Марина Тимашева: В Петербурге, в издательстве журнала ''Звезда'' вышли две книги Алексея Пурина: сборник стихов ''Долина царей'' и книга эссе о русской поэзии ХХ века ''Листья, цвет, ветка''. С автором книг беседует Татьяна Вольтская.
Алексей Пурин:
Перегрызал ли зуб больной
булыжник? Больше нет ни зуба,
ни камня. Общий выходной.
Не шах, а мат (и площадной!).
Прощай, История-голуба!
Прощай, зазноба! Твой озноб
мы знали. Будет всё теплее —
пока не вгонят гвозди в гроб
и Шар Земной не околеет.
Прощай, Язон! Прощай, Эзоп!..
И лишь Синдбады на коврах
летят из Персии, немного
смущая нас, внушая страх, —
как искры, как легчайший прах
дотла сгорающего Бога.
Татьяна Вольтская: Это было стихотворение ''Конец истории'' из нового поэтического сборника Алексея Пурина ''Долина царей''. Алексей, скажите, а почему так названа ваша новая книга?
Алексей Пурин: Все сразу представляют, что там много довольно ценных предметов было обнаружено, вот автор хочет надеяться, что и в книге есть какое-то золотишко. Но, если всерьез, то, наверное, потому, что там много стихотворений про смерть, к сожалению.
Татьяна Вольтская: ''Memento mori'', ''помни о смерти'' - одно из любимых христианских изречений и, в общем, христианская культура призывает жить именно так, как говорил Александр Михайлович Панченко - ''с головой, повернутой назад''. Это актуально сейчас или мы совсем потеряли эту сноровку?
Алексей Пурин: Я считаю, что это как раз главная поза культурного человека, потому что только смотря назад мы можем как-то двигаться вперед. А потом религия, культура и, для меня, христианство, конечно, это вещи абсолютно неразрывные. Это, конечно, самообольщение, но мне кажется, что стихотворцы довольно сильно продвигаются пониманием тех вещей, которые изначально знает церковь. Если они даже зачастую делают кощунственные вещи, это делается только ради истины и ради стремления к богу.
Татьяна Вольтская: Скажите, Алексей, вот одно стихотворение называется ''Конец истории''. Это не фигура речи, а, действительно, есть такое ощущение ,что конец (не поворачивается язык сказать ''прекрасной эпохи''), но некоей эпохи опять?
Алексей Пурин: Очень сложно удалить собственный опыт из рационального решения этого вопроса. Когда человеку столько лет, сколько мне, то кажется, что мир начинает как-то рушиться, разлагаться и все идет к концу. Я все-таки надеюсь, что это ощущение умных, уже стареющих людей. Надеюсь, что для молодого человека это все не так.
Татьяна Вольтская: Здесь я могу с вами поспорить - я как-то с юности жила с ощущением катастрофы, разлившейся вокруг. И если вспомнить начало века — Блока, Белого, всех этих молодых людей, которые видели зори революции, зори мятежа, смены эпох, они же тоже, несмотря на молодость, были буквально одержимы этим ощущением.
Алексей Пурин: Вообще такая катастрофа, которую из себя представляет все 20-е столетие, это, в общем-то, в историческом масштабе, довольно маленький промежуток. Ну и что, ну и катастрофа...
Татьяна Вольтская: Ну, есть Россия, нет России...
Алексей Пурин: Почему бы и нет? Есть Римская Империя, нет Римской Империи - жизнь продолжается, все равно остается культура, происходит опять перемещение народов, движение народов. Я не вижу в этом ничего плохого. Мир меняется.
Татьяна Вольтская: Из книги Алексея Пурина ''Долина царей''.
Алексей Пурин: ''Поэту''. Посвящается Евгению Рейну
Не Зевс, а рой ворон клевать больную печень
на огонек твой прилетит.
Сюжет извечен:
о высших доблестях заботится петит —
жужжа, зудя, шипя, захлебываясь в гуле
(блин, лебединый стан!)…
А мудрый Карамзин уже давно в Стамбуле,
и с ним беседует султан.
Татьяна Вольтская: А я бы выбрала другое стихотворение из книги ''Долина царей'' - вот хотя бы это.
Огромный пароход уже наполнил дымом
угрюмый порт;
к каким-то Лиссабонам, Лимам
вот-вот он, отдудев, уйдет.
Уж в мятых канотье взбираются по трапу
и в шляпках те,
кто, показав язык картузному сатрапу,
чуть что растают в пустоте.
Мне многие из них знакомы понаслышке —
всё высший свет;
и машет с крутизны приговоривший к вышке
себя завравшийся поэт.
