Корреспондент Радио Свобода в Праге Александра Вагнер беседует с жительницей Харбина в 20-40-е годы XX века, китаистом Верой Сикоровой

Михаил Соколов: Сегодняшнему россиянину непонятно, как оказалось, что реальной столицей русского Дальнего Востока в начале 20 века был отнюдь не Хабаровск или Владивосток. Центром деловой и политической активности стал Харбин - русский город на китайской земле. За десятилетие с момента основания в 1898 году выросший до стотысячного мегаполиса с русским населением. Харбин возник как столица Китайской восточной железной дороги – КВЖД - южной ветки Транссибирской магистрали, кратчайшим путем соединившей Читу с Владивостоком. Первые жители были в основном строители и железнодорожные служащие.
Харбинские русские – это несколько поколений переселенцев из России и их потомков, прибывших в Манчжурию в конце 19-го - начале 20-го века. Русскоязычное население Харбина увеличилось почти вдвое после революции 17 года и гражданской войны. Сюда прибыли участвовавшие в Белом движении солдаты и офицеры, члены правительства Сибири и Дальнего Востока, чехословацкие легионеры, планировавшие через Китай вернуться на родину из России. С этой волной в Харбин и приехали родители Веры Сикоровой, которая родилась в Манчжурии, а ныне проживает в Праге. С ней беседует корреспондент Радио Свобода в Праге Александра Вагнер.

Вера Сикорова: Я Вера, по отцу Пешек, родилась и выросла в Китае северо-восточной части на берегу реки Сунгари, от русской мамы и чешского папы. Мой отец Пешек родом из южно-чешского гуситского города Табора.
Разразилась первая война, и он пошел солдатом на войну. О своей доле он мало что рассказывал, только знаю, что он был рядовым 6 полка легионеров. И все они мечтали добраться домой. После Октябрьской революции развалилась Австро-Венгрия, чехи основали демократическую республику и нужны были солдаты, чтобы их защищать. А на русском фронте было 6 полков.
В 1917 году, когда они уже старались пробраться по Сибирской магистрали, доехали до Екатеринбурга. В то время еще там в городе в доме Ипатьева, где убили царя, был офицерский клуб. Потому что папа был парикмахер и брил своего командира полка, то полковник взял его и сделал своим ординарцем. Офицеры были на верхнем этаже, а внизу была кухня, и ординарцы крутились около кухни. Там была такая дородная девушка из деревни Паша. И мой отец Пешек, вероятно, она полюбилась ему, не знаю, как они влюбились, но чешская песня: "Ходит Пешек около". Ходил Пешек так долго вокруг Паши, пока ее не уговорил бросить свое место и поехать с ним на его родину в Чехию через Дальний Восток. Доехали они до Харбина в 1920 году.



Александра Вагнер: Ваши родители как-то вспоминали о том времени, когда они приехали в Харбин, как они там обживались?

Вера Сикорова: Она рассказывала, что на первых порах было трудно. Приехали как раз на родительский день, где все старались, там большое кладбище после русско-японской войны, там большая общая могила воинам, погибшим в русско-японской войне, и мама туда приехала с папой и ребенком и говорит: на целую неделю нам надавали куличей, яиц и так далее, сразу хоть что-то имели. Папа был парикмахер, и он быстро нашел себе место. Как-то они быстро обжились.

Александра Вагнер: В это время уже было много русских?

Вера Сикорова: В Харбине в 1918 году уже было 70 тысяч исконно русских жителей, довольно зажиточных. Потому что им строили дома казенные, давали уголь, все, чтобы обеспечить, чтобы как можно больше железнодорожников притянуть. Поэтому там начали школы для железнодорожников и так далее. И поэтому Харбин стал большим культурным центром. А когда началась революция и отступление Белой армии, то в Харбине стало сразу 200 тысяч населения. С этой волной как раз и приехал мой папа в 20 году.

Александра Вагнер: Насколько я понимаю, у вашего отца было чехословацкое гражданство, то есть он планировал сразу же, как только будет такая возможность, вернуться в Чехословакию?

