Гость субботней студии Радио Свобода - руководитель этноэкологического центра Всемирного фонда дикой природы на Чукотке Владимир Сертун. Он живет на Чукотке уже 30 лет. Работал бурильщиком в геологических партиях, радистом на танкере, фотохудожник, создатель фотостудии "Чукотка", автор нескольких персональных выставок. О страсти к путешествиям, чукотских приметах, кулинарных деликатесах и анекдотах в студии Радио Свобода с Владимиром Сертуном беседует Кристина Горелик.
Кристина Горелик: Владимир, вы 30 лет назад уехали жить на Чукотку. Что вас толкнуло на этот шаг?
Владимир Сертун: Наверное, чудовищная жара, которую я испытывал в течение двух лет службы в армии. Наш командный пункт находился тремя этажами ниже уровня земли. Представьте, какая несносная была температура, дискомфорт, который я испытывал тепловой, потянуло на прохладу. И еще - впечатления детства, мама подарила однажды в давнем далеке мне книгу Тихона Семушки "На Чукотке", которая меня поразила. При своей простоте автор удивительно сердечно рассказывает о людях, населяющих эту территорию. Все было необычно у этих людей, их обычаи, нравы, поведение, диалоги, которые выстраивались между героями, где-то в подсознании засели. Те впечатления, в конечном счете, и сказались на моем решении уехать на Чукотку, когда я закончил службу в армии - уехал, и вот тогда понятие "белое безмолвие", стало для меня очень ясным, потому что тишина, которая окружала, и красота, безмерные пространства - в буквальном смысле оглушили меня. А город в ту пору был маленьким - Анадырь, столица Чукотки, небольшое количество улочек, небольшое количество домов, даже не верилось, что вообще населенный пункт может просто поселком называться, настолько он был маленький. Но было одно, что сразу меня подкупило, на домах не было замков на дверях квартир, и я понял, что я переехал туда, куда не мог по велению сердца не переехать, это мое место было.
Кристина Горелик: Владимир Сертун - один из авторов открывшейся в Москве фотовыставки "Край земли". Уникальные работы фотохудожников Чукотки представили Всемирный фонд дикой природы, Чукотский автономный округ и Союз фотохудожников России. Владимир, когда я смотрела на созданные вами фотографии, у меня было ощущение, как будто я попала на другую планету, а вот ваше самое сильное впечатление от Чукотки?
Владимир Сертун: Года три назад я испытал, пожалуй, самое сильное впечатление. В силу природных условий - частые туманы, ненастья - транспортные схемы работали не вполне и работают не вполне хорошо. То нелетная погода, то шторм, и вот это все затрудняло и снабжение района, и, в общем, люди были как бы на отшибе. Но я любил забираться в разные районы региона, потому что в этом изоляте своеобразном, сложившемся в силу этих обстоятельств, люди сохранили ту первозданность, которая очень привлекала. И я в одну из своих командировок, работая еще в управлении культуры, руководил тогда фотостудией, сам же ее и создал в свое время, выехал в заброшенное село и очень подружился с тамошними жителями-чукчами, и тогда я услышал о кериках, есть такой народ, я пока уже говорю об этом, их в ту пору было семь человек, и в прошлом году я нашел бабушку, с которой я работал в больнице. Она была в очень тяжелом состоянии совершенно слепая, Хаткана, представитель кериков, я 10 лет не был в этом селе, к тому времени она была последней. Она меня узнала по голосу, взяла за руки говорит: "Володя, ты ли это? А я вот, глупая такая, лежу, помираю", - это было очень сильное впечатление. Особенно, когда я осознал вполне глубину сказанного, когда я вышел от нее растроганный и понял, что умирает не только Хаткана, носитель культуры, но умирает народ в ее лице. Представляю сейчас иные народы, эскимосы, их не так много, чукчи, их может быть 15 тысяч, и эвены, ламуты - еще есть такой народ. Живут преимущественно тем, что используют способы когда-то давно сложившиеся традиционные землепользования, это и позволяет выживать. Потому что этот народ оказался как бы между двумя культурными слоями. В свое время было принято решение, оно оказалось очень губительным для народа - детей забирать из кочевий, из тундры. Вы знаете, что олени не могут содержаться в стойлах, они могут только передвигаться, и вслед за