Среди забайкальских пределов,
от чуждого взора сокрыт,
нетленный лама Итигелов
в прозрачном отсеке сидит,

гарантом своих прорицаний
вернувшись в земную тюрьму,
один в Иволгинском дацане
сидит непостижный уму, -

не идол, не труп, не оракул,
но дышит корнями волос,
как если б воздушный корабль
его в наши сферы занес.

Ничто тот корабль не колышет,
он не существует вполне.
Лишь зренье бессмертного лижет
его на нездешней волне.

Сидит, освещаемый свехру
двенадцатый из Хамбо-лам.
Не к спеху ему на поверку
к Живущему не по углам.

Ему не тепло и не зябко,
он не огорчен и не рад.
на нем островерхая шапка
и шелковый желтый халат.

И люди различного званья
пред ним простираются ниц.
Науки и образованья
идут за министром министр,

вельможи, холопы и смерды,
а также - искусства и спорт,
но все-таки первыми - судмедэксперты
по трапу восходят на борт...

Растравой для судмедэкспертов,
прорухой всех методов их,
сидит не восставший из мертвых,
не кукла из вечноживых,

а тот, с кем бессмертные девы
не носятся, будто с родным,
но преты, ракшасы и дэвы
по струнке стоят перед ним...

хоть сердце его не трепещет
и очи огнем не горят,
но смерти носильные вещи
не отдал чудесный бурят.

И снова тут "музыка-музыка"
вплетается в пенье мое,
и русское-русское-русское
пронзает меня "ё-моё",

я вижу слепыми глазами,
глазами, быть может, крота,
что сила Господня по-прежнему с нами,
а мы уже с пеной у рта,
что сила Господня по-прежнему с нами,
а мы уже с пеной у рта.

(Юлий Гуголев, стихи приведены с небольшими сокращениями)