что вы стеснялись сообщить в течение всей программы.

Андрей Гаврилов: Не так. Помните великую фразу Вуди Алена, которая навсегда, наверное, вошла во всемирный вокабуляр: ''все, что вы хотели знать о музыке, но боялись спросить''.

Иван Толстой: Я просто перефразировал, естественно.

Андрей Гаврилов: Итак, сегодня мы знакомились и сейчас продолжим знакомство с компакт-диском ''Paintings'' – ''Картины'' , который был записан трио в составе Вячеслав Новиков — фортепьяно, Брайан Мелвин – ударные и Тойво Унт – бас. Когда это трио выступает с концертами, оно называет себя ''Классика в джазе'' - ''Classics In Jazz''. Вячеслав Новиков родился в 1947 году в Харькове, он окончил Киевскую консерваторию, а затем аспирантуру при Московской консерватории, был солистом Киевской филармонии и играл, в основном, в созданном им камерном трио. С 1989 года Вячеслав Новиков живет в Финляндии, выступает как с сольными концертами, так и с камерными концертами, с камерными ансамблями в странах Европы, Японии, России и Украины. В последнее время он все чаще приезжает в Эстонию, где и был издан тот компакт-диск, тот альбом, который мы сегодня слушаем. Мне очень понравилось высказывание Вячеслава Новикова, когда его спросили что-то вроде того, какое место, по его мнению, должно принадлежать музыке, какой должна быть музыка. И его ответ меня поразил, потому что нечасто можно услышать такое. ''Наше время, - сказал он, - становится все более и более гедонистическим, и люди стремятся получить от музыки удовольствие. Я же никогда не ставил перед собой цели доставить кому-то удовольствие музыкой. Скорее - потрясти, взбудоражить, пусть хотя бы на пять минут''. Я надеюсь, что сегодняшняя музыка не только потрясет, не только взбудоражит, но все-таки доставит удовольствие. Напомню, что это альбом ''Paintings'' – ''Картины'', который был издан этим трио в Эстонии примерно два-три года назад.