ним кочуют чукчи, естественно, направляя их движение к более выгодным пастбищам, или в летнее время к морю, где меньше гнуса, и поэтому на одном месте 3-4 дня. Впрочем, когда летнее стойбище ставят, обычно старушки живут и дети малые, а оленеводы передвигаются на огромные расстояния, очень редко бывает, чтобы все стойбище снималось, но часть все равно кочует вместе с оленеводами. Одно время были школы кочевые. Это помогало давать образование, но в то же время не уходили от того, чтобы наследовать традиционные ремесла, знания об оленеводстве. Росли, собственно говоря, потомственные оленеводы, люди, которые крепко стояли на своих ногах, или таким же образом морские охотники. Но когда какому-то из очень высоких чиновников в партийных кабинетах, наверное, очень высоко принималось решение - вывозить детей, их размещать в интернатах, отнимая у родителей - это оказалось самым губительным для нации, потому что дети потеряли не только связь со своими родителями, они утратили язык, утратили представление о традиционном землепользовании, или о традиционных ремеслах, то есть, было утрачено все. Самая главная беда, которая пришла с этим решением - нация была поставлена именно этим на грань исчезновения. Дети, когда вырастали, уже не могли возвратиться в тундру и не могли состояться в иных ремеслах и профессиях, очень редкие пробивались в учителя, становились врачами, совсем уж редкие - писателями, а чаще доля истопника была уделом таких людей, которые отрывались от тундры, от кормильца-оленя, от охоты на морского зверя.
Кристина Горелик: Фактически всю деятельность коренного населения на Чукотке определяет природа. Существуют у чукчей особые приметы, по которым они прогнозируют погоду?
Владимир Сертун: Не только погоду. Они и ориентируются благодаря приметам, выработанным в ходе их жизни на Крайнем Севере. Конечно же, существуют, это те знания, которые искони передавались детям, отец или дед, как правило, старейший, считал необходимым самого малого ребенка попросить посмотреть, какая ждет погода. И он выходил на улицу, и по ветру, по состоянию облаков, по тому какой густой туман ложился, и как он ложился, шел ли по низу, застилал полностью или по ручьям стелился, судили о погоде. Примет очень много. Даже по тем признакам, по которым можно судить, что здесь стояла яранга, это обычно камни, которыми покрытие яранги прижимают, чтобы его не срывало ветром, и место очага, и место полога, по этим приметам можно судить о том, какие стороны света. Вход всегда с восточной стороны, полог, соответственно, с западной. Если путник, знающий эти вещи, нашел место стоянки оленеводов - он всегда сориентируется. Ряд других примет, правда, существует с этими камнями. Например, очаг, если он прикрыт камнем сверху, значит, яранга обязательно сюда вернется - чтобы не занимали, но бывает пустует очаг и тогда говорят: "Нет хозяйки". То есть хозяйки живой, но о таких ярангах говорят, что селиться уже нельзя, потому что могут присутствовать духи, которые берегут. Это уже из обычаев, которые тоже нужно знать, потому что можно очень обидеть народ. Причем они в разных регионах разные. Например, есть такой обычай: сооружают чукчи в праздник Кильвей, это как бы праздник молодого оленя, как бы ярангочку, забивают оленя и помещают под землю, подшейный волос, кусочки печени, поливают кровью и судят по тому, как сохранилась эта ярангочка на следующий год - процветание роду этому сулит сохранившаяся ярангочка, или же могут ждать болезни, более серьезные, драматические события для семьи или рода. По тому, насколько повреждена или разрушена эта ярангочка - бывает так, что или внешние силы природные разрушили, или медведь прошел, ненароком развалил, понимаете, тоже дурной знак, или человек не знающий - самое страшное... Потому я детей учил, что вы должны знать эти обычаи, чтобы ненароком не причинить зло этому народу, который искони жил на этой территории. Вот такие вещи я стараюсь своим детям преподавать.
Кристина Горелик: Владимир, я надеюсь, вы не обидитесь, если я выдам секрет, хотя это может быть и не секрет, и скажу что у вас жена чукчанка.
Владимир Сертун: Да, я счастлив, что моя жена чукчанка.
Кристина Горелик: Скажите пожалуйста, трудно ли было подстраиваться друг под друга?