Вера Сикорова: Когда они были в Харбине, то началось переформирование полков и хотели как можно скорее вернуться. Потому что во Владивостоке были предоставлены торговые суда. Папе сказали, что можно только солдатам без жен, потому что солдат эвакуировали в трюмах - это были торговые суда, а на палубах только офицерский состав. Поэтому многие бросали русских жен с детьми. А папа решил, что он Пашу не бросит, как она здесь в чужом? У них было пять или шесть таких, которые завели семью с детьми и не хотели возвращаться. А у них в этом полку был очень умный полковник, который сказал: "Вы здесь оставайтесь". Полк шестой одни ремесленники составляли. "Так что у вас есть ремесло, нужны ваши службы, оставайтесь. Потом после довершения трехлетнего возраста ребенка обязательно копите деньги и поезжайте в Шанхай, где чешские легионеры долгие годы имели свое представительство". Там им покупали за государственные деньги билет на пассажирский пароход и отправляли уже семейных чехов. Только папа взял пример с китайцев и не только подождал три года, в 21 родился мой брат, в 22, они с мамой, как и китайцы, начали размножаться. Я седьмая в очереди – 31 год.

Александра Вагнер: А вы помните свое детство в Харбине?

Вера Сикорова: Рядом с мужским монастырем был городской садик и там большинство были вдовы русских офицеров, погибших в этих конфликтах, устраивали детский садик для бедных детей. И я помню, как нас учили: "Я кот сибирский, мой род богатырский". Такие всякие красивые стишки и песенки. Я после этого, когда мы ходили в русскую школу, у меня и подружки были русские. Больше всего я помню, как мы выступали с хором, давали концерты.

Александра Вагнер: Как жили ваши родители там?

Вера Сикорова: Папа в то время задался целью открыть себе на центральной улице свой парикмахерский салон. Взял в долг что-то, ему удалось. Я помню, я помогала, волосы веничком сметала и за это всегда получала что-то. Папа начал более-менее вставать на ноги, а тут японцы заняли Манчжурию. А в 39-м, когда уже и Гитлер себя показал, потому что папа был чешским гражданином, ему не продолжили лицензию. И папа остался с долгами и без салона.
Когда фашисты заняли в 39 году Чехию, то закрыли наше консульство. Нам консул помогал, особенно многодетным. Там начали изучать азы чешского языка, давали какие-то кукольные представления.
В общем, в 39-м году началось наше нищенство. Старший брат папе помогал, они ходили по парикмахерским, там были частники, которые им помогали. Сестры мои с 12, с 14 лет ходили в шоколадную фабрику зимой, там не топили, чтобы шоколад не растоплялся, так они получили страшный ревматизм. Сестра моя в 50 году, страшно мучаясь, умерла от суставного ревматизма. Другая старшая сестра тоже потом мучалась. Я была самая счастливая, потому что когда я подрастала, то мои сестры и брат уже начали подрабатывать.
Но, я помню, я очень хотела учиться, а мама сказала, что у нас денег нет. Мне был уже восьмой год, я в палисаднике сделала такую тетрадку прямо на земле, а моя соседка учила меня делать палочки и писала. Однажды одна старшеклассница сказала: "Девочки, чем вы занимаетесь?". Я сказала, что у мамы нет денег, а я хочу в школу. Он говорит: "Подожди, я поговорю". И вы знаете, меня приняли в начальную школу благодаря ей. Этот директор сказал: "Если ты будешь хорошо учиться и будешь помогать ученикам, то мы тебя бесплатно возьмем и будешь учиться".

Александра Вагнер: Это была русская школа?

