Ссылки для упрощенного доступа

Программы - С христианской точки зрения


Яков Кротов:

Этот выпуск нашей передачи будет посвящен современной музыке, взаимоотношению церкви с современной музыкой.

И, конечно, когда мы пытаемся определить, что такое современная музыка, прежде всего, кажется, что эта музыка - эстрадная, начиная с джаза и - до рок-музыки. Ее коммерческий успех несомненен, но так же несомненно, что на российской почве эта музыка никак не прививается. Она остается чем-то импортным.

И дело даже не в том, что русские не могут так играть. Могут. Но мы сами предпочитаем слушать американцев. Наши джазовые и рок-музыканты не пользуются успехом вне России, на родине этой музыки, в США, и встает поневоле вопрос: почему? Значит, есть что-то в современной музыке, что чуждо, видимо, самому русскому духу. И на эту тему можно очень много "обогословствовать", но хочется узнать мнение музыканта.

Говорит Олег Степурко, композитор, джазист, преподаватель Гнесинского училища.

Олег Степурко:

У нас совершенно другой менталитет, и он связан больше всего, конечно, с языком. Это - самая, наверное, концентрация этого русского духа, и он создает какие-то другие структуры.

И когда Гребенщиков говорил, что "я устал быть пророком рок-н-ролла в этой неритмичной стране", это говорилось про нас с вами. И у нас получается или стиль заики: "Маленький автомо-биль", или - "все они мари-о-нет-ки"... не знаю, где это такое можно петь... или, значит, телеграфный стиль: "Щит и меч -т-т-т-т-т-т, щит и меч". А что там, больше ничего там в эти синкопы русские не вставишь - у нас односложных слов всего два процента, а в английском языке - чуть ли не половина.

И вот эта проблема не может быть решена просто таким наскоком, вот взял шашку - и вперед. Если раньше оппозиция в симфонической музыке, у Моцарта, скажем, у Чайковского, была - консонанс-диссонанс, и разрешение одного в другое, тяготение, - оно двигало музыкальную мысль. Но на Скрябине эта позиция перестала работать. Как, если, скажем, Красная Шапочка и Серый Волк - это сказкой может быть, но когда два Серых Волка - уже ничего не получается. Когда тут ундецим-аккорд какой-то сложнейший, и тут - альтерированный аккорд.

И вот, весь мир через блюз, этот импульс, который пришел из протестантской церкви... это так называемое второе пробуждение, которое было еще в прошлом веке, в начале прошлого века, когда негры собирались, когда такие... религиозные фестивали... Они там водили священные хороводы, они каялись, они слышали пламенные проповеди, они пели... Это длилось несколько суток. Ночью они делали это у костров. И там происходило такое мощное у человека преображение, там они получали Духа свыше... Это такое харизматическое движение. И вот именно в этих - второе пробуждение - движениях возник этот спиричуэлс, то есть вот такое, под воздействием Духа, изменение лютеранского хорала.

А блюз и вся производная от него музыка, будь то джаз, рок, поп, все другие стили - это, конечно, светский вариант спиричуэлс. Весь мир эту проблему - не только Россия - не может решить. Мы знаем, что и шведы - скажем, "Европа", и "Абба", и, скажем, голландцы, "А-ХА", и немцы, естественно, "Скорпионс", - они поют по-английски.

Яков Кротов:

Говорил Олег Степурко.

В названиях даже современной музыки христианское происхождение прослеживается чрезвычайно четко. "Спиричуэлс" - по-английски "духовный". Как у нас на Руси испокон веку были духовные песни. "Спиричуэлс" - от слова "спирит", "дух", на латыни. Рок-музыка. В переводе глагол tо rock означает "качать, раскачивать". Раскачивать лодку, или раскачивать колыбель, все равно. И рок-музыка, изначально - это музыка христиан, которые при молитве раскачивались, чтобы вызвать потрясение внутри себя, или чтобы выразить потрясение от встречи с Богом. И "рок", в этом смысле, синоним слову "шейк", "квэйк". И не случайно в России английскую секту семнадцатого века называли трясунами, по-английски - квакеры.

В русских ведь житиях специально особо отмечалось, что человек был такой святой, что много часов стоял всю службу, не переступив с ноги на ногу. А тут люди трясутся во время молитвы, и делают это специально. Правда, надо сказать, что это не так уж нам и чуждо, и движения христиан, которые так выражают свою религиозную жизнь, в тряске, развитие в России получили. У нас их тоже называли трясунами, сейчас чаще называют харизматиками, от греческого "харизма" -"дар". То есть, это дар бурно переживать встречу с Богом.