Владимир Сертун: Есть объединяющее начало. Дело в том, что и я, и она - люди очень подвижные, и мы с ней и стали близки, потому что я неугомонный человек, не могу на одном месте находиться, для меня путешествия, страсть к путешествиям - это очень важная страсть, а она по крови по своей - бродяжий человек, как представитель национальности кочевой. Я вам скажу больше, она не совсем чистая чукчанка, у нее еще более гремучая смесь, у нее отец цыган, каким образом он оказался на Чукотке - не знаю. Она его, конечно, никогда не помнила, не знала, она очень рано лишилась родителей, прошла через интернаты, через воспитание другими людьми, потом институт имени Герцена, очень много вращалась среди русских, но культурно впитала Чукотку, и себя считает чукчанкой, и более того, среди тех, кто чистоту нации лучше как этнос сохранили, тем не менее, проигрывают зачастую в сравнении с ней, потому что она мало того, что глубоко знает культуру, она великолепно знает язык, а соответственно действительно вправе себя называть чукчанкой... Я как-то пошутил, у меня жена потеряла стрелку, я собственно ее уронил, сняв крышку часов, какое-то время мы искали, потом я раздосадованно махнул рукой и сказал: "Надя, тебе минутная стрелка не нужна, ты обойдешься вполне часовой". Потому что за время проживания я просто устал бороться с ее непунктуальностью, с ее представлениями о времени, ну, иное у них представление, и о пространстве в том числе. Я часто нахожусь в тундре и встречаюсь с рыбаками или оленеводами, когда интересуешься о том, как далеко от места, от которого они ушли, они могут сказать, не зная, как это выразить в километрах, что до того места, куда я иду или откуда они ушли, одна чаевка, две чаевки, три чаевки, спокойно продолжая свой путь.
Кристина Горелик: Владимир, как относятся на Чукотке к анекдотам про чукчей?
Владимир Сертун: Это люди, не лишенные юмора, и хорошие анекдоты воспринимают вполне положительно. Вот анекдот один мне очень нравится: в советские времена направлены были представители Академии наук на Чукотку с тем, чтобы найти представителя чукотской национальности для того, чтобы он представлял Чукотку в Академии наук. Нашли людей которые направили их, показали, очень мудрый однако, человек и недалеко живет, показали село, в котором живет этот человек. Направились туда представители Академии наук, нашли его на берегу, он сидел, рыбу ловил. Обращаются к нему, он говорит: "Нет, однако, я рыбу люблю ловить, не хочу я быть в Академии наук". "Ну как не хочешь, будешь почетным академиком". "Почетным? Хорошо, по четным буду, а по нечетным, однако, рыбу ловить буду".
Кристина Горелик: А сочиняют ли сами чукчи анекдоты про русских?
Владимир Сертун: Я не знаю, я не слышал. Я думаю, забавляются... Вы знаете, всегда это по-доброму. Я вообще восхищен добротой этого народа. Я не замечал, чтобы какие-то инсинуации были в отношении русских или иных какие-то нехорошие, недобрые, народ достаточно терпим, хотя я не думаю, что русские и не только русские, пришлые им только блага приносили какие-то, конечно, мы в силу неведения, в силу того, что были какие-то указивки из центра... Я и себя тоже считаю причастным, потому что мы вторглись в другую цивилизацию, в другой мир, и, конечно, не всегда были корректными, но при этом я думаю, что нет национализма, нет нелюбви очень острой, я ее не испытывал никогда, может быть, мне посчастливилось так вот встречаться с людьми такими добрыми, но действительно я не помню, чтобы за 30 лет проживания, чтобы в мой адрес кто-либо высказывал злые слова.
Кристина Горелик: Чукчи острее чувствуют мир?
Владимир Сертун: Я думаю, да. Они - дети природы, конечно, острее чувствуют мир.
Кристина Горелик: Какому виду искусства чукчи отдают большее предпочтение?
Владимир Сертун: Совершенно дивные рисунки, они видят по-особому и воспринимают мир острее. И передают это очень умело. Представьте, на клыке размером 30 сантиметров рассказать о добыче моржа или о добыче кита, таким образом изобразить графически, что человек, не знакомый с этим, полностью представляет себе процесс охоты. Это ведь уникально. При этом нет ничего лишнего, никаких деталей, которые могли бы разрушать представление это, или носили бы иной подтекст с большой ясностью и точностью, причем в деталях изображают этот процесс. И не только танец, какой-либо, или сказку, миф какой-либо. Это все делается настолько умело, настолько здорово, что просто можно позавидовать таланту этих людей.
