Марина Тимашева: Раскрывая новую биографию Ломоносова, автор Валерий Шубинский (серия ''ЖЗЛ'' издательства ''Молодая гвардия''), я не могу не задать вопроса, который все равно будет задан при произнесении имени Ломоносова на фоне нынешней ситуации в сфере образования. Что делают с высшей школой, включая мой родной ГИТИС. Со средней школой. Представим себе, что герой книги жив и видит всё ЭТО, не знаю, как это назвать, предположим, ''реформы''. Как бы он отреагировал? Надеюсь, нам ответит Илья Смирнов.
Илья Смирнов: Позвольте, я начну всё-таки за здравие. Брался я за эту книгу с некоторым сомнением. И связаны они были не с самим Михаи́лом Васи́льевичем: звание просветителя России у него уже никто не отнимет. Но у Вас в театральном мире есть понятие ''датский спектакль'' - постановка к официальной дате. Биография в ''ЖЗЛ'' к 300-летию тоже своего рода ''датская''. Но получилась-то она живая, смелая, не идеологизированная ни в какую сторону. Валерий Игоревич Шубинский не историк по образованию, он даже ближе к Вашему, Марина, департаменту изящных искусств , чем к моему скучному. Сам же предупреждает, что книга ''не претендует на научность'' (6). Хотя, по-моему, она намного научнее множества таких, которые претендуют. Но начнем с дебютной идеи. Судьба героя книги – из государственных крестьян Куростровской волости Двинского уезда Архангелогородской губернии в высшие академические круги Европы – стала возможна на волне петровских преобразований (189). Этот ''насильственный прорыв в будущее'' автор сопоставляет с другим революционным переворотом, уже из ХХ столетия, и высказывает, вроде бы, субъективное, но интересное суждение: чтобы понять ''внутренний мир'', ''психологию'' Ломоносова, его личный опыт явно не годился. ''И тут мне неожиданно пришел на помощь опыт … советской эпохи. Вспоминая свое общение с ровесниками моих родителей, моих дедушек-бабушек, я невольно находил в них некоторые черты, родственные Ломоносову и его современникам'' (5).
Марина Тимашева: Родных бабушек обычно вспоминают некритически. С умилением. И мы с вами привыкли к такому образу Ломоносова, который больше смахивал на говорящий памятник, чем на живого человека.
Илья Смирнов: Вечная тема пристрастности актеров и биографов. Но здесь биограф честно выдаёт ''компромат'': эпизоды, больше подходящие для криминальной хроники, чем для новостей из мира науки, ''восемь мужчин не могли совладать с двумя пьяными буянами – вероятно, слуга Ломоносова бы под стать ему ростом и силой'' (183) и тому подобное, конфликтные ситуации, в которых герой оказался неправ (в частности, споры с Г.Ф. Миллером и А.Л. Шлёцером по древнейшей русской истории и источниковедению (359). Характер, весьма далекий от современных представлений, какие бывают профессора.
''Очень бы желал я, чтобы кто-нибудь другой, а не г. Ломоносов произнес речь…, но не знаю такого между академиками… Оратор должен быть смел и некоторым образом нахален, чтобы иметь силу для поражения безжалостных насмешников. Разве у нас, милостивый государь, есть кто-нибудь другой в Академии, кто бы превзошел его в этих качествах?'' (366).
Это еще самый дипломатичный вариант служебной характеристики. Но вся тогдашняя академическая жизнь была, прямо скажем, грубоватая и далеко не мирная. ''В 1743 г. Ломоносов… вместе с Делилем и Нартовым объединен против Шумахера, Винсгейма и Миллера; в 1745-м вместе с Миллером и Делилем против Шумахера; в 1748-м вместе с Шумахером и Винсгеймом – против Миллера и Делиля…''(364)
Полемику по серьезным вопросам вели так:
''Языка нашего небесна красота
Не будет никогда попрана от скота'' (237)
Ответ:
''Когда по-твоему сова и скот уж я,
То сам ты нетопырь и подлинно свинья'' (238)
Зоологические аргументы подкреплялись политическими. И здесь уместны аналогии с 20-ми годами прошлого столетия (именно с 20-ми, потому что никаким особенным репрессиям обвиняемые, как правило, не подвергались).