Но все-таки это движение, хотя и бурно растет, остается движением меньшинства, а большинство христиан в России предпочитает молиться спокойно. Рок-музыка остается популярной прежде всего среди неверующих. И мало кто подозревает, что Элвис Пресли пел в баптистском хоре всю жизнь, и что в следующей, скажем, песне все содержание составляет обращение к Богу, где Пресли поет: "Ты потрясаешь мою душу, "rockn' my soul...".

Содержание этих песен не понимают ведь, как правило, и те, кому они нравятся, и те, кому они не нравятся. А не нравится эта музыка хорошим людям, добрым, работящим, которые считали в пятидесятые, при коммунистах, и считают в девяностые, при православных, что все это - "дрыгоножество и рукомашество", и от стиляг до графти, просто молодежь уходит от жизни в музыку, как в наркотик. И в наркотик, как в музыку, и вообще - такую музыку без наркотика и не слушают, все это - сплошное расслабление, а Господь сказал: "Бодрствуйте, и молитесь, да не внидите в искушение".

Но, в крайнем случае, можно послушать Моцарта, или еще что, но там ведь глубокие чувства, там - гармония, там и на сердце воздействует, и на голову, а не только на ноги. Насколько это справедливо? Говорит Олег Степурко.

Олег Степурко:

На любой культуре паразитирует популярное искусство, коммерческое искусство. Надо разделять рокеров, тех музыкантов, которые создают интересные музыкальные идеи, создают интересные проекты. Они какие-то колоссальные произведения создают, которые совершенно с годами не теряются.

Я вот сейчас слушаю Пресли, или слушаю "Битлз", и мне совершенно не кажется, что это - архаика.

Но рядом с ними существуют или рок-н-рольные "мальчики", как смазливый Поль Анка, как "На-на" там, у нас, или Алена Апина - все эти коммерческие люди, которые только исключительно делают деньги. И их музыка адресована бить в ноги, тот есть создавать атмосферу балдежа и создавать атмосферу вечного кайфа.

Рокеры - это умные люди, которые чего-то ищут, чего-то хотят.

И вот, если сказать про антураж концертов, то - попса мимикрировала. И вот, антураж концертов стадионов, скажем, "Лед Зеппелин", или какого-нибудь идола, который гордится только тем, что он переспал с двумя тысячами людей, вот... там... какой-то Иглезиас, я не помню, как это... Это же позорище, надо этого стыдиться, а он об этом в афише пишет. Это такая же разница, как между живым человеком и трупом.

А вот "Лед Зеппелин", скажем, Пресли и "Битлз" будут жить вечно. Потому что у них огромный каскад идей, интонационных, гармонических, аранжировочных, и это - люди ищущие. И действительно, они часто создают молодежные движения, но там балдежа никакого нет. Там другая ментальность.

Если мы получали информацию через книжки, мы там... самое большое счастье в шестидесятом году - достать какого-нибудь Солженицына на папиросной бумаге, ночью прочитать и отдать скорее... то это поколение получает информацию не вербальным путем, а путем медитативного предстояния, путем музыки.

И я вам скажу честно: они не глупее нас, а может, даже в чем-то умнее. Вот те люди, которые чем-то интересуются. Они интересуются своими кумирами, они собирают пластинки, они обмениваются, они контачат... Это умные, интеллигентные ребята, с которыми очень интересно. Они очень большие умницы. Вот.

А вот эти гопники, которые, действительно, оттягиваются и балдеют, это люди, которые пополняют ряды Анпилова и всяких вот бандюков.

Яков Кротов:

Говорил Олег Степурко.

Мне кажется, что и наше поколение... тоже получали мы информацию больше через музыку. "Архипелаг" ведь читали не многие, и "Архипелаг", может быть, меньше сделал для падения коммунизма, чем Окуджава с Высоцким. И пели-то вроде бы ни о чем. Высоцкий вообще эксплуатировал самую советскую тематику, как замечательно показал Галковский, но как пел! Это же взрывало душу! А прислушаешься к словам - ну, действительно плохо, а иногда просто кощунственно.

Вот, у Окуджавы есть "Молитва", так о чем поется?