Вера Сикорова: Русская эмигрантская школа. А русские школы были разделены на четыре класса начальной, два года высшей начальной. Потому что готовили кадры железнодорожников, им достаточно было шестилетнего, потом они шли как мастеровые и так далее. А после этого там была гимназия, открывали потом, с 6 до 10 класса были гимназии. Я до 4 класса ходила, а мой старший брат только 4 класса окончил, старшая сестра тоже, Валя и Нина по шесть лет, высшую начальную. А я, потому что хорошо училась, меня взяли в гимназию бюро эмигрантов. Это японцы сделали такое управление всеми делами эмигрантскими, заведовали генералы бывшие. Во всяком случае, я только полгода 45 года проучилась в этой гимназии. И в 45 году японцы проиграли войну, вошла Красная армия к нам, целый год стояла в Харбине и после этого устроили в нашей школе советскую десятилетку, я ее окончила в 49 году.

Александра Вагнер: Это же очень интересно - в одном городе жили русские и китайцы вместе. Вы во время учебы общались только с русскими или дружили с китайцами тоже?

Вера Сикорова: Нет, мы жили особо по-русски все, и очень мало кто, я даже как-то не ходила в китайские семьи. Я помню, Валя, у нее был отец китаец, нас пригласила. Так что они живут совсем по-другому. Они живут на возвышенном полу, под которым, когда они что-нибудь готовят, идет дым и вытапливают все. Это исключительно китайская какая-то сибирская, от каких-то племен научились. Из комнаты только кусочек остается, снимаются туфли и там циновки, у каждого есть какой-то тюфяк и одеяло. На день сворачивается и дают к стенке. А здесь такой столик, и все когда сидят, кушают, то сидят с ногами.
Я только знаю, что когда мы жили, рядом китайская семья, и мы через забор виделись. Но что интересное, что у китаянки самая младшая была полукровка от русского солдата, она не имела права сидеть с ними и кушать, потому что она смешанная кровь. Если хотели какого-то китайца раньше обидеть, говорили - смешенная кровь, ты не чистый китаец. Вот какие они националисты. Сейчас уже, конечно, гораздо лучше. А вот эту китаяночку мать кормила за углом, она отдельно кушала.

Александра Вагнер: Китайцы принимали русские традиции?

Вера Сикорова: Китайцы до сих пор в Харбине пекут русские белые сайки и говорят - русский хлеб. Молоко научились пить от русских. Женились на русских, многие русские выходили замуж, особенно вдовы с детьми.

Александра Вагнер: Вы говорили, что русские с китайцами практически не общались, а как вам удалось выучить китайский?

Вера Сикорова: Ходила в лавку с мамой. Потом с китайчатами разговаривали. Но больше всего я научилась, когда работала учительницей, там были образованные китайцы, и я с ними за полтора года, что с ними работала, довольно хорошо по-литературному объяснялась. А потом нам преподавали японский. Вероятно, у меня какие-то мозги на языки, потому что я в совершенстве владела японским с первого класса.

Александра Вагнер: Японский в школе преподавали?

Вера Сикорова: Да, преподавали. У нас была очень милая женщина. И надо сказать, что уроки всегда хорошо проходили, поэтому она нас учила всяким пьесам и так далее. Я даже за школу выступала по радио в какой-то сцене с китайцами, и наша русская школа выиграла, потому что мы были лучше.

Александра Вагнер: Когда было создано государство Манчжуго, вы говорили о том, что в школах ввели преподавание японского языка, а японское правление как-то повлияло на жизнь русских в Харбине?

Вера Сикорова: Они поголовно хотели объяпончить всех. Там очень сильная русская православная церковь. У нас было 13 огромных церквей, там все духовенство было сосредоточено. И японцы позвали митрополита и сказали, что наша обязанность поставить в наши православные храмы их богиню. И наши все говорят: мы лучше здесь умрем, чем такое. Хорошо ответил: "Можно вас спросить? Если мы нашу богородицу поставим в ваш храм, что скажут ваши верующие?". И они пошли на попятную и уже больше этого не требовали.

Александра Вагнер: В бытовом плане как изменилась жизнь жителей Харбина, когда было японское правление?