Марина Тимашева: Но в 30-х и позже Ломоносов как раз и становится памятником, официальным героем сталинского пантеона, а его личные враги приравниваются к врагам народа.
Илья Смирнов: Да, сталинские пропагандисты изобрели, точнее, заимствовали у славянофилов ''легенду'' о борьбе ''русских патриотов'' с ''немецким засильем'' (369), под эту националистическую схему подверстывали и придворные интриги, и научные дискуссии. Схема, к сожалению, имела официальное хождение до самой Перестройки.
Возвращаясь от мифологии к реальности. Профессорами и академиками во времена Ломоносова становились люди неакадемически молодые, но, как отмечает автор книги, ''человеческий век'' был тогда короток, по приведенным в книге подсчетам, средняя продолжительность жизни академиков первого призыва всего 44 с половиной года (421). Кроме того, ''Академии пришлось идти на самые фантастические предприятия, чтобы поддерживать свое существование: например, получать в Берг-коллегии железо, якобы для починки кровель, и сбывать его на сторону'' (87).
Марина Тимашева: Неужели тендеров там не было на каждый гвоздь или конкурсов каких?
Илья Смирнов: До этого Анна Иоанновна с Бироном как-то не додумались. Видимо, чиновников не хватало, чтоб на каждый гвоздь отдельную кипу бумажек с печатями оформлять. Но читая соответствующую главу, я всё время вспоминал нынешних директоров театров (191, 199). Что касается пионеров российской науки, то они брались за всё сразу не от самомнения. Больше-то некому было взяться. В огромной стране не удавалось набрать 20 студентов. Вот и приходилось, как когда-то Петру Первому, становиться универсальным специалистом и еще кроликом для собственных опытов. ''Если голову под проволоку поставить, то почувствуешь колотье. Так же, когда плечо приложишь к проволоке, то и сквозь платье колотье почувствуешь… Когда молоток приложишь ко лбу и зубам, а другим концом к проволоке, то почувствуешь немалую болезнь'' (333). Как известно, при проведении подобных экспериментов с малопонятным тогда электричеством друг и соавтор Ломоносова Георг Вильгельм Рихман погиб.
В книге много ''психологии'', но это не умозрительные реконструкции: а что могла бы думать Екатерина Великая, если бы на ее месте был я? Мнения и чувства выводятся из обстоятельств времени и места, из социальной среды. ''Сумароков и писатели его круга в своих произведениях обличали дворянскую спесь… Но это была теория. На практике, столкнувшись с уверенным в себе… выходцем из низов, они не могли не попрекнуть его ''подлым родом'' (270). Все ''личное'' в этой книге – не для того, чтобы потешить чьи-то комплексы: ''ага, он так же мелок, как мы!'' - а чтобы правильно понять то главное, из-за чего мы с вами через 300 лет вспоминаем этого человека.
Марина Тимашева: И что же сегодня происходит с этим ''главным'', на что он положил жизнь?
Илья Смирнов: Нельзя не согласиться с депутатом и профессором Иваном Ивановичем Мельниковым, когда он пишет, что ''труд многих великолепных ученых и замечательных педагогов со времен создания Академии наук и Московского университета и до наших дней…'' скоро будет перечеркнут, ''обнулен'' и называет это ''Плевок в Ломоносова''
Но дело не в том, чтобы выразить эмоции, а в правильном понимании природы так называемых ''образовательных реформ''. Конечно, это тема специального разговора. Но здесь ''от противного'' нужно сказать, что речь идет не об ''ошибках''. Когда политик с дипломом советского МГУ заявляет, что ''только в тоталитарных странах дети хорошо складывают дроби'' - извините, у меня нет оснований считать его идиотом. Он ведает, что творит. С начала 90-х годов проводится целенаправленная политика по ''освобождению'' подрастающих поколений от ''лишних'' знаний. Высшее образование как система уже ликвидировано, это словосочетание больше ничего не значит, как и вузовский диплом. Теперь добивают среднюю школу.