Кристина Горелик: Вот вы сказали, нет ничего лишнего. Наверное, и в жизни у чукчей нет ничего лишнего?
Владимир Сертун: У тех, кто не задет цивилизацией настолько серьезно. У тех, кто скатился в пьянство беспробудное - конечно. А я имею в виду исконных представителей этой национальности. Ничего лишнего! Представьте, отправляется в тундру оленевод, уходит за 20-50 километров, берет с собой коробок спичек, папиросы, берет аркан, плащ-палатку или просто пухлянку летнюю и камлейку сверху, и все, ничего больше. И может через 2-3 дня возвратиться, и нормально. Он знает, какие травы есть, какие корни добыть. Ну, может быть, кусочек лески с примитивным крючком, на который рыбы умудряется поймать значительно больше, чем мы на самые разухабистые спиннинги.
Кристина Горелик: А вот существуют ли у чукотских хозяек свои особые кулинарные рецепты, предмет их гордости?
Владимир Сертун: Да, конечно. Но кухня чукотская специфична весьма, я, признаюсь, перепробовал многое из чукотской кухни, в общем, нет ничего пугающего, все было продиктовано необходимостью или сложилось в ходе приспособления этого народа к тяжелым условиям. Надо сказать, что все чукотские блюда очень хорошо адаптированы, чтобы человек, принимая эту пищу, пополнял себя не только калориями, но и какими-то биологически-важными веществами, ферментами и так далее. Например, у морских охотников есть способ консервации мяса. Они просто шкуру моржа расстилают и потом набивают мясом, режут кусками, набивают, потом сшивают ремнем и таким образом помещают в яму, не солят, ничего не делают. Просто происходит за время долгого лежания, а нужно сказать, что кожа же еще очень много жира содержит, кожный жир, и в таком виде называют они крымгет рулет этот, морж заквашивается, приобретая и запах специфический очень, и вкус кислый. Но -замечено учеными, интуитивно и людьми - чукчами и эскимосами, которые это делали, что мясо прокисает, но при этом при ферментации вырабатывается как-то тот самый витамин С, аскорбиновая кислота, которая так важна и не позволяет болеть цингой. Они не болеют цингой. Они едят мясо мидий, мясо асидий, это для нас непривычно совершенно, причем едят сырым, мясо нерпы едят сырым, и, в общем, все это нормально, представители другой нации - японцы, тоже ведь большинство морепродуктов употребляют сырыми, и мы не делаем из этого чего-то необычного, вот чукчи тоже так употребляют в большинстве своем продукты. А в тундре - там, например, такое блюдо есть: сливают кровь забитого оленя в сосуд и смешивают с содержимым желудка, это непереварившийся мох, ягель, такой суп варят потом.
Кристина Горелик: Это деликатесом считается?
Владимир Сертун: В общем, это вкусно. Это необычно, но вкусно, в принципе, и во всяком случае очень питательно, потому что и растительный белок присутствует - ягель, ягель, ведь вообще кисели можно варить из ягеля, это очень богатый продукт.
Кристина Горелик: Владимир, что, по вашему мнению, нужно предпринять, чтобы спасти уникальную природу Чукотки и разнообразие животного мира?
Владимир Сертун: Прежде всего - возродить промыслы древние. Занять в этих промыслах максимальное количество представителей коренных национальностей, так, чтобы они были заинтересованы в результатах своего труда. Мы, я имею в виду все клубы подл флагом Всемирного фонда дикой природы - ведем экологическое просвещение среди населения, в первую очередь его распространяя на школьников, потому что мне кажется, когда будет порядок в мозгах, когда дети будет знать, что нанося вред природе, они наносят вред самому себе, будущим поколениям, своим детям, своим внукам, если это войдет глубоко в сознание, значит, мы целей достигли своих, это первоочередная задача, я так думаю. Вторая, конечно, менее решаемая - попытаться уничтожить психологию временщика у всех пришлых, которые по тем или иным причинам на Чукотку приехали и, полагая, что задержатся год-два, находятся 30 лет, а психология та же, что через год уеду, соответственно, и отношение к природе, ко всему, что окружает. Коренной чукча никогда не будет стрелять двадцать гусей, если ему нужно два, а пришлый будет и тридцать забивать, потому что уже просто будет диктовать его интерес, спортивная страсть, настреляет, потом выбросит. Мы не можем бороться с тем, что из года в год рыбу ловят многие, а по весне большую часть этой рыбы сбрасывают в мусорные контейнеры, не используя ее. У нас сейчас на нерест идет 28 процентов от 60 процентов ожидаемой красной рыбы. Можете себе представить, что нас может ожидать дальше, если мы не изменим психологии этого варварского потребления биоресурсов.