Вера Сикорова: В нашем дворе были китайцы, японская семья и несколько русских. Японец был офицер и часто ходил домой пьяный. И мы всегда так боялись, потому что он обнажал саблю свою, шел и все разбегались. А мы где-то в уголке смотрели, поранит он кого-нибудь или нет. И когда он заходил в наш двор, был уже пустой двор, приходила его жена, его успокаивала.
А ребенок их, такой был случай страшный. Японке дарят маленькую плитку и там уголь ставится. И японка видела, как ребенок играет с нами, и он все время кого-то колотил, обижал. Мать пришла несколько раз, сделала замечание: "Не бей никого, ты такой же, как и они". Я думаю, что она так сказала ему. Он не послушался. Знаете, что она сделала? Из своей прически вытянула большую булавку, накалила ее и прижгла его ногу. Он взвопил страшно. И мы, забыв обиды, стали дуть на эту ногу. После этого самая верная дружба с ним была. Могла бы русская мама так наказать ребенка?
А китаянки своих детей щипают, иногда даже до смерти. Я помню, мама одного китайчонка, когда мы жили, старшего она заперла в свою комнату и такими вывертами, он уже посинел. А мама разбила окно, вытащила ребенка, китаянку и за волосы оттаскала: "Нельзя ребенка бить". Потом маму боялись, при ней никого не били.
С японцами мы как-то старались, я даже не помню, наша семья, что у папы взяли концессию, и поэтому мы от них сторонились. И никогда никуда ни на какие их мероприятия, там были некоторые, которые устраивали японцы, но мы сторонились. А когда они ушли, тогда вздохнули. Знаете, самое счастливое у нас было, что японцы всем ученикам приказали в течение каникул набрать полкило собачьей шерсти. Где хочешь возьми, тереби где хочешь какую собаку. Мы не знали, что делать, мы так боялись. И в это время конец войны, и мы больше всего радовались, что нам не надо сдавать эту шерсть. Мы выходили, у них был огромный сад, где стояли обелиски японским героям и всегда там ходили на бригаду. У нас почти не было каникул, все время заставляли какие-то работы делать, то улицу подметать, то полоть. Я как только в 45 году они от нас убежали и ушли, я сказала: хватить, я буду по-китайски.

Александра Вагнер: А вы помните, как отступали японские войска?

Вера Сикорова: Когда японцы капитулировали, мы жили на Максимовской улице, и она выходила куда-то за город. Я помню, что ночами почти не могли спать. Поток японцев, детей, жен, и все они бежали. Я помню, когда мы рано утром вставали, находили разные вещички детские, разные игрушки. Однажды мама спасла одного японца. У нас дом, прямо входишь, а у мамы маленькая прихожая, петушка и трех курочек она держала в углу. И тут вдруг утром стучит и говорит: "Мадам, сохрани меня, меня сейчас расстреляют". И мама его сунула к петуху. А к ней зашли: "Не был здесь никто?". "Нет, никого не было". Китайские солдаты, вероятно, гонялись.

Михаил Соколов: К началу Второй мировой войны Харбин оставался крупнейшим центром русской эмиграции. Так было до 1945-46 года, до депортации части его русского населения в СССР и до эмиграции другой части в дальнее зарубежье - США и Австралию.
Корреспондент Радио Свобода в Праге Александра Вагнер продолжает беседу с жительницей Харбина, китаистом и переводчиком Верой Сикоровой.

Александра Вагнер: Скажите, вы помните, как пришла в Харбин Красная армия?

Вера Сикорова: Устроили сразу молебен в самом центральном нашем соборе. Там пришло несколько десятков тысяч. От собора вниз шла улица на вокзал. И русские с одной стороны стояли и приветствовали с цветами, "ура" кричали. И перед собором стоял обелиск японцам, так вот там тоже была площадь и торжественно их встретили, и священник даже проповедь сказал, что наши братья пришли нас освободить. А после этого через три дня начал орудовать СМЕРШ и начали забирать. Харбинцы начали в себя закрываться, и начался страх. Приветствовали как самых близких своих русских.
Мы жили на краю города, там в полях был пороховой склад японской армии, и однажды вечером начали взрываться - это было 16 августа 45 года, страшные детонации и взрывы. Помню, как однажды под вечер, летним вечером входят к нам два, погоны были, в галифе и говорят: "Здравствуй, мамаша". "Здравствуйте, солдатики". А у мамы на стене огромные портреты царя-батюшки и царицы-матушки, царь с царицей. Они к нам зашли, а у нас, мы плохо жили, у нас всегда вместо чая была морковка сушеная. Она говорит: "Ну проходите, солдатики. У меня чая нет, я вас морковным чаем". "Хорошо". У нас из кукурузной муки какая-то лепешка была. Я никогда не забуду: мама во главе длинного стола, здесь два этих советских солдата, я как самая младшая там, а здесь старшая сестра Клава, Валя и Нина, а мама во главе. И вот они начали говорить: "Мамаша, а это кто такой здесь у вас?". "Как же так, вы даже не знаете, что это царь-батюшка и царица-матушка?". Они говорят: "Нет, такого не видели". Она говорит: "Ну ничего". Начала рассказывать.
А солдатикам интересно было пофлиртовать, у меня как раз 20, 22 и 18 лет красивые мои сестры. Они, конечно, начали с ними заигрывать. А я все сидела и смотрела: у одного из галифе высовывался замечательный розовый жоржет. Я все так поглядывала. Мама что-то говорит: "Вы же наши русские солдатики, давайте рассказывайте". Они говорят: "Мы русские солдаты, здесь стоим". "А можно спросить, что такое там у вас?". Вытаскивает огромные два куска жоржет: "А это тебе на платьице". Все обрадовались. И начали свои галифе опустошать, моим сестрам раздали шелковые чулки, тогда это вообще было. Каждая получила по паре. Маме шарфик какой-то. Были очень богатые большие японские склады, китайцы воровали страшно, русские охраняли и сами кое-что затолкали в галифе. И после этого у нас такая хорошая беседа прошла. Потому что девушки красивые. К нам начали ходить офицеры, а главное - контрразведка. У нас целый год стояли и почти полгода к нам ходили. А потом, когда начали прощаться, тогда очень много было "трофейных детей", мы так и называли. Это значит харбинские девушки от них имели потомков. Но они, конечно, возвращались.

Александра Вагнер: Ведь многих арестовали тогда в 45 году.

Вера Сикорова: Между прочим, моего папу тоже отвезли.

Александра Вагнер: Как это было?

Вера Сикорова: Не знаю. На 14 дней он исчез. Он говорил с акцентом, он попросил позвонить нашему Пензе и его отпустили.

Александра Вагнер: То есть он просидел две недели?

Вера Сикорова: Две недели. Но остальных брали и потом увозили. Очень многих молодых. Потому что японцы вербовали русскую молодежь в свою контрразведку против советских, им хорошо платили и это страшно, почти поголовно всех увезли. Мы жили бедно, среди наших я не помню, только одна Ляля Суринова, ее брата увезли, я знаю, мама убивалась. Он работал в какой-то японской фирме. Я знаю, что очень многих отвезли. Многие вдовы поднимали детей сами. Но не изменилось, отношение к советским было очень даже хорошим. Начало работать советское консульство, и многие начали подавать заявление о советском гражданстве.

Александра Вагнер: Как изменилась ваша жизнь с приходом Красной армии?

Вера Сикорова: Я окончила десятилетку и мне очень хотелось поступить в политехнический институт. Между прочим, политехнический институт знаменитейший в Китае, там самые знаменитые профессора были из петербургского и московского университетов у нас как беженцы. Там такая высокая система была. Мне очень хотелось, я математик была хороший, мне очень хотелось на строительный факультет. Я пришла подавать заявление, мне говорят: "У вас нет советского гражданства, мы вас не примем". Потому что это было в советских руках высшее учебное заведение. "Как же, у меня папа чех, я не могу". Я пошла в советское консульство и начала: "Молодым везде у нас дорога. А вы мне не даете эту дорогу". "Вы успокойтесь, девушка, сядьте". Я ему все рассказала. А он мне говорит: "Я вам советую - возьмите и дайте заявление о советском гражданстве". "Я не могу, у меня папа чех, зачем мне советское?". "Я вас понимаю, но мы вам все равно не дадим, но вы поступите в университет". Мне дали справку и меня приняли.
Я сделала вступительные экзамены, помню, самый знаменитый профессор Папарин был по математике. Начала я ходить, у нас такая беднота была, мне не в чем было ходить. Холодно, у меня туфли разваливались. А мама мне бедная, неграмотная говорит: "Знаешь что, дочка, пора уже тебе ходить работать, хватит тебе науку долбить. Мы все с голоду помираем, а ты все хочешь учиться". И мне пришлось начать работать. Одна моя знакомая мне выписывала в торговом доме советские газеты, "Труд" и всякое такое на вес. А напротив был китайский рынок, я туда ныряла и продавала китайцам на вес и кое-какие гроши зарабатывала. Это была первая моя работа.
А потом, потому что я хорошо пела, кто-то пригласил послушать меня и меня приняли из-за того, что в этом торговом доме огромный мужской и женский хор был, выступали, им нужна была солистка. Приняли туда как продавщицу готового платья из-за того, что я буду петь в хоре. И так я начала более-менее. Вы знаете, буквально через полгода опять сорвалось, потому что у меня не было советского гражданства. В тот день уволили поляка, венгра и меня - чешку. Потому что этот торговый дом был в русских руках. И потом только, вдруг меня вызывают в отдел народного образования: "Вот у нас есть для вас место". Я пошла преподавать русский язык. Вот так начала свою жизнь.

Александра Вагнер: Вы говорили, что в Харбине было более десятка православных храмов. А вы сами ходили на службу?

Что вы! Я с малолетства. Когда я была в 5 или в 6 классе, в Великом посту в среду и пятницу поется молитва "Да исправится молитва моя". И вот у нас трио было, и всегда из школы пускали, мы в фартуках черных, у нас форма была, пели. Я все время подрабатывала пением. Потом в других церквах.

Александра Вагнер: В какую конкретно церковь вы ходили?

Вера Сикорова: Сначала в Алексеевскую – это пригородная, не главная. Главная – это Новый город, там Святителя Николая, огромная, ее взорвали китайцы.

Александра Вагнер: А кто был самым проникновенным священником?

Вера Сикорова: Я очень хорошо помню владыку Нестора, он был монах, и он был камчатский епископ. И когда приехал в Харбин, то первым делом сделал приют для сирот и для стариков, открыл дом милосердия. И до самого конца моего пребывания так и называлось. Там была церковь, и там я как раз пела, тоже солисткой была.
Там был владыка Ювеналий. Это тоже великий подвижник, потому что он был миссионером. Он был в мужском монастыре, который был на окраине, где мы жили. Рядом с монастырем был замечательный патриот доктор Казанбек, и он для неимущих построил больницу бесплатную, так и называлась больница Казанбека рядом с мужским монастырем. А настоятелем, владыкой этого был как раз владыка Ювеналий. Но он, оказывается, побывал во многих городах Европы и везде с миссионерством. И оказался в Ижевске, где жил мой брат и сейчас живет сестра.

Александра Вагнер: Вы довольно много рассказали о Харбине, но вы сейчас живете в Праге, и скажите, пожалуйста, как вы возвращались в Чехословакию?

Вера Сикорова: В 49 году в Пекине открылось чешское посольство, возобновили уже. В 50 к нам в Харбин приехали два молодежника, члены Социалистического союза молодежи, нас, молодежь, уговаривать вернуться на родину. Потому что чехи, во время оккупации было очень много уехавших, вообще чехи тысячами уезжали отсюда. В 48 году МИД кликнул клич, что все, кто желает из-за границы вернуться, бесплатно им предоставят возвращение, чтобы населить полосу, которую немцы северную часть Чехии заняли, а когда немцев выгнали, там не было кому жить. И поэтому были всякие поблажки.
В 50 году, когда приехали молодые, то в Харбине нас было около 500 семейств всего. Мы все дружно жили. А в Шанхае были богатые, там была ругань, они не были так дружны. Поэтому прочти все харбинцы записались. А когда приехали молодежники, то папа приехал домой и говорит: "Вы знаете, есть возможность вернуться. Поедем домой". А мама у меня неграмотная, она подписаться не умела, и она сказала, что никуда я не поеду. "Я слышала во время революции, когда мы проезжали Сибирь, что в Чехии капиталисты, и что безработные в парках ночуют и прикрываются газетами". Вот и все, что она знала о Чехии. Она все равно ни в какую.
Брат как раз женился и у него был маленький ребенок, тоже отказался. Сестра была замужем за одним сыном сибирского огромного предпринимателя-миллионера, и он с малолетства пил, был такой пьяница, что сестра с ним потом развелась, у нее трое детей. Еще суд не кончился, когда мы ей предложили. А я была самая младшая, я говорю: "А я поеду с папой". И мы первые сидели в очереди регистрации с папой и попали в первую группу.
Нам предложили в 1951 году, только в конце года мы смогли выехать в китайский порт, где кончается китайская Великая стена. Потому что в этот порт зашло польское торговое судно. В это время Чешская республика с Польшой подписала торговлю, и они нас бесплатно своими судами везли в Чехию. Ехали мы два с половиной месяца. И за эти два месяца, когда мы приехали в Штетин, нас взвешивали, 10 кило мы там наели, пять раз в день нас там кормили.

Александра Вагнер: Как вас принимали в Чехословакии?

Вера Сикорова: Мы вернулись из Штетина в Прагу, очень хорошо к нам отнеслись, сразу же нам дали место в одном маленьком городке, там были военные заводы обмундирования, но до этого был шарикоподшипниковый завод. В 50 году его обновляли и требовалась рабочая сила. Дали нам сразу комнату в общежитии. И там я начала свою рабочую жизнь. Но вечером я пела, я уже в Харбине была в 6 классе высшей музыкальной школы и пела маленькие арии и так далее. Мне было грустно по маме, и я распевала. Люди услышали и меня устроили в консерваторию, прямо в Прагу послали учиться петь.
Но у меня такая судьба, что до этого я вышла замуж, в Праге родила девочку, а поскольку нам никто не давал никаких прививок, то я от сестры детской получила дифтерит и паралич голосовой связки. Куда я могла дальше петь? В тот же год русские из церкви, мне очень хорошо помогали дамы, они мне помогли вовремя подать заявление о поступлении в Карлов университет, филологический факультет, кафедра китаистики и истории Дальнего Востока. И сразу же в 53 году осенью уже начала и с 58 года и до сих пор я китайский переводчик.

Александра Вагнер: То есть сначала вы поехали в Чехословакию только с отцом. А ваши близкие и вся семья, которая осталась в Харбине, когда она получила возможность поехать тоже в Чехословакию?

Вера Сикорова: Когда мы уехали сюда, мама осталась с сестрой и тремя детьми, они почти голодали. И вы знаете, китаец, который маме всегда на зиму привозил картошку, бесплатно мешками возил, говорит, они называли русских "мадама": "Когда деньги будут – отдашь. У тебя же дети, тебе надо кормить". Когда мы сюда приехали, то через три месяца послали им, потому что отец глава семьи, 300 чешских крон еще до реформы. Мама получила несколько миллионов китайских юаней. Так что мама сразу же подала заявление. Но интересующихся и желающих было чем дальше, тем больше, поэтому очередь ожидания польских пароходов чем дальше, тем больше. Они прождали полтора года и приехали сюда только в 53 году, а мы в 51. И мама работала, и сестра устроилась с тремя детишками. Не будь возвращения, мы все бы там с голода померли.