Марина Тимашева: Есть мнение, что ее превращают в церковно-приходскую.
Илья Смирнов: Хуже. Церковно-приходская школа была примитивной стадией эволюции, но не тупиковой. Сейчас конструируется гибрид церковно-приходской с тем ''инклюзивным'' заведением, где дети ''свободно выбирают'' себе ''проекты'': заняться ли им сегодня ''тоталитарной'' арифметикой или ''инновационным'' ковырянием в носу. Естественно, главными врагами такого ''образования'' в кавычках оказываются ''предметники'', то есть специалисты, знающие свой предмет, "предметное лобби, которое не хочет прогрессивных сдвигов" и еще ''сциентисты''.
Марина Тимашева: Это что еще за антипартийная оппозиция?
Илья Смирнов: Такое уничижительное определение, образованное от слова ''наука'' - сциентизм.
Так вот, Ломоносов был как раз убежденным ''сциентистом''.
''… Нынешние люди, а особливо испытатели натуральных вещей, мало взирают на родившиеся в одной голове вымыслы и пустые речи, но больше утверждаются на достоверном искусстве. Главнейшая часть натуральной науки физика ныне уже на одном оном свое основание имеет. Мысленные рассуждения произведены бывают из надежных и много раз повторенных опытов'' (111)
Марина Тимашева: Как будто специально написано по случаю замены физики и биологии на новый предмет ''Проектное место России в мире''. Книга В.И. Шубинского может оказаться большим подспорьем для ''предметного лобби'', то есть для здравомыслящих людей.
Илья Смирнов: Книга, конечно, не лишена недостатков. Но это что? - мелкие оговорки – оплошности, как правило, даже не связанные с основной темой (см., например, 10, 54,291).Редактор должен был заметить. Всерьез мне не нравится только эпиграф, где герой книги назван ''кулацким сыном''. Вне зависимости от того, как неправильно слово ''кулак'' употреблялось в недоброй памяти коллективизацию, задолго до коллективизации оно уже приобрело отчетливо негативный оттенок, а отец академика был всё-ж-таки не мироед, не ростовщик, а честный труженик.
Но в целом, конечно, книга хорошая и, как Вы справедливо заметили, полезная для общественного сопротивления тем, кто пытается повернуть историю вспять, в невежество и средневековье.
Профессор Фишер (354), ''участвуя в 1760 году в обсуждении системы народного образования в России, категорически возражал против обучения крестьян чему-либо, кроме чтения и катехизиса''. Ломоносов. ''Удивления достойно, что не впал в ум господину Фишеру, как знающему латынь, Гораций и другие ученые и знатные люди в Риме, которые были выпущенные на волю из рабства… Ни единому человеку не запрещают учиться, кто бы он ни был, а чей он сын, в том нужды нет'' (399)
Вот его ответ на проект, который предусматривал больше мест в университете, чем в гимназии. ''Совсем противным образом быть должно, затем что не всякий школьник произойти может в студенты'' (387). Ответ на предложения сделать высшее образование развлечением для всех желающих.
Вот проблема клерикализации. Ломоносов в своей работе, положившей начало научной демографии, бросал прямой вызов церковникам, предлагая ''запретить пострижение в монахи мужчин и женщин… соответственно до 50 и 45 лет'' (409). Еще хорошая идея: запретить священникам ''ругать науки'' в проповедях (406). А вот эта веселая цитата:
''Козлята малые родятся с бородами:
Коль много почтены они перед попами!''
(276)
прямо просится на сайт Атеизм. Ру. Расхождение с профессиональными атеистами в том, что ученый выступал не против религии как таковой, а против воинствующей этнографии под религиозной вывеской. ''… Спасительное есть дело представлять в уме своем непостижимое величество и непонятную премудрость Всевышнего Зиждителя, показавшего нам толь дивное позорище, сложенное из различных тварей на увеселение и на пользу нашу, и за сие благодарить его щедроте''(309).
Ну, а в завершение – самая главная цитата. ''… Стараюсь защитить труды Петра Великого, чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство…'' (444)