Кристина Горелик: Владимир, вы 30 лет назад уехали жить на Чукотку. Что вас толкнуло на этот шаг?
Владимир Сертун: Наверное, чудовищная жара, которую я испытывал в течение двух лет службы в армии. Наш командный пункт находился тремя этажами ниже уровня земли. Представьте, какая несносная была температура, дискомфорт, который я испытывал тепловой, потянуло на прохладу. И еще - впечатления детства, мама подарила однажды в давнем далеке мне книгу Тихона Семушки "На Чукотке", которая меня поразила. При своей простоте автор удивительно сердечно рассказывает о людях, населяющих эту территорию. Все было необычно у этих людей, их обычаи, нравы, поведение, диалоги, которые выстраивались между героями, где-то в подсознании засели. Те впечатления, в конечном счете, и сказались на моем решении уехать на Чукотку, когда я закончил службу в армии - уехал, и вот тогда понятие "белое безмолвие", стало для меня очень ясным, потому что тишина, которая окружала, и красота, безмерные пространства - в буквальном смысле оглушили меня. А город в ту пору был маленьким - Анадырь, столица Чукотки, небольшое количество улочек, небольшое количество домов, даже не верилось, что вообще населенный пункт может просто поселком называться, настолько он был маленький. Но было одно, что сразу меня подкупило, на домах не было замков на дверях квартир, и я понял, что я переехал туда, куда не мог по велению сердца не переехать, это мое место было.
Кристина Горелик: Владимир Сертун - один из авторов открывшейся в Москве фотовыставки "Край земли". Уникальные работы фотохудожников Чукотки представили Всемирный фонд дикой природы, Чукотский автономный округ и Союз фотохудожников России. Владимир, когда я смотрела на созданные вами фотографии, у меня было ощущение, как будто я попала на другую планету, а вот ваше самое сильное впечатление от Чукотки?
Владимир Сертун: Года три назад я испытал, пожалуй, самое сильное впечатление. В силу природных условий - частые туманы, ненастья - транспортные схемы работали не вполне и работают не вполне хорошо. То нелетная погода, то шторм, и вот это все затрудняло и снабжение района, и, в общем, люди были как бы на отшибе. Но я любил забираться в разные районы региона, потому что в этом изоляте своеобразном, сложившемся в силу этих обстоятельств, люди сохранили ту первозданность, которая очень привлекала. И я в одну из своих командировок, работая еще в управлении культуры, руководил тогда фотостудией, сам же ее и создал в свое время, выехал в заброшенное село и очень подружился с тамошними жителями-чукчами, и тогда я услышал о кериках, есть такой народ, я пока уже говорю об этом, их в ту пору было семь человек, и в прошлом году я нашел бабушку, с которой я работал в больнице. Она была в очень тяжелом состоянии совершенно слепая, Хаткана, представитель кериков, я 10 лет не был в этом селе, к тому времени она была последней. Она меня узнала по голосу, взяла за руки говорит: "Володя, ты ли это? А я вот, глупая такая, лежу, помираю", - это было очень сильное впечатление. Особенно, когда я осознал вполне глубину сказанного, когда я вышел от нее растроганный и понял, что умирает не только Хаткана, носитель культуры, но умирает народ в ее лице. Представляю сейчас иные народы, эскимосы, их не так много, чукчи, их может быть 15 тысяч, и эвены, ламуты - еще есть такой народ. Живут преимущественно тем, что используют способы когда-то давно сложившиеся традиционные землепользования, это и позволяет выживать. Потому что этот народ оказался как бы между двумя культурными слоями. В свое время было принято решение, оно оказалось очень губительным для народа - детей забирать из кочевий, из тундры. Вы знаете, что олени не могут содержаться в стойлах, они могут только передвигаться, и вслед за ним кочуют чукчи, естественно, направляя их движение к более выгодным пастбищам, или в летнее время к морю, где меньше гнуса, и поэтому на одном месте 3-4 дня. Впрочем, когда летнее стойбище ставят, обычно старушки живут и дети малые, а оленеводы передвигаются на огромные расстояния, очень редко бывает, чтобы все стойбище снималось, но часть все равно кочует вместе с оленеводами. Одно время были школы кочевые. Это помогало давать образование, но в то же время не уходили от того, чтобы наследовать традиционные ремесла, знания об оленеводстве. Росли, собственно говоря, потомственные оленеводы, люди, которые крепко стояли на своих ногах, или таким же образом морские охотники. Но когда какому-то из очень высоких чиновников в партийных кабинетах, наверное, очень высоко принималось решение - вывозить детей, их размещать в интернатах, отнимая у родителей - это оказалось самым губительным для нации, потому что дети потеряли не только связь со своими родителями, они утратили язык, утратили представление о традиционном землепользовании, или о традиционных ремеслах, то есть, было утрачено все. Самая главная беда, которая пришла с этим решением - нация была поставлена именно этим на грань исчезновения. Дети, когда вырастали, уже не могли возвратиться в тундру и не могли состояться в иных ремеслах и профессиях, очень редкие пробивались в учителя, становились врачами, совсем уж редкие - писателями, а чаще доля истопника была уделом таких людей, которые отрывались от тундры, от кормильца-оленя, от охоты на морского зверя.