Пока Земля еще вертится,
Господи, твоя власть.
Дай рвущемуся к власти
Навластвоваться всласть,


Дай передышку щедрому,
Хоть до исхода дня.
Каину дай раскаяние,
И не забудь про меня.


Просить у Бога власти для "рвущегося к власти" - как можно? Как можно просить передышку щедрому? Напротив, "подай, Господи, нашим благодетелям, чтобы они нам еще больше благотворили". И в той же песне: что это за вольность - назвать Бога зеленоглазым? Но если у Бога есть глаза, то не красного же они цвета.

И в этом смысле нельзя возмущаться современной музыкой. В ней бывают слова, но она от них избавляется, и в этом ее глубокое отличие от музыки традиционной, христианской. Ведь христианство - единственная, может быть, религия, которая называет Бога - Словом. Единственная религия, которая создала богословие как искусство, а часто даже и - как науку определять Бога через слово.

Музыка в церкви всегда была подчинена слову, и во многих русских церквах не было пения, а просто пономарь вычитывал то, что по праздникам пелось. И в середине семнадцатого века церковные реформаторы возмущались, что для сокращения службы одновременно и хор поет, и дьячок "пономарит" - лучше не допеть, чем не досказать.

А тут остается лишь звучание музыки. Слово - второстепенно. Зато звучит сам человек. И современная музыка, - если ею считать музыку, где звук преобладает над словом, - началась уже в шестнадцатом-семнадцатом веках, и началась и на Руси, одновременно с Западом. Сколько возмущались многие церковные люди концертным пением в храмах, так называемым итальянским: слов не разобрать, одни "завитушки", рулады. Но даже если и разобрать слова, они же церковно-славянские, многие ли их поймут? И что толку от понимания, если эти слова не коснутся сердца.

Вот - "Бони-М" ансамбль поет псалом, который был сложен иудеями в вавилонском плену. Это же из Библии, и в православных русских храмах этот псалом поют перед Великим постом, а иногда - и в пост. По-славянски, конечно, понятнее, чем по-английски: "На реках вавилонских тамо сидокам и плакахам, внигда помянути нам Сиона". "Бони М" поют: "Оn the rivers of Babilon" - "сидим не берегу чужой реки, и от нас требуют спеть гимн, который мы пели в храме на родине, но как можно петь Богу на чужбине? "

А ведь истоки этой музыки - совершенно восточные и православные. Ее складывали выходцы из Эфиопии, когда они селились на островах Карибского моря. А эфиопская церковь очень близка к православию. Они пели о Вавилоне, вспоминали об Эфиопии и вспоминали Бога.

Ну, и что, если бы мы, как англичане, понимали эти слова, неужто сразу бы вспомнили свое небесное отечество, обратились бы к Отцу? Ради этого ведь эта песня (депортированного, в сущности, народа) помещена в Библию, в откровение о Боге. Не чтобы стремиться в какой-то уголок земли - пускай даже обетованный - а чтобы стремиться на небо.

Даже на чужбине, среди зла и несчастья, все-таки можно и нужно петь Богу. Не так важно, чтобы петь, а просто петь, быть Homo musikus, человеком звучащим, а не человеком унывающим.

И Верди, итальянский композитор прошлого века, писал хор евреев. Тоже - сидят евреи в вавилонском плену, вспоминают родину. Он писал, чтобы вдохновить итальянцев на освобождение от австрийцев. И вот, уже освободились, и проблемы все исчезли национальные, но... но жизнь осталась та же. И уже пенять не на кого, а музыка живет. И, не зная итальянского, понимаешь: люди поют не о славе Италии, не о славе своей страны, они поют о славе небесной.

Разница между Верди и "Бони М" - хотя первое, вроде бы, высокое искусство, а второе эстрада, попса - не такая уж и большая. Перелом-то произошел намного раньше, чем жил Верди. Тогда, в шестнадцатом веке, во времена Ренессанса, когда музыка постепенно стала освобождаться от риторики, от поучительности.

И для специалиста очевидно, что есть связи между музыкой нашего века и предшествующей классикой. Как наша живопись - абстрактная, сюрреалистическая - это все-таки часть современной живописи, начиная с Рафаэля. Это не возврат к иконописи. И в чем вот эта вот связь?

Говорит Любовь Терская, композитор и преподаватель музыки.