Давай поторопись, всего одна минута —
и в путь, и в путь!
На этом корабле отыщется каюта
для нас уж как-нибудь.
И мимо островов Канарских и Азорских,
Бермуд, Багам
поедем, поплывем — не ради див заморских —
на пир, к богам.
Ни дар блистательный, ни честные старанья,
увы, плывущих не спасут —
нас небожители, как хищные пираньи,
сожрут, сожрут.
Очень горькие стихи: с одной стороны - осознание права быть на том пароходе, увозящем из России ее культуру, с другой — мучительное ощущение себя как пасынка этой культуры, да и родины тоже. Мне это стихотворение кажется неким мостиком от поэтической книги Алексея Пурина к его же прозаической книге. Кстати, Алексей, какое японское название - ''Листья, цвет и ветка''.
Алексей Пурин: Книжка называется так, потому что это первая строчка стихотворения Кузмина, а вся фраза: ''Листья, цвет и ветки - все заключено в одной почке''.
Татьяна Вольтская: Как вообще у поэта сосуществуют вместе эти два занятия?
Алексей Пурин: Думаю, очень просто. Стихи не должны писаться, по-моему, ежедневно, а должны как-то с трудом пробиваться. Их нельзя выращивать, как цветы, поливая водой.
Татьяна Вольтская: Они - дикорастущие?
Алексей Пурин: В общем, да, их надо выискивать, собирать, как редкие травы, а жить надо — думать, жить литературно, продвигать свои воззрения во словесность. Кроме того, эти вещи писались около 15 лет назад, это было важно еще в смысле денежного заработка, литературного какого-то присутствия, и так далее. Это уже некий для меня памятник личный, поскольку сейчас я почти не пишу эссе.
Татьяна Вольтская: Для заработка и, в общем, для души. То ли открывались, вводились в обиход имена, которые в советское время совершенно не были введены, поэтому нужно было их как-то зафиксировать и для себя, может, еще раз проговорить, правда?
Алексей Пурин: Все это осмыслить. И был какой-то пафос возможной литературной борьбы. Сейчас у меня такого пафоса нет, мне совершенно неинтересно бороться теперь с теми, отчасти победившими, направлениями литературы, которые, на мой взгляд, не являются направлениями литературы, а являются продуктами жизнедеятельности людей, которые делают это как бизнес.
Татьяна Вольтская: Вы имеете в виду...?
Алексей Пурин: Я имею в виду, прежде всего, так называемую ''актуальную поэзию'', так называемую ''неподцензурную поэзию'', многие представители которой родились лет за 15 до отмены цензуры в России. Просто такой неуловимый Джо, который не нужен ни одному толстому журналу. Ну, что же делать...
Татьяна Вольтская: На обложке - незабвенный Витебский вокзал, причем это старинная фотография, тот самый вокзал, где умер, как мы знаем, великий наш поэт Иннокентий Анненский. Почему такая обложка?
Алексей Пурин: Именно поэтому. Это событие, смерть Анненского, мне кажется одним из ключевых и важнейших в истории новейшей русской поэзии. Кроме того, это прекрасное здание в стиле модерн. В книге этот стиль позиционируется как очень важный для русской поэзии, более важный, чем непонятные названия ''символизм'', ''акмеизм'', ''футуризм''. Вот такая струна модерна, с чего началась поэзия 20-го века, очень важна.
Татьяна Вольтская: Самые главные вехи этой книги, самые ключевые имена, на которых вы остановились здесь?
Алексей Пурин: Имен много, потому что на самом деле русская поэзия - как орган. Нельзя сказать, что толстая труба ценнее тонкой трубы, потому что разные звуки извлекаются, и каждый поэт в этот орган, в конце концов, встраивается - Анненский, Кузмин, Вячеслав Иванов, Блок, Цветаева, Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Бенедикт Лифшиц, Константин Вагинов, Николай Заболоцкий, вплоть до Александра Кушнера, Евгения Рейна и совсем молодого, трагически погибшего поэта Бориса Рыжего.
Татьяна Вольтская: Из книги Алексея Пурина ''Лист, цвет и ветка'':
''Как и архитектура Большой Морской, искусство - одновременно и предсказуемо, и неожиданно. Оно исполнено благородной живой кривизны. Его особенное пространство рождает надежды. И даже если эти надежды кажутся нам недостижимыми или несбывшимися, не стоит отчаиваться. Ничто не исчезает. Всё остается. Даже посредственные стихи, - даже они навсегда сохранят свое скромное место в ''небесном Санкт-Петербурге'' .