Кристина Горелик: Фактически всю деятельность коренного населения на Чукотке определяет природа. Существуют у чукчей особые приметы, по которым они прогнозируют погоду?
Владимир Сертун: Не только погоду. Они и ориентируются благодаря приметам, выработанным в ходе их жизни на Крайнем Севере. Конечно же, существуют, это те знания, которые искони передавались детям, отец или дед, как правило, старейший, считал необходимым самого малого ребенка попросить посмотреть, какая ждет погода. И он выходил на улицу, и по ветру, по состоянию облаков, по тому какой густой туман ложился, и как он ложился, шел ли по низу, застилал полностью или по ручьям стелился, судили о погоде. Примет очень много. Даже по тем признакам, по которым можно судить, что здесь стояла яранга, это обычно камни, которыми покрытие яранги прижимают, чтобы его не срывало ветром, и место очага, и место полога, по этим приметам можно судить о том, какие стороны света. Вход всегда с восточной стороны, полог, соответственно, с западной. Если путник, знающий эти вещи, нашел место стоянки оленеводов - он всегда сориентируется. Ряд других примет, правда, существует с этими камнями. Например, очаг, если он прикрыт камнем сверху, значит, яранга обязательно сюда вернется - чтобы не занимали, но бывает пустует очаг и тогда говорят: "Нет хозяйки". То есть хозяйки живой, но о таких ярангах говорят, что селиться уже нельзя, потому что могут присутствовать духи, которые берегут. Это уже из обычаев, которые тоже нужно знать, потому что можно очень обидеть народ. Причем они в разных регионах разные. Например, есть такой обычай: сооружают чукчи в праздник Кильвей, это как бы праздник молодого оленя, как бы ярангочку, забивают оленя и помещают под землю, подшейный волос, кусочки печени, поливают кровью и судят по тому, как сохранилась эта ярангочка на следующий год - процветание роду этому сулит сохранившаяся ярангочка, или же могут ждать болезни, более серьезные, драматические события для семьи или рода. По тому, насколько повреждена или разрушена эта ярангочка - бывает так, что или внешние силы природные разрушили, или медведь прошел, ненароком развалил, понимаете, тоже дурной знак, или человек не знающий - самое страшное... Потому я детей учил, что вы должны знать эти обычаи, чтобы ненароком не причинить зло этому народу, который искони жил на этой территории. Вот такие вещи я стараюсь своим детям преподавать.
Кристина Горелик: Владимир, я надеюсь, вы не обидитесь, если я выдам секрет, хотя это может быть и не секрет, и скажу что у вас жена чукчанка.
Владимир Сертун: Да, я счастлив, что моя жена чукчанка.
Кристина Горелик: Скажите пожалуйста, трудно ли было подстраиваться друг под друга?