Любовь Терская:

Безусловно, связи есть. Киркоров, и вся, так сказать, современная "попса" - для меня это все вышло как бы из романтизма, из культуры девятнадцатого века. То есть переживания по любым поводам, какие-то там личные, душевные такие, чувственные образы, которые выражались в эпоху романтизма, они сейчас опосредованно появились вот в той самой попсе.

Вот такая, допустим, связь. Рок-музыка вплотную подходит к Шнитке и к той самой интеллектуальной верхушке, которая существует сейчас, то есть, к академической современной музыке. И для меня, например, интересно наблюдать вот этот стык жанров, скажем, рока или джаза с вот... элитной современной музыкой.

Бас-гитара, электрогитара... Какие-то такие атрибуты эстрады... ну, такой... в хорошем смысле слова - эстрады... вот они проявляются. И у Шнитке есть это. Там, скажем, кантата "История доктора Фаустуса", которая, как известно, предполагала исполнительницу главной роли - Аллу Пугачеву.

Яков Кротов:

И тот же Шнитке писал, при этом, музыку церковную. И не он один - сейчас пишут многие церковную музыку вот в такой вот "оболочке" современной академической музыки.

Можно ли отличить христианскую музыку Шнитке от его же музыки нехристианской? Или христианская тематика навязывается современной музыке? А может быть, здесь что-то более органическое? А то ведь одним и тем же музыкальным языком Вебер - о Христе и о призраке в опере... Так, может, для Вебера Христос - это только фантом, предмет некоторый для упражнений, тема?

Любовь Терская:

В плохих случаях проникновения церковной музыки в академическую, это действительно так. То есть, навязывается некий ярлык, я не буду называть композиторов, берутся духовные тексты и используются, что придает музыке какое-то особое значение, - так, с их точки зрения, происходит... как-то, может быть, прикрывает бессодержательность опуса. Действительно, в плохих... в плохом смысле, вот...

Но что касается Шнитке... Или, скажем, можно назвать Стравинского, "Симфонию псалмов", или... многих других... Я не думаю, что это как бы вот для них служит прикрытием. То есть - это реальные мысли об этом, выраженные определенным языком, и как раз то, что этот язык идентичен и в церковной, и в светской музыке одного и того же автора, это как раз для меня служит критерием оценки профессионализма этого автора.

Яков Кротов:

Говорила Любовь Терская. И, чтобы не было все это голословным, даю небольшой кусочек из ее собственного сочинения на тему "Песни Песней":

Положи меня, как печать, на сердце твое,
Как перстень, на руку твою...


Звучала музыка московского композитора, Любови Терской. Одна фраза из "Песни песней" Библии, слова о любимом, услышанные современным композитором. Но слова-то почти и не слышны, и музыка далека от той, которая в древности сопровождала иудейский свадебный пир, а "Песнь песней" - это сборник именно песен любви.

Современный человек изменился. Может показаться, что он вернулся в бессловесное, звериное состояние, что он прямо воет, а не поет, что он стал менее нежен, чем человек романтического, девятнадцатого-восемнадцатого века, менее гармоничен, чем человек средневековья. Но это значит, что и гармония, и нежность в истории человечества еще не были глубокими, они держались не на личности - на коллективе.

Что же говорит о современном человеке современная музыка, и насколько она правдива, насколько открывает нечто, что, может быть, принято, с точки зрения истины о вечности, истины христианства? А насколько современная музыка - нечто, что должно быть отвергнуто и осуждено?

Церковь, христианство, особенно - православная церковь в России, в некоторой растерянности стоит перед современной музыкой. А многие люди и ищут в церкви убежище от того, что - за ее пределами, в том числе - от звучания современности.

И вот - Элвис Пресли. Он, скажем, поет баптистский гимн "Изумительная благодать". Гимн, написанный бывшим рабовладельцем, который раскаялся в том, что торговал людьми. Это было еще в восемнадцатом веке. Этот гимн для баптиста - в том числе и для московских баптистов, многих русских людей - совершенно как для нас, православных, песнопение "Царю небесному - утешителю". И напоминает он мне его и мелодией, точнее, построением: медленно, величественно, раскачиваясь, хотя Пресли, конечно, все равно поет так, что в церкви такое пение было бы неуместно. Но ведь о чем он поет? "Вот эта изумительная благодать вернула меня к Богу. Я был потерян, и я нашелся".

