«Когда в 1881 году Победоносцев убедил правительство повесить пятерых “цареубийц”, Лев Толстой написал просьбу о помиловании их и просил Победоносцева передать эту просьбу. Несмотря на отказ Победоносцева, письмо дошло до царя (через генерала Черевина). Тогда в знаменитом заседании Государственного совета 8 марта Победоносцев произнес свою историческую речь, настоял на требовании о повешении и, ухватив кормило государственного корабля, не выпускал его четверть века, стяжав себе своей страшной практической деятельностью и несокрушимым, гробовым холодом своих теорий имя старого “упыря”.
Старый упырь теперь в могиле. Но мы знаем одно: в великую годовщину 28 августа, в сиянии тихого осеннего солнца, среди спящей, усталой, «горестной», но все той же великой России, под знакомый аккомпанемент административных распоряжений и губернаторско-уряднических запрещений шевелиться, говорить и радоваться по поводу юбилея Льва Толстого, — прошла все та же чудовищная тень.
Тень старого упыря наложила запрет на радость. День 28 августа прошел, как принято выражаться, «в общем спокойно». Это значит, в переводе на русский язык, зловеще, в мрачном молчании. «Реакция». «Усталость». Толстому дарят плуг и самовар. Толстому шлют телеграммы о победе света над тьмою. Несколько газет выпускают юбилейные номера... Таков день 28 августа».
Это написано 102 года назад, в 1908 году, после 80-летнего юбилея Толстого. Автор – Александр Блок. Через два года Толстой ушел – из дома, из собственной жизни, из ежедневной жизни людей, которые, вслед за поэтом, считали, что «все ничего, все еще просто и не страшно сравнительно, пока жив Лев Николаевич Толстой»,. Еще через 4 года началась страшная война, которая ввергла Россию в апокалипсис XX века. Не зря Набоков писал в «Других берегах»: «Tolstoi vient de mourir" -- вдруг перебил он самого себя другим, ошеломленным голосом, обращаясь к моей матери, тут же сидевшей у вечерней лампы. "Да что ты", -- удрученно и тихо воскликнула она, соединив руки, и затем прибавила: "Пора домой", -- точно смерть Толстого была предвестником каких-то апокалиптических бед».
И вот сегодняшняя, пост-апокалиптическая Россия почти не замечает юбилея смерти Толстого. Первая мысль: «И слава Богу, что не замечает», так как невыносимо было бы видеть официозную пошлость, надувание щек, задушевные благоглупости начальства по поводу ухода самого последовательного, беспощадного, радикального критика государства, церкви, собственности, семьи. Вторая мысль: не заметили, потому что боятся. Пушкина -- не боятся (очень гламурненько: «Морозной пылью серебрится / Его бобровый воротник»), Достоевского -- не боится (многие, многие в политической элите себя под «Бесами» чистят), даже Чехова не опасаются («Небо в алмазах, говорите? От Сваровски?»). Толстой опасен, как он был опасен для Победоносцева и даже для Ленина, который, несомненно, видел в нем конкурента («Зеркало русской революции» -- не Ленина же самого отражение, а кровавого, анархического бунта). Толстой радикальнее любого большевика; сегодня бы ему точно впаяли бы срок за экстремизм -- об этом совершенно справедливо пишут сегодня в России и за ее пределами. Я уже не говорю о том, что Толстой – духовный отец многих нелюбимых властью (и, увы, отчасти обществом) движений в России: пацифизма, феминизма, «зеленых», не говоря уже о несостоявшейся отечественной Реформации. В общем, есть за что бояться.
Впрочем, нет ли здесь преувеличения? Может быть, так называемая «русская классика» (включая «Анну Каренину») давно уже покрыта библиотечной пылью, погребена под пестрыми обложками подарочных изданий? Может быть, юбилей смерти Толстого не заметили, просто потому что забыли? Вот это и обсудим. Я, Кирилл Кобрин, к вашим услугам с полудня до семи вечера.
Старый упырь теперь в могиле. Но мы знаем одно: в великую годовщину 28 августа, в сиянии тихого осеннего солнца, среди спящей, усталой, «горестной», но все той же великой России, под знакомый аккомпанемент административных распоряжений и губернаторско-уряднических запрещений шевелиться, говорить и радоваться по поводу юбилея Льва Толстого, — прошла все та же чудовищная тень.
Тень старого упыря наложила запрет на радость. День 28 августа прошел, как принято выражаться, «в общем спокойно». Это значит, в переводе на русский язык, зловеще, в мрачном молчании. «Реакция». «Усталость». Толстому дарят плуг и самовар. Толстому шлют телеграммы о победе света над тьмою. Несколько газет выпускают юбилейные номера... Таков день 28 августа».
Это написано 102 года назад, в 1908 году, после 80-летнего юбилея Толстого. Автор – Александр Блок. Через два года Толстой ушел – из дома, из собственной жизни, из ежедневной жизни людей, которые, вслед за поэтом, считали, что «все ничего, все еще просто и не страшно сравнительно, пока жив Лев Николаевич Толстой»,. Еще через 4 года началась страшная война, которая ввергла Россию в апокалипсис XX века. Не зря Набоков писал в «Других берегах»: «Tolstoi vient de mourir" -- вдруг перебил он самого себя другим, ошеломленным голосом, обращаясь к моей матери, тут же сидевшей у вечерней лампы. "Да что ты", -- удрученно и тихо воскликнула она, соединив руки, и затем прибавила: "Пора домой", -- точно смерть Толстого была предвестником каких-то апокалиптических бед».
И вот сегодняшняя, пост-апокалиптическая Россия почти не замечает юбилея смерти Толстого. Первая мысль: «И слава Богу, что не замечает», так как невыносимо было бы видеть официозную пошлость, надувание щек, задушевные благоглупости начальства по поводу ухода самого последовательного, беспощадного, радикального критика государства, церкви, собственности, семьи. Вторая мысль: не заметили, потому что боятся. Пушкина -- не боятся (очень гламурненько: «Морозной пылью серебрится / Его бобровый воротник»), Достоевского -- не боится (многие, многие в политической элите себя под «Бесами» чистят), даже Чехова не опасаются («Небо в алмазах, говорите? От Сваровски?»). Толстой опасен, как он был опасен для Победоносцева и даже для Ленина, который, несомненно, видел в нем конкурента («Зеркало русской революции» -- не Ленина же самого отражение, а кровавого, анархического бунта). Толстой радикальнее любого большевика; сегодня бы ему точно впаяли бы срок за экстремизм -- об этом совершенно справедливо пишут сегодня в России и за ее пределами. Я уже не говорю о том, что Толстой – духовный отец многих нелюбимых властью (и, увы, отчасти обществом) движений в России: пацифизма, феминизма, «зеленых», не говоря уже о несостоявшейся отечественной Реформации. В общем, есть за что бояться.
Впрочем, нет ли здесь преувеличения? Может быть, так называемая «русская классика» (включая «Анну Каренину») давно уже покрыта библиотечной пылью, погребена под пестрыми обложками подарочных изданий? Может быть, юбилей смерти Толстого не заметили, просто потому что забыли? Вот это и обсудим. Я, Кирилл Кобрин, к вашим услугам с полудня до семи вечера.