Александра Вагнер: А как переводчица вы позже возвращались в Китай?

Вера Сикорова: Только когда была культурная революция. Я там пережила такое, вы не представляете, – там с голода люди умирали. Когда я туда приехала, то только началось такое, что первое, что было в 66 году – у них был голод. Они пригласили, первое мое впечатление: я как переводчица иду с женой посла по официальному приглашению посмотреть выставку достижений народного хозяйства во время голода. Они выращивали твердые сорта деревьев, из природы они выжимали, чтобы выжить, не пропасть от голода. Нам подбросили в посольство, который здесь учился, письмо, где я своими глазами видела и переводила послу: во время культурной революции с голоду умерло 80 миллионов китайцев. Кто это знает? Никто не знает.

Александра Вагнер: Вы там работали переводчицей, наверное, помните какие-то подробности, с вами что-то происходило?

Вера Сикорова: Туда приехал редактор газеты "Руде право" по пути из Японии. Мне дал посол задачу, чтобы я его повела на огромную площадь, где трибуна. Я там с ним стою, ему читаю, и тут вдруг приходит одна китаянка, а они брали пример из длинного похода, знаете, что Мао Цзэдун с юга куда-то провел армию, заядлые китайчата делали то же самое - из провинции шли и дошли до Пекина. Увидели какую-то европейку, подошла: "Ты что здесь делаешь?". Я говорю: "Как что видишь – читаю. Это же ваш премьер". "Ты ревизионистка!". Начала кричать: "Друзья, это наши враги!". И вдруг мы оказались окруженными. Столько их было. А у меня был фотоаппарат, я только что зарядила пленку, и недалеко стояла наша машина. Мы скорее в машину, шофер наш говорит: "Вы от них не отделаетесь". "Тогда давай фильм". Я только что заряженный ему через щелочку дала, так что ничего плохого от них не увезу. И тут появились в кожанках какие-то четыре человека, кто-то им сказал, что иностранцы здесь, они начали расталкивать, чтобы машина могла старт взять.
Я помню, когда мы двинулись, эта толпа на стекло придавила китайчонка, нос раздавили ему. Мы ревизионисты, почему мы не признаем маоцзэдунские идеи. А я ходила, шпионила тем, что читала листовки, потому что нигде ничего не было. И однажды я была в капюшоне, чтобы не видно было, было написано, что китайских хунвейбинов выпороли и даже с четвертого этажа спустили крестьянские крестьяне, которые голодают и просят, чтобы помогли с работой. Это же против Мао Цзэдуна было, и мне это надо было записать.
И в это время вдруг один китаец с листовками, они когда раздавали листовки, ни одна не осталась целой – разрывали, а этот выдумал: он сел на велосипед и за себя бросал, и они разлетались. А я стояла и вдруг вижу, что одна в стороне опускается. И когда она опустилась целая на землю, я ее ногой и хотела поднять. А тут вдруг китайчонок маленький выскочил и говорит: "Она меня пырнула ножом". Тем более они видели, что я иностранка. И вдруг меня спасла китайская, наверное, учительница, стояла и говорит: "Ребята, да это же человек, который вам ничего плохого не делает. Посмотрите, как она здорово говорит по-китайски". Я начала скромно: "Да что вы, я все равно иностранка, я все равно не смогу так хорошо говорить, как вы". "Нет, нет, вы прекрасно. Вы, наверное, и читаете. Вы молодец". Я говорю: "Я люблю китайцев, я здесь родилась". И все, они меня пропустили и никакой вражды.

Александра Вагнер: Удалось ли вам в то время заехать и в Харбин?

Вера Сикорова: Нет. Вы знаете, я в 85 году, когда были нормализированы отношения, то я была с председателем Госплана чешского в Пекине и проехали даже в Мукден, а это недалеко от Харбина совсем. Я так просила меня туда пустить, но председатель Госплана без переводчицы не мог, и меня никуда не пустили. Я до сих пор только понаслышке.