Почему церковь не приняла этой музыки? Православная церковь, конечно, прежде всего, но и в Америке эта музыка все равно осталась, в основном, вне церковных стен.

Говорит Олег Степурко, московский музыкант, композитор, джазист.

Олег Степурко:

Когда эта музыка была создана, то церковь ее сразу не приняла. Только в некоторых церквях Алабамы негры такое богослужение создали, а церковь осталась на своих путях. И вот этот дуализм, раздвоение культуры, которая пошла по светским... эта музыка пошла через светские пути - это джазовая культура, это культура рок-н-ролла, это культура там, скажем, мэрси-бита, хард-рока, металла. И они разошлись настолько далеко, что когда эта культура созрела для того, чтобы вернуться в церковь, церковь оказалась не готовой, и она не знает, что с этим делать.

Да, во Франции есть такая община "Эммануэль", которая начала жить такой жизнью... как - костер в степи. Она во все страны перешла, и она бешеный успех имеет среди молодежи. И они взяли за объект современную молодежную культуру. Разговаривают на молодежном языке. И молодежь хочет любить Бога, она хочет молиться, она хочет исповедоваться, она хочет жить духовной жизнью. Но она хочет жить духовной жизнью, со своей ментальностью.

И вот когда разговаривают на их языке, когда водят хороводы с ними, когда поют экстатические песни, когда африканцы играют на барабанах на мессе... Когда там возникает, действительно, такая вот атмосфера любви, но на современной языке, то она приносит потрясающие плоды.

Я вообще джазовый музыкант. И когда я стал вести урок теории в одной рок-студии, и ко мне приходила молодежь с крашеными красными волосами, и там... с рваными штанами, на которых в дырках были написаны какие-то английские слова, я был сначала в ужасе. Но когда я стал заниматься этой культурой, когда я стал въезжать в их идиомы, в рифы идиом, в эти все мелкие оттяжки, в эти интерпретации, которые связаны с другими гармоническими сетками, по форме...

И я когда все это стал понимать, я понял, что это - целый мир, но этот мир - микромир. Если в джазе это происходит на уровне фразы, если в симфонической музыке - на уровне огромного симфонического произведения, то там это происходит на одной ноте. Если там... Блэкмор, или Джимми Пейдж берет ноту, то в этой ноте - целый мир. И она... это такая...

Она, эта музыка, имеет свое временное пространство, и надо в нее войти. Нельзя со своим аршином подходить к луже и там не находить ни китов... даже джазовых рыб там нет... Но если ты подошел с микроскопом, то там ты увидишь целую жизнь. Там и инфузории, там какие-то бактерии, там огромные миллионы этих всяких живых существ.

Так и рок-музыка. Это музыка, которая - состояние. Там важны другие идиомы, она по другим принципам построена. Ведь это ответ на современный дух. Дух века сего. И неслучайно Чаадаев говорил, что дух века сего - это Святой Дух. И в церкви были поражения и проблемы только из-за того, что она этот дух не слышала.

Скажем, когда я приехал в Тэзе со своими детьми, и там - тот же самый порог принципов, такие маленькие рифы... и они крутятся часами. И я своих детей не мог в пол-одиннадцатого прогнать в школе, где мы там жили, на этих матрасах. Им хотелось молиться, и хотелось быть, и хотелось славить, и быть детьми Божьими в этом мире. Но когда с ними говорят на их языке...

Я могу понять современных церковных людей, которые живут в своем мире и не хотят из этой улитки выходить. Но придется это делать, иначе они не смогут быть услышанными.

Яков Кротов:

Говорил Олег Степурко.

Почему церковь не приняла, в основном, современную музыку, даже если эта музыка о христианстве, которую исполняют христиане? Но если эта музыка слишком бурная, слишком ритмичная, и католики, и православные, и протестанты держат ее в стороне от храма, и сами держатся в стороне, годится ли она для молитвы? Мнение Любови Терской, московского композитора, преподавателя музыки, православной.

Любовь Терская:

Я бы сказала, что это, наверное, совместимо с каким-то молитвенным экстазом, скорее. То есть, для сосредоточия духовного, наверное, это мало годится, так мне кажется. Хотя вот я, скажем, ездила во Францию, там та же община - "Беатитюд", например, где в храме там, и... использовались и барабаны, и пляски, и джазовая атрибутика. Мне все это нравилось, в общем. И это никак не... враждовало, не конфликтовало с моим представлением о Боге, о христианстве, вот. Но вот жить все время в таком темпе, например, я бы, наверное, не смогла. Молиться все время в таком темпе, наверное, для меня было бы не свойственно. То есть, это, скорее, что-то экзотическое.