Владимир Сертун: Есть объединяющее начало. Дело в том, что и я, и она - люди очень подвижные, и мы с ней и стали близки, потому что я неугомонный человек, не могу на одном месте находиться, для меня путешествия, страсть к путешествиям - это очень важная страсть, а она по крови по своей - бродяжий человек, как представитель национальности кочевой. Я вам скажу больше, она не совсем чистая чукчанка, у нее еще более гремучая смесь, у нее отец цыган, каким образом он оказался на Чукотке - не знаю. Она его, конечно, никогда не помнила, не знала, она очень рано лишилась родителей, прошла через интернаты, через воспитание другими людьми, потом институт имени Герцена, очень много вращалась среди русских, но культурно впитала Чукотку, и себя считает чукчанкой, и более того, среди тех, кто чистоту нации лучше как этнос сохранили, тем не менее, проигрывают зачастую в сравнении с ней, потому что она мало того, что глубоко знает культуру, она великолепно знает язык, а соответственно действительно вправе себя называть чукчанкой... Я как-то пошутил, у меня жена потеряла стрелку, я собственно ее уронил, сняв крышку часов, какое-то время мы искали, потом я раздосадованно махнул рукой и сказал: "Надя, тебе минутная стрелка не нужна, ты обойдешься вполне часовой". Потому что за время проживания я просто устал бороться с ее непунктуальностью, с ее представлениями о времени, ну, иное у них представление, и о пространстве в том числе. Я часто нахожусь в тундре и встречаюсь с рыбаками или оленеводами, когда интересуешься о том, как далеко от места, от которого они ушли, они могут сказать, не зная, как это выразить в километрах, что до того места, куда я иду или откуда они ушли, одна чаевка, две чаевки, три чаевки, спокойно продолжая свой путь.
Кристина Горелик: Владимир, как относятся на Чукотке к анекдотам про чукчей?
Владимир Сертун: Это люди, не лишенные юмора, и хорошие анекдоты воспринимают вполне положительно. Вот анекдот один мне очень нравится: в советские времена направлены были представители Академии наук на Чукотку с тем, чтобы найти представителя чукотской национальности для того, чтобы он представлял Чукотку в Академии наук. Нашли людей которые направили их, показали, очень мудрый однако, человек и недалеко живет, показали село, в котором живет этот человек. Направились туда представители Академии наук, нашли его на берегу, он сидел, рыбу ловил. Обращаются к нему, он говорит: "Нет, однако, я рыбу люблю ловить, не хочу я быть в Академии наук". "Ну как не хочешь, будешь почетным академиком". "Почетным? Хорошо, по четным буду, а по нечетным, однако, рыбу ловить буду".
Кристина Горелик: А сочиняют ли сами чукчи анекдоты про русских?
Владимир Сертун: Я не знаю, я не слышал. Я думаю, забавляются... Вы знаете, всегда это по-доброму. Я вообще восхищен добротой этого народа. Я не замечал, чтобы какие-то инсинуации были в отношении русских или иных какие-то нехорошие, недобрые, народ достаточно терпим, хотя я не думаю, что русские и не только русские, пришлые им только блага приносили какие-то, конечно, мы в силу неведения, в силу того, что были какие-то указивки из центра... Я и себя тоже считаю причастным, потому что мы вторглись в другую цивилизацию, в другой мир, и, конечно, не всегда были корректными, но при этом я думаю, что нет национализма, нет нелюбви очень острой, я ее не испытывал никогда, может быть, мне посчастливилось так вот встречаться с людьми такими добрыми, но действительно я не помню, чтобы за 30 лет проживания, чтобы в мой адрес кто-либо высказывал злые слова.
Кристина Горелик: Чукчи острее чувствуют мир?
Владимир Сертун: Я думаю, да. Они - дети природы, конечно, острее чувствуют мир.
Кристина Горелик: Какому виду искусства чукчи отдают большее предпочтение?
Владимир Сертун: Совершенно дивные рисунки, они видят по-особому и воспринимают мир острее. И передают это очень умело. Представьте, на клыке размером 30 сантиметров рассказать о добыче моржа или о добыче кита, таким образом изобразить графически, что человек, не знакомый с этим, полностью представляет себе процесс охоты. Это ведь уникально. При этом нет ничего лишнего, никаких деталей, которые могли бы разрушать представление это, или носили бы иной подтекст с большой ясностью и точностью, причем в деталях изображают этот процесс. И не только танец, какой-либо, или сказку, миф какой-либо. Это все делается настолько умело, настолько здорово, что просто можно позавидовать таланту этих людей.
Кристина Горелик: Вот вы сказали, нет ничего лишнего. Наверное, и в жизни у чукчей нет ничего лишнего?