Яков Кротов:

Говорила Любовь Терская.

Что греха таить, мне тоже это не свойственно. И сейчас многие люди не принимают современную музыку, потому что она сочиняется так, как будто бы и композитор, и слушатель - под обстрелом.

Это Моцарт, Бах - сидят в салоне, а современная музыка: у тебя поверх головы строчат из пулемета, ты - короткими перебежками, перебежками, добежал до церкви. Пускай там звучит то, что звучало всегда, пускай там звучит музыка, которая соединяет меня с дедами, прадедами, со всеми людьми, жившими до меня, соединяет меня с Богом, соединяет меня с вечностью.

И тогда возникает то, чего никогда не было в истории церкви: отдельно - церковная музыка, и отдельно - светская музыка. А ведь в Средние века, в античность, да и на современном Востоке, что поют на базаре, то поют и в храме, одинаково, впрочем, заунывную и протяжную музыку.

Можно ли вернуться просто к церковной музыке, как сейчас возвращаются в Средневековье? Ведь у нас изменился стиль православия за последние десять лет. Еще десять-пятнадцать лет назад в православном русском храме было: итальянская живопись и итальянское пение, довольно веселое, так поют альпийские стрелки итальянские.

А теперь? Если священник инициативный, он ставит иконостас в стиле Рублева, это пятнадцатый век, и музыку заказывает исполнять знаменного распева, тот же четырнадцатый-пятнадцатый век. Значит, это уже как бы совсем другое православие, и православие возврата. Что с этим делать, можно ли соединить музыку за стенами церкви и в храме?

Говорит Олег Степурко.

Олег Степурко:

Александр Зорин в своей статье о Есенине сказал, что в Советском Союзе все люди похожи... Вообще вся страна похожа на Марианскую впадину, в которой живут под огромным давлением чудовищные, но удивительно красивые животные и рыбы, которые вообще... ничего им не страшно. Чудовищное давление они совершенно спокойно переносят и прекрасно там себя чувствуют.

И поэтому у нас такая страна - как в автоклаве. Там все, что происходит, - это все какие-то такие реакции, которые в нормальном мире не происходят. И поэтому о нас вообще отдельный разговор.

Действительно, сейчас есть тенденция в церковной практике - возврат к иконе и знаменному распеву. Но это связано с тем, что мы никак не можем себя самоидентифицировать. Мы потеряли и то, и это не нашли, и, в общем, где-то мы болтаемся, и не можем себя осознать, кто мы, зачем и почему.

Я думаю, что это нормальный период, потому что я тоже через него прошел. Когда я в шестидесятые годы обратился, мне безумно хотелось узнать, кто я, зачем, и что - наша страна. Я специально ездил в фольклорные экспедиции, даже за свои собственные деньги. Я собирал владимирские рожки. Я встречался со старушками и записывал, я читал все фольклорные... И ходил в церковь даже не столько на клирос, сколько чтобы узнать вот эту культуру. Я записал на магнитофон, все гласы изучил, и мне это было очень важно.

И в монастырях очень много был. Я без конца торчал в разных монастырях, и в Пюхтицах, и в Псково-Печерском монастыре, и ездил к отцу Тавриону. Вот это была такая целая... И я даже помню, в паломнических поездках я шесть монастырей объездил. Вот.

После этого, как я в эту культуру въехал, я вдруг понял, что это не есть убежище, что это не есть церковная и светская музыка, это просто старинная музыка. Потому что на эту же музыку, на этот же знаменный распев я видел простые песни, которые звучат сейчас, как скабрезности, но на самом деле это просто такая была средневековая эстетика. И если мы почитаем лубок, у нас тоже волосы станут дыбом, но на самом деле это просто такая вот была жизнь. Они были очень порядочные и нравственные люди, просто так очень грубо выражались, почти практически матом.

Яков Кротов:

Говорил Олег Степурко.

Стремление к тому, чтобы овладеть лучшим в прошлом и творчески это развить, соединить с сегодняшним днем, мне вообще кажется специфически христианским. Другие религии с удовольствием удовлетворяются прошлым и видят в верности ему свое предназначение. Но когда так поступает христианин, это, конечно, какое-то сползание к дохристианству. В Евангелии Господь Иисус сказал, что его последователи должны исполнить все то, что исполняют фарисеи и книжники, герои ветхозаветной веры, и добавить к этому то, что он нам предписывает, вплоть до любви к врагам.

И отсюда пошло: апостол Павел призывает, не бросая старого груза, бежать вперед и в европейской пост-христианской культуре, от шестнадцатого века и до нашего... это идея соединения прошлого, настоящего, будущего получила ведь воплощение в музыке, где возобладала мелодия, развитие звука во времени, с возвращением и обогащением одной или даже нескольких линий.

Но современная симфоническая, академическая музыка уже далеко не мелодична. И она действительно осваивает язык музыки церковной, средневековой, но выходит нечто совершенно новое. Вот отрывок из реквиема, написанного Арво Пяртом, современным композитором, которого я позволю себе отнести все-таки к нашей культуре. Во всяком случае, так написать может лишь человек, прошедший, как и все мы, через духоту несвободы, принудительного советского счастья.

Слова христианские, музыка Пярта. Значит, это музыка, которая написана христианином, дай Бог... Это музыка, которая может многое сказать христианину о том, что такое человек. Наверное, и о чем-то запредельном.

Но у меня все время остается какое-то чувство неудовлетворенности, потому что и такая музыка, высокая, и "низовая" музыка современная - хочется, чтобы там было явлено то, что я пытаюсь выразить в слове, чтобы там явилась в звуке наша христианская вера. Возможно ли это, были ли такие опыты в современной музыке? Говорит Олег Степурко.

Олег Степурко:

О Боге нужно говорить. Но. Вся трагедия человечества в том, что мы не можем говорить старыми словами. Мы, музыканты, сейчас вообще на огромном переломе кризисном, мы перешли на новые координаты, гармония перестала работать, сейчас работает ритмическая координата ground bit of bit.

Возникла парадоксальная ситуация. С одной стороны, все музыканты остались без работы, они... Пустые сцены, пустые концерты. А с другой стороны - некого послушать. Нет такого музыканта - я бы все бросил и побежал бы послушал, чтобы мне что-то сказали, новое слово.

И единственный человек, который меня вот так завораживает, который смог сказать новое слово - это, наверное, Прокофьев, которому удалось найти новый язык. Он открыл целые миры, он открыл дверь, и там - целые миры, идите!

И меня возмущает и удивляет, что никто не пошел. Никто не смог вот эту новую простоту, которую он показал, в своем, особенно - последнем, творчестве, никто не мог преломить. Почему?

Потому что оказалось это не по зубам. Оказалось, что чтобы пойти туда, в отличие, скажем, от Пресли, который был шофером, в отличие, скажем, от "Битлз", которые были там этими... подворотнями, шпаной ливерпульской... Видимо, в церковной жизни, чтобы пойти и заговорить о Боге, нужно иметь такую эрудицию, как у отца Александра Меня, нужно знать столько.

Пример вот в этом вопросе - это, конечно, "Священные концерты" Дюка Эллингтона. Перед смертью Дюк Эллингтон написал "Священные концерты". Такие огромные джазовые концерты, в которых танцевали чечетку в Вестминстерском аббатстве под слова "Скакаши и плясаши Давид перед ковчегом", чечеточник знаменитый прямо перед алтарем бил чечетку. Это было священнодействие, это было богослужение.

Если бы он вдруг перешел на какой-то совершенно непонятный, другой язык, если бы он стал делать совершенно другие вещи, а не общеджазовые формы, то противник рока Жан Поль Роженбаль прав, что рок - это сатанинское, и джаз - сатанинское искусство, и он от него отрекся.

А поскольку он написал то же самое, те же самые идиомы, те же самые рифмы, те же самые гармонии, те же самые импровизации, он тем самым показал, что он служил неведомому Богу, и Господь ему открыл, и как апостолу Павлу, что это на самом деле Иисус Христос.

Так и с роком. Его природа - из блюза, из спиричеалс, это энергетическая, харизматическая природа свободной молитвы, молитвы, которая приводит в экстаз и к просветлению, молитвы снисхождения Духа, но она не имеет еще адреса. Они еще не могут понять, что они служат неведомому Богу.