Владимир Сертун: У тех, кто не задет цивилизацией настолько серьезно. У тех, кто скатился в пьянство беспробудное - конечно. А я имею в виду исконных представителей этой национальности. Ничего лишнего! Представьте, отправляется в тундру оленевод, уходит за 20-50 километров, берет с собой коробок спичек, папиросы, берет аркан, плащ-палатку или просто пухлянку летнюю и камлейку сверху, и все, ничего больше. И может через 2-3 дня возвратиться, и нормально. Он знает, какие травы есть, какие корни добыть. Ну, может быть, кусочек лески с примитивным крючком, на который рыбы умудряется поймать значительно больше, чем мы на самые разухабистые спиннинги.
Кристина Горелик: А вот существуют ли у чукотских хозяек свои особые кулинарные рецепты, предмет их гордости?
Владимир Сертун: Да, конечно. Но кухня чукотская специфична весьма, я, признаюсь, перепробовал многое из чукотской кухни, в общем, нет ничего пугающего, все было продиктовано необходимостью или сложилось в ходе приспособления этого народа к тяжелым условиям. Надо сказать, что все чукотские блюда очень хорошо адаптированы, чтобы человек, принимая эту пищу, пополнял себя не только калориями, но и какими-то биологически-важными веществами, ферментами и так далее. Например, у морских охотников есть способ консервации мяса. Они просто шкуру моржа расстилают и потом набивают мясом, режут кусками, набивают, потом сшивают ремнем и таким образом помещают в яму, не солят, ничего не делают. Просто происходит за время долгого лежания, а нужно сказать, что кожа же еще очень много жира содержит, кожный жир, и в таком виде называют они крымгет рулет этот, морж заквашивается, приобретая и запах специфический очень, и вкус кислый. Но -замечено учеными, интуитивно и людьми - чукчами и эскимосами, которые это делали, что мясо прокисает, но при этом при ферментации вырабатывается как-то тот самый витамин С, аскорбиновая кислота, которая так важна и не позволяет болеть цингой. Они не болеют цингой. Они едят мясо мидий, мясо асидий, это для нас непривычно совершенно, причем едят сырым, мясо нерпы едят сырым, и, в общем, все это нормально, представители другой нации - японцы, тоже ведь большинство морепродуктов употребляют сырыми, и мы не делаем из этого чего-то необычного, вот чукчи тоже так употребляют в большинстве своем продукты. А в тундре - там, например, такое блюдо есть: сливают кровь забитого оленя в сосуд и смешивают с содержимым желудка, это непереварившийся мох, ягель, такой суп варят потом.
Кристина Горелик: Это деликатесом считается?
Владимир Сертун: В общем, это вкусно. Это необычно, но вкусно, в принципе, и во всяком случае очень питательно, потому что и растительный белок присутствует - ягель, ягель, ведь вообще кисели можно варить из ягеля, это очень богатый продукт.
Кристина Горелик: Владимир, что, по вашему мнению, нужно предпринять, чтобы спасти уникальную природу Чукотки и разнообразие животного мира?
Владимир Сертун: Прежде всего - возродить промыслы древние. Занять в этих промыслах максимальное количество представителей коренных национальностей, так, чтобы они были заинтересованы в результатах своего труда. Мы, я имею в виду все клубы подл флагом Всемирного фонда дикой природы - ведем экологическое просвещение среди населения, в первую очередь его распространяя на школьников, потому что мне кажется, когда будет порядок в мозгах, когда дети будет знать, что нанося вред природе, они наносят вред самому себе, будущим поколениям, своим детям, своим внукам, если это войдет глубоко в сознание, значит, мы целей достигли своих, это первоочередная задача, я так думаю. Вторая, конечно, менее решаемая - попытаться уничтожить психологию временщика у всех пришлых, которые по тем или иным причинам на Чукотку приехали и, полагая, что задержатся год-два, находятся 30 лет, а психология та же, что через год уеду, соответственно, и отношение к природе, ко всему, что окружает. Коренной чукча никогда не будет стрелять двадцать гусей, если ему нужно два, а пришлый будет и тридцать забивать, потому что уже просто будет диктовать его интерес, спортивная страсть, настреляет, потом выбросит. Мы не можем бороться с тем, что из года в год рыбу ловят многие, а по весне большую часть этой рыбы сбрасывают в мусорные контейнеры, не используя ее. У нас сейчас на нерест идет 28 процентов от 60 процентов ожидаемой красной рыбы. Можете себе представить, что нас может ожидать дальше, если мы не изменим психологии этого варварского потребления биоресурсов.