Как ни парадоксально, первыми это поняли российские рокеры, когда они организовали... все российское практически движение перешло на рок-рельсы.

У меня сейчас знакомый вернулся из Татарии, там был рок-фестиваль, он сказал, что половина групп поет рок-н-ролл на церковные сюжеты, библейские. Никто их не заставляет. Это их...

Я вспоминаю, как в начале перестройки возникло огромное количество металлических групп, которые пели христианские сюжеты. Это, в первую очередь, "Новый Завет", "Мономах", "Третий Рим". Это целое движение было. Целые движения, которые перешли на христианские рельсы, воцерковились и стали жить церковной жизнью.

Но это все движение рухнуло, и пропало, и не смогло никак прожить. Почему? Потому что нельзя формально это делать, и нужно, чтобы это было как-то возвращено на идиоматику русского языка. То есть, этим людям надо было как раз выучить знаменный распев, партесный распев, поднатужиться, выучить фольклорную идиоматику, вот эти вот переменные размеры, и все, что у нас... лады, и как бы пытаться органично соединить, чтобы это не было бы, как хрущевская кукуруза.

Яков Кротов:

А что выходит - неформально? И вы сами, прошу прощения за такой провокационный вопрос, что-нибудь пытались сделать для исполнения задачи христианина в музыке?

Олег Степурко:

Христиане имеют живого Христа. И они имеют Бога, которого можно увидеть и даже потрогать, в евхаристии. И поэтому наша задача его явить, быть свидетелями, и явить его, показать. И музыканты обязаны это сделать.

Я вижу, что в двадцатом веке это сделали только Прокофьев и "Битлз". Вот "Сержант Пэппер" - это самая, может быть, христианская музыка в двадцатом веке. И еще Вебер, как ни парадоксально.

И поэтому я написал джазовый акафист и написал оперу "Три разговора", в которых решил говорить на языке энергетики, на языке симфонической вот этой, прокофьевской, вот такой вот интонации.

Яков Кротов:

Говорил Олег Степурко.

А вот действительно - ария из джазового акафиста Олега Степурко, ария, написанная на слова священника Глеба Якунина. Поэму, которую отец Глеб Якунин написал, будучи в ссылке в семидесятые годы на Крайнем Севере, куда он был брошен за то, что упрекал советскую власть в гонениях на церковь. Кусочек этой поэмы Олег Степурко положил на музыку.

Погляди, Господи, и не своди, и преклони ухо.
Погоди, не уходи,
Как на исповеди, победи, ты себя победи.


Мою веру выберу я разумом, верой.
Пред тобой наружу выверну я душу
И зову, меня послушай,
Боже, ответ мне покажи.


Лжи не вложу в уста.
Ты меня выслушаешь,
Лжи не вложу в уста.
Все поймешь ты, слезы высушишь.


Лжи не вложу в уста,
Пред тобой все исповедую.
Лжи не вложу в уста,
Расскажу, как ныне верую.


Погляди, Господи, и не своди, и преклони ухо.
Камень веры правой для тебя хранил,
Для тебя его оправой я оградил, огранил.


И все же, может быть, путь
Мне нужен поуже,
Может, нужно снова ножны брать,
Ножны брать на брань?
Боже, ответ мне покажи.


Лжи не вложу в уста.
Ты меня выслушаешь.
Лжи не вложу в уста.
Все поймешь ты, слезы высушишь.


Лжи не вложу в уста,
Пред тобой все исповедую.
Лжи не вложу в уста,
Расскажу, как ныне верую.


Это была музыка Олега Степурко, "Молитва" из его джазового акафиста.

Современная музыка - это откровение о человеке. О человеке, который более свободен от рода, семьи, коллектива, нации, и который поэтому меньше нуждается в словах для общения. Но современный человек более нуждается в энергии. Ему нужно как-то иначе выражать себя, чем людям предшествующих эпох.

Эта наша свобода не возвращает нас к первобытной анархии, да и не было никогда этого первобытного коммунизма. Эта свобода требует сохранять все сокровища предыдущих столетий и, в то же время, добавлять к ним нечто от себя. Перестать быть потребителем, будь то в религии или в музыке.

И это откровение о современном человеке, конечно, связано с откровением о вечном Боге, о Боге, который сам стал человеком. И поэтому современная музыка и современная церковь ближе друг к другу, чем это иногда кажется.

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG