Ведущая Марина Катыс
Марина Катыс:
Говорит Радио Свобода.
В эфире экологическая программа "Запретная зона".
У микрофона- автор и ведущая программы Марина Катыс.
Земли бывшего имения князей Голицыных в московских Кузьминках военно-химическая служба Красной Армии облюбовала еще в 1918 году. И, вполне возможно, что мы так ничего бы и не узнали об этой странице истории столицы Российского государства, если бы не случайно сохранившаяся переписка между председателем Совета народных комиссаров СССР Молотовым и наркомом обороны маршалом Ворошиловым.
Говорит президент Союза "За химическую безопасность" доктор химических наук Лев Федоров.
Лев Федоров:
Осенью 1918 года новая Красная Армия запросила территорию для военно-химических опытов, и она ее получила. Вначале это был небольшой кусок - две поляны (часть имения Голицыных и часть просто поляны в лесу), а потом он расширился до 9 квадратных километров. То есть - он был пригоден даже для артиллерийских стрельб. То есть - стреляли из Выхино и попадали прямо в Кузьминки, на эту территорию.
Там проводились испытания всех новых образцов химического оружия. Там шли просто учения, и в том числе - показные учения, как действует химическое оружие.
Еще одно было назначение у этого полигона - уничтожение химического оружия по договорам с министерствами ("наркоматами" - тогда было написано в документе). Что в переводе на русский язык означает, что отходы производства химического оружия (а в Москве было 4 завода химического оружия) планировали и, на самом деле, осуществляли уничтожение на полигоне в Кузьминках.
Марина Катыс:
Однако 10 июля 1935 года было принято постановление Совета народных комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) "О Генеральном плане реконструкции Москвы", в котором говорилось о необходимости (цитирую): "строить и создавать высококачественные сооружения для трудящихся, чтобы строительство столицы СССР и ее архитектурное оформление полностью отражали величие и красоту социалистической эпохи" (конец цитаты). Что, в частности, предполагало увеличение территории столицы за счет присоединения пригородных районов. В частности, Кузьминок и Очаково.
Продолжает Лев Федоров.
Лев Федоров:
И тогда встал острейший вопрос: а это же земля-то - "грязная". Что делать? Как это: столица первого пролетарского государства - и вдруг такой конфуз.
Молотов тогда был председателем Совнаркома, время было людоедское - 1936-1937 годы. Короче говоря, Молотов писал очень сердитые письма наркому обороны Ворошилову, нашему первому маршалу, и он был вынужден начать раскопки.
Марина Катыс:
Очистные работы на военно-химическом полигоне в Кузьминках начались 7 октября 1937 года, а к 20 декабря этого же года они закончились. Из земли было извлечено 6 972 химические мины, 878 артиллерийских и химических снарядов и 75 химических авиабомб.
Как все это попало в землю полигона? Официального ответа на этот вопрос не существует. Из 6972 химических мин - 4085 оказались неразорвавшимися. Точно так же неразорвавшимися оказались и все 75 авиабомб и 501 из 878 найденных артиллерийских снарядов. Кроме того, во время раскопок 1937 года на Кузьминском полигоне из 150 мест захоронения были извлечены 946 закопанных бочек с ипритом.
В ту же осень 1937 года из земли было извлечено 353 баллона с синильной кислотой, фосгеном и хлором, а также 832 шашки ядовитого дыма с мышьяксодержащим адамситом и другими отравляющими веществами, которые также не были сожжены во время учений, и которые затем просто зарыли в землю.
В 1937 году из озера на полигоне, на дне которого потоплены заряды, баллоны, бочки, фугасы "и прочее" (так скромно повествует уцелевший документ), и которое характеризовалось твердым грунтом и топкими берегами, было извлечено 109 артиллерийских химических снарядов, 129 химических мин, 22 баллона и 24 бочки с отравляющими веществами.
И в последнем докладе 1937 года высший военно-химический начальник доложил Наркому Ворошилову, что весной 1938 года им намечается тщательная разведка всей территории военно-химического полигона в Кузьминках, в том числе расчистка от мин и снарядов некоторых ранее не обследованных участков. Также планировалось начать работы по разведке и очищению территории склада отравляющих веществ в Очаково.
Говорит Лев Федоров.
Лев Федоров:
И было сказано, что этой территорией ни при каких обстоятельствах нельзя пользоваться - то есть, прогулки жителей, во-первых, и строительство. Зимой - "ветер переменился", в 1938 году уже не сажали, и Ворошилов не стал раскапывать. То есть все, что осталось закопанным, недораскопанным - так и осталось там.
Значит, если к этому прибавить, что у нас в Москве, в Очакове, был мощнейший, первый в стране и самый крупный центральный склад хранения химического оружия, и там тоже закапывалось все, что не нужно... И учесть надо другое - что вот полигон военно-химический в Кузьминках потерял значение, и его сделали полевым управлением головного института химического оружия, Военно-химического института, который располагался на Богородском валу. Так вот, на Богородском валу закопки химического оружия происходили с конца 1920-х годов, когда институт только образовался. Так там вообще не было серьезных раскопок.
Таким образом, вот эти три химических "гнойника" (в Очаково, на Богородском валу и в Кузьминках) остались неизвестными Москве.
В 1961 году полигон сдали Москве, я надеюсь, с картой. Но сейчас карту в мэрии города Москвы не нашли.
Марина Катыс:
Остается только добавить, что в марте 1939 года начальник Военно-химического управления издал приказ о порядке поступления на уничтожение на военно-химический полигон в Кузьминках новых партий некондиционных отравляющих веществ. А, как следует из доклада наркому Ворошилову, в феврале 1940 года в Кузьминках (цитирую) "на опытном поле промышленность города Москвы уничтожает ненужные отравляющие вещества, которые нельзя транспортировать на дальние расстояния и, тем самым, очищает Москву" (конец цитаты).
Не составило исключения и очищенное озеро. По свидетельству очевидцев, в годы войны в озере продолжалось затопление отходов после испытания химического оружия. Параллельно, на полигоне продолжали испытывать само химическое оружие.
Слово президенту Союза "За химическую безопасность" Льву Федорову.
Лев Федоров:
Даже немцы учили наших летчиков, как надо сливать химическое оружие с самолетов над этим полигоном. Уже без немцев они взлетали с Ухтомской и выливали иприт на поле. Ну, иногда промахивались и в поле не попадали. Значит, это доставалось каким-то соседним территориям.
А сейчас, если прийти вот на это озерко, где закапывали химическое оружие тогда, в 1937 году, ведь из него кое-что было вынуто, но не все. Так вот, там люди рыбу ловят. А стоять там трудно. Летом чуть-чуть жарко, - и иприт из земли начинает выпотевать, пахнет очень сильно. Или если дождь только прошел и чуть-чуть верхний слой земли смыл, тоже пахнет.
Ну, кстати, два года назад, в октябре 1998 года, мы вот на берегу этого озера под березой, которая откинула вершину, просто взяли пробу грунта и отвезли в Академию наук. Мы нашли чистый иприт.
Ни по одному научному правилу иприт не должен был "выжить" в этих условиях. Тем не менее, он "выжил", именно - "живой", а не разложившийся. Настоящий иприт.
Марина Катыс:
После войны испытания химического оружия на полигоне в Кузьминках продолжились, однако, свидетелей тех событий осталось немного.
Один из них полковник в отставке Эдуард Вилятицкий, который из своих 76 лет 34 года прослужил в химических войсках. В 1948 году тогда еще капитан Вилятицкий был переведен в опытный испытательный химический батальон на военно-химический полигон в Кузьминках, где на нем и на солдатах его роты испытывали новое химическое оружие.
Эдуард Вилятицкий:
Брали иприт, наносили четыре капли на руки, потом его дегазировали. На одной руке дегазировали штатным дегазатором, то есть вещество, которое уничтожает иприт, а на другой - опытным. И смотрели - здесь, значит, краснота маленькая появляется (потому что все равно это вредно, все равно это не сразу все это забирает), а здесь, например, больше или, например, меньше краснота.
Марина Катыс:
А на чьи руки вы наносили иприт?
Эдуард Вилятицкий:
На мои. Не я сам капал, мне капал лаборант.
Дальше. Обмундирование заражали ипритом, потом его дегазировали, а потом давали в носку. Вот ты, значит, носишь обмундирование, потом тебя осматривают. Полнота дегазации... где-то там у тебя что-то покраснело, где-то еще что-то... Также и обувь. Давали сапоги, мы даже радовались, свои экономили сапоги, ходили в казенных, зараженных.
Марина Катыс:
Но вы тогда понимали, что происходит?
Эдуард Вилятицкий:
Мы понимали, что происходит, в какой-то мере. Но, во-первых, мы были еще мальчишки. Мне, например, в то время было, наверное, меньше 20 лет. Это даже было интересно, и никто не ставил вопрос о том, что это нельзя. Ну, вообще нельзя было ставить вопрос в то время. Война только что кончилась. Что значит - "нельзя"? Все можно.
Марина Катыс:
Вас предупредили, что это - опыт, что вы подвергаете свою жизнь опасности?
Эдуард Вилятицкий:
Просто это была наша работа. Я был командир полигонной роты. Значит, я должен был все это выполнять. Так что никаких предупреждений, ничего не было. Все это делалось так, как надо. Все эту работу выполняли.
Например, когда я был командиром огнеметной роты, там из огнеметов стреляли. Бывали случаи, что там оторвет верхнюю часть у огнемета, и - вместе с головой. Ну... Списывается, значит, все это дело.
Трудно себе представить. Даже везли всякую дрянь, там, - металлический калий. Везли из Москвы эти полусгнившие коробки, а он на воздухе взрывается. Вот я, например, начал эти коробки бросать в такую... ну, в озерцо маленькое, шесть штук пробросал, потом подъехал майор Сидоренко. Как сейчас помню, у него две таких дочки были, очень маленькие, хорошенькие девочки. Он говорит: "Давай, тебе там срочно нужно технику разворачивать... Давай я добросаю". Он остался бросать с сержантом.
Вдруг оттуда мчится машина. "Сидоренко убили!" На замахе каким-то образом взорвалась эта банка, и у него - полголовы, конечно, руку и тому подобное... Ну, в общем, на тот свет.
Так что работа была всякая. Была работа с радиоактивными источниками, с оружием, которое привозили после атомных взрывов.
Марина Катыс:
Были и другие испытания. Например, солдаты подразделения в полной экипировке и в противогазах входили в герметичную камеру, куда затем подавалось отравляющее вещество зоман.
Эдуард Вилятицкий:
Мы там находились какое-то время в защите, потом мы оттуда выходили, проходили километр по полю, чтобы нас обдуло немножко, и опять заходили в чистую камеру. И там только испарения от обмундирования давали такую концентрацию, которую переносить было нельзя.
Бал такой случай. Передо мной у солдата случился нервный срыв, рвота. Сорвал противогаз автоматически. Хорошо, что я сзади стоял. Я ему зажал лицо рукой, вытащил его из этого помещения... ну, потом у него синее лицо было. Все смеялись, - мои пальцы отпечатались у него. Он напряжения, от нервного.
Марина Катыс:
Тогда капитан Вилятицкий спас жизнь своему солдату, но если говорить серьезно, все они уже были смертниками.
Говорит доктор химических наук Лев Федоров.
Лев Федоров:
Опыты на людях (а это было практикой нашей Красной Армии - опыты с химическим оружием на людях), они очень сильно были представлены в Кузьминках, в 1925-1026 годах. Там преодолевали участок заражения, залитый ипритом. А то бывали случаи, когда пускали солдат и без защитной одежды, чтобы проверить реакцию.
Не надо заблуждаться, человек не был мерой всех вещей, поэтому способов химической разведки, кроме как - носом, не было. И поэтому на полигоне в Кузьминках были люди, они назывались "люди-нюхачи". Они тренировались определять иприт по запаху, а иприт по запаху - это уже лошадиная концентрация. Это концентрация, когда человек недолго протянет. Это те дозы, которые дают хроническое отравление во времени.
Облако ядовитого дыма как будет распространяться? Приборов ведь не было, определяли носом. То есть - расставляли людей на расстоянии, там, 50-60, 100-150 метров и по их реакции определяли. Это была стандартная процедура в Красной Армии.
Марина Катыс:
Однако в Кузьминках, как я уже говорила, химическое оружие не только испытывалось, но и закапывалось.
Полковник в отставке Эдуард Вилятицкий, пожалуй, единственный из живых свидетелей тех событий.
Эдуард Вилятицкий:
Я лично не участвовал в захоронениях, но не так давно я поехал на полигон, нашел эти места кое-какие, которые я помнил. Там начали копать, взяли пробу - и кое-какие остатки иприта нашли.
Все территория его была обнесена проволокой, - разрушена проволока, столбы сломаны, и люди там даже не знают, где полигон, где не полигон. Там всюду гуляют и собирают ягоды. А это большая зона, огромная территория. И туда свозили различные вещества, которые - непонятные, опасные, со всей Москвы.
Довольно часто бывали у нас различные случаи и смертельные, и не совсем смертельные. Но никто, конечно, в тот период (это был год после войны, два года после войны), никто никаких записей, никаких медицинских учетов и никаких справок не вел, никто их не давал. Было все абсолютно секретно, и на эту тему даже разговор никогда не возникал.
Я, наверное, единственный, который имеет какие-то документы, имеет какие-то доказательства.
Марина Катыс:
Анализ, проведенный Лабораторией аналитической эко-токсикогологии Института проблем экологии и эволюции имени Северцева Российской Академии наук, показал, что в образцах почвы, взятой с полигона в Кузьминках, содержится иприт.
Впрочем, еще в 1994 году ученые Института редкоземельных элементов Российской Академии наук в образцах почвы, взятой на полигоне, обнаружили до 200 предельно допустимых концентраций мышьяка, что подтверждает наличие в почве продуктов разложения отравляющего вещества люизит.
Болеслав Грохольский служил в пожарном батальоне, обслуживавшем испытательный полигон. Он практически - единственный живой свидетель захоронения химического оружия в Кузьминках.
Болеслав Грохольский:
Поскольку людей не хватало, мы рыли траншеи. Я, как сейчас, помню, около озера там, в Кузьминках, и мы туда закапывали разные отходы, ящики, колбы, халаты, и вот этот запах иприта я помню с тех пор.
Те ребята, которые работали со мной, умерли еще в юности, можно сказать. Остался в живых только один я. И оттого, что не так много работал, поскольку, почувствовав запах иприта... мне что-то становилось плохо, качало из стороны в сторону, не мог дышать, по ночам плохо себя чувствовал после запаха иприта, когда мы зарывали там.
Марина Катыс:
Вызывали пожарных на полигон довольно часто. Время было военное, и испытания нового оружия шли полным ходом.
Болеслав Грохольский:
Приезжали мы на химический полигон, там пахло ипритом, там дышать было нечем. 56 лет прошло, запах сейчас вот еще выходит из-под земли.
Марина Катыс:
А у вас были какие-то средства защиты?
Болеслав Грохольский:
Никаких не было.
Марина Катыс:
Вы руками прямо брали...
Болеслав Грохольский:
Прямо брали руками. По-моему, руками брали. Я что-то не помню, чтобы какие-то средства защиты были.
Марина Катыс:
А если вы сейчас пошли бы в Кузьминки, вы смогли бы найти места, где производилось захоронение?
Болеслав Грохольский:
Точно знаю, где. Около пруда. Там два пруда есть. Один пруд вырыли недавно, а вот другой, там... Может быть, в самом пруду там тоже, наверное, много отработанных веществ. И там зарыто много тоже всего. А может, даже кидали и так, не зарывали.
Марина Катыс:
Закончились работы на полигоне лишь в начале 1960-х годов, когда только что построенная кольцевая автодорога практически разделила полигон на две части.
Болеслав Грохольский:
А вот сейчас где кольцевая дорога, где вот "Белая дача", - вот там как раз и был полигон. Вот там, я помню, сосны засыхали, и береза засыхала.
Марина Катыс:
Но тогда, когда там испытывали химическое оружие, там территория была огорожена? Она охранялась?
Болеслав Грохольский:
Территория была огорожена. Охраняли, как говорится, до зубов. Территория охранялась хорошо. Громадная территория.
Марина Катыс:
Но при этом проводилась ли рекультивация?
Болеслав Грохольский:
Мне кажется, там ничего не делали. Закапывали и на этом точку ставили.
Марина Катыс:
А потом просто сняли колючую проволоку и...
Болеслав Грохольский:
Колючую проволоку сняли, и все. И там сейчас осталось... часть территории принадлежит, по-моему, НИИ "Химмаш", напротив Училища Верховного Совета СССР. Сейчас оно называется, по-моему, военный институт. Вот там еще осталась "точка". Забор покосился, проволока уже рухнула. Там они еще вроде как живут. Что они там делают, не знаю.
Марина Катыс:
Болеслав Грохольский каждое лето приезжает на велосипеде в Кузьминки, чтобы побродить по местам своего детства и юности.
Болеслав Грохольский:
Когда я приезжаю к этому месту, где пахнет ипритом, я говорю: "Милые граждане, что же вы тут сидите?" - "А чего?" Рыбу ловят. "Кто же тут рыбу ловит? Здесь же пахнет ипритом" - "Да, - говорят. - Чем-то пахнет". Ни проволоки нету, ни ограды нету...
Марина Катыс:
А когда вы говорите людям, что там нельзя ловить рыбу, как они на это реагируют?
Болеслав Грохольский:
Да как? "А мы, - говорят, - едим". И все. И смеются вроде надо мной. Чудак какой-то пришел и говорит тут непонятно чего. Я говорю: "Посмотрите, березы гибнут, запах неприятный, трава не растет. Тут, - я говорю, - испытания были. Зарыты остатки испытания химического оружия" - "Мы, - говорят, - и знать не знаем".
Пикники устраивают. Как суббота-воскресенье, там полно народу. И вот сидят и шашлыки жарят, как будто они на природе.
Марина Катыс:
В 1937 году руководство Военно-химического управления доложило наркому обороны Ворошилову, что использование жителями очищенной от химического оружия территории военно-химического полигона в Кузьминках должно быть категорически запрещено.
Итак, сегодня по одну сторону современной Московской кольцевой автодороги раскинулся совхоз "Белая дача", где, как думают москвичи, выращивают экологически чистые овощи. С другой стороны, тоже на территории бывшего химического полигона, расположена улица Головачева, где живут люди.
Говорит президент Союза "За химическую безопасность" Лев Федоров.
Лев Федоров:
Понадобится очень мощная разведка. Разведка документальная, разведка биологическая. То есть - существуют целые системы био-тестирования, когда по состоянию растительного мира (берез, там, и других деревьев), по состоянию животного мира (лягушки, там, и какая еще живность там осталась жить) можно определять уровень опасности для людей. И, конечно, есть техника по дистанционному обнаружению подземного железа, боеприпасов. Значит, с помощью вот этой локации обнаруживается, а потом - раскопка по всем правилам. То есть - в полной одежде. Определение и уничтожение.
Это очень дорогостоящая операция. На Западе эта операция стандартная. Для нас она абсолютно новая.
Возвращаться к документам надо. Сколько бы армия ни сопротивлялась и ни прятала от общества эти документы, их придется все равно прочесть, систематизировать, обнаружить. А без чтения документов вообще это бесполезно, потому что только в документах мы найдем отправную точку для работы.
Марина Катыс:
А если власти примут решение, что проще и дешевле все оставить так, как есть?
Лев Федоров:
Ну, это будет самое неразумное решение, которое они могли бы принять. Потому что в экологии ничего не проходит бесследно. Гидроконтакт вот этого озера, отравленного... с одной стороны "Белая дача", а с другой стороны как раз водозабор, который настолько важен для Москвы, что его охраняет милиция. Гидроконтакт, безусловно, есть. Поэтому я самым решительным образом хотел бы сказать, что этот гнойник придется вскрывать. Его нельзя спрятать. Он сам не рассосется.
Марина Катыс:
Недавно мэр Москвы Юрий Лужков от лица столичного правительства выразил готовность принять участие в детальном обследовании территории (цитирую) "с определением целесообразности и объемов последующей ее рекультивации" (конец цитаты).
Правда, мэр сразу оговорился, что возможно это сделать только силами специалистов МЧС и Министерства обороны России.
Марина Катыс:
Говорит Радио Свобода.
В эфире экологическая программа "Запретная зона".
У микрофона- автор и ведущая программы Марина Катыс.
Земли бывшего имения князей Голицыных в московских Кузьминках военно-химическая служба Красной Армии облюбовала еще в 1918 году. И, вполне возможно, что мы так ничего бы и не узнали об этой странице истории столицы Российского государства, если бы не случайно сохранившаяся переписка между председателем Совета народных комиссаров СССР Молотовым и наркомом обороны маршалом Ворошиловым.
Говорит президент Союза "За химическую безопасность" доктор химических наук Лев Федоров.
Лев Федоров:
Осенью 1918 года новая Красная Армия запросила территорию для военно-химических опытов, и она ее получила. Вначале это был небольшой кусок - две поляны (часть имения Голицыных и часть просто поляны в лесу), а потом он расширился до 9 квадратных километров. То есть - он был пригоден даже для артиллерийских стрельб. То есть - стреляли из Выхино и попадали прямо в Кузьминки, на эту территорию.
Там проводились испытания всех новых образцов химического оружия. Там шли просто учения, и в том числе - показные учения, как действует химическое оружие.
Еще одно было назначение у этого полигона - уничтожение химического оружия по договорам с министерствами ("наркоматами" - тогда было написано в документе). Что в переводе на русский язык означает, что отходы производства химического оружия (а в Москве было 4 завода химического оружия) планировали и, на самом деле, осуществляли уничтожение на полигоне в Кузьминках.
Марина Катыс:
Однако 10 июля 1935 года было принято постановление Совета народных комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) "О Генеральном плане реконструкции Москвы", в котором говорилось о необходимости (цитирую): "строить и создавать высококачественные сооружения для трудящихся, чтобы строительство столицы СССР и ее архитектурное оформление полностью отражали величие и красоту социалистической эпохи" (конец цитаты). Что, в частности, предполагало увеличение территории столицы за счет присоединения пригородных районов. В частности, Кузьминок и Очаково.
Продолжает Лев Федоров.
Лев Федоров:
И тогда встал острейший вопрос: а это же земля-то - "грязная". Что делать? Как это: столица первого пролетарского государства - и вдруг такой конфуз.
Молотов тогда был председателем Совнаркома, время было людоедское - 1936-1937 годы. Короче говоря, Молотов писал очень сердитые письма наркому обороны Ворошилову, нашему первому маршалу, и он был вынужден начать раскопки.
Марина Катыс:
Очистные работы на военно-химическом полигоне в Кузьминках начались 7 октября 1937 года, а к 20 декабря этого же года они закончились. Из земли было извлечено 6 972 химические мины, 878 артиллерийских и химических снарядов и 75 химических авиабомб.
Как все это попало в землю полигона? Официального ответа на этот вопрос не существует. Из 6972 химических мин - 4085 оказались неразорвавшимися. Точно так же неразорвавшимися оказались и все 75 авиабомб и 501 из 878 найденных артиллерийских снарядов. Кроме того, во время раскопок 1937 года на Кузьминском полигоне из 150 мест захоронения были извлечены 946 закопанных бочек с ипритом.
В ту же осень 1937 года из земли было извлечено 353 баллона с синильной кислотой, фосгеном и хлором, а также 832 шашки ядовитого дыма с мышьяксодержащим адамситом и другими отравляющими веществами, которые также не были сожжены во время учений, и которые затем просто зарыли в землю.
В 1937 году из озера на полигоне, на дне которого потоплены заряды, баллоны, бочки, фугасы "и прочее" (так скромно повествует уцелевший документ), и которое характеризовалось твердым грунтом и топкими берегами, было извлечено 109 артиллерийских химических снарядов, 129 химических мин, 22 баллона и 24 бочки с отравляющими веществами.
И в последнем докладе 1937 года высший военно-химический начальник доложил Наркому Ворошилову, что весной 1938 года им намечается тщательная разведка всей территории военно-химического полигона в Кузьминках, в том числе расчистка от мин и снарядов некоторых ранее не обследованных участков. Также планировалось начать работы по разведке и очищению территории склада отравляющих веществ в Очаково.
Говорит Лев Федоров.
Лев Федоров:
И было сказано, что этой территорией ни при каких обстоятельствах нельзя пользоваться - то есть, прогулки жителей, во-первых, и строительство. Зимой - "ветер переменился", в 1938 году уже не сажали, и Ворошилов не стал раскапывать. То есть все, что осталось закопанным, недораскопанным - так и осталось там.
Значит, если к этому прибавить, что у нас в Москве, в Очакове, был мощнейший, первый в стране и самый крупный центральный склад хранения химического оружия, и там тоже закапывалось все, что не нужно... И учесть надо другое - что вот полигон военно-химический в Кузьминках потерял значение, и его сделали полевым управлением головного института химического оружия, Военно-химического института, который располагался на Богородском валу. Так вот, на Богородском валу закопки химического оружия происходили с конца 1920-х годов, когда институт только образовался. Так там вообще не было серьезных раскопок.
Таким образом, вот эти три химических "гнойника" (в Очаково, на Богородском валу и в Кузьминках) остались неизвестными Москве.
В 1961 году полигон сдали Москве, я надеюсь, с картой. Но сейчас карту в мэрии города Москвы не нашли.
Марина Катыс:
Остается только добавить, что в марте 1939 года начальник Военно-химического управления издал приказ о порядке поступления на уничтожение на военно-химический полигон в Кузьминках новых партий некондиционных отравляющих веществ. А, как следует из доклада наркому Ворошилову, в феврале 1940 года в Кузьминках (цитирую) "на опытном поле промышленность города Москвы уничтожает ненужные отравляющие вещества, которые нельзя транспортировать на дальние расстояния и, тем самым, очищает Москву" (конец цитаты).
Не составило исключения и очищенное озеро. По свидетельству очевидцев, в годы войны в озере продолжалось затопление отходов после испытания химического оружия. Параллельно, на полигоне продолжали испытывать само химическое оружие.
Слово президенту Союза "За химическую безопасность" Льву Федорову.
Лев Федоров:
Даже немцы учили наших летчиков, как надо сливать химическое оружие с самолетов над этим полигоном. Уже без немцев они взлетали с Ухтомской и выливали иприт на поле. Ну, иногда промахивались и в поле не попадали. Значит, это доставалось каким-то соседним территориям.
А сейчас, если прийти вот на это озерко, где закапывали химическое оружие тогда, в 1937 году, ведь из него кое-что было вынуто, но не все. Так вот, там люди рыбу ловят. А стоять там трудно. Летом чуть-чуть жарко, - и иприт из земли начинает выпотевать, пахнет очень сильно. Или если дождь только прошел и чуть-чуть верхний слой земли смыл, тоже пахнет.
Ну, кстати, два года назад, в октябре 1998 года, мы вот на берегу этого озера под березой, которая откинула вершину, просто взяли пробу грунта и отвезли в Академию наук. Мы нашли чистый иприт.
Ни по одному научному правилу иприт не должен был "выжить" в этих условиях. Тем не менее, он "выжил", именно - "живой", а не разложившийся. Настоящий иприт.
Марина Катыс:
После войны испытания химического оружия на полигоне в Кузьминках продолжились, однако, свидетелей тех событий осталось немного.
Один из них полковник в отставке Эдуард Вилятицкий, который из своих 76 лет 34 года прослужил в химических войсках. В 1948 году тогда еще капитан Вилятицкий был переведен в опытный испытательный химический батальон на военно-химический полигон в Кузьминках, где на нем и на солдатах его роты испытывали новое химическое оружие.
Эдуард Вилятицкий:
Брали иприт, наносили четыре капли на руки, потом его дегазировали. На одной руке дегазировали штатным дегазатором, то есть вещество, которое уничтожает иприт, а на другой - опытным. И смотрели - здесь, значит, краснота маленькая появляется (потому что все равно это вредно, все равно это не сразу все это забирает), а здесь, например, больше или, например, меньше краснота.
Марина Катыс:
А на чьи руки вы наносили иприт?
Эдуард Вилятицкий:
На мои. Не я сам капал, мне капал лаборант.
Дальше. Обмундирование заражали ипритом, потом его дегазировали, а потом давали в носку. Вот ты, значит, носишь обмундирование, потом тебя осматривают. Полнота дегазации... где-то там у тебя что-то покраснело, где-то еще что-то... Также и обувь. Давали сапоги, мы даже радовались, свои экономили сапоги, ходили в казенных, зараженных.
Марина Катыс:
Но вы тогда понимали, что происходит?
Эдуард Вилятицкий:
Мы понимали, что происходит, в какой-то мере. Но, во-первых, мы были еще мальчишки. Мне, например, в то время было, наверное, меньше 20 лет. Это даже было интересно, и никто не ставил вопрос о том, что это нельзя. Ну, вообще нельзя было ставить вопрос в то время. Война только что кончилась. Что значит - "нельзя"? Все можно.
Марина Катыс:
Вас предупредили, что это - опыт, что вы подвергаете свою жизнь опасности?
Эдуард Вилятицкий:
Просто это была наша работа. Я был командир полигонной роты. Значит, я должен был все это выполнять. Так что никаких предупреждений, ничего не было. Все это делалось так, как надо. Все эту работу выполняли.
Например, когда я был командиром огнеметной роты, там из огнеметов стреляли. Бывали случаи, что там оторвет верхнюю часть у огнемета, и - вместе с головой. Ну... Списывается, значит, все это дело.
Трудно себе представить. Даже везли всякую дрянь, там, - металлический калий. Везли из Москвы эти полусгнившие коробки, а он на воздухе взрывается. Вот я, например, начал эти коробки бросать в такую... ну, в озерцо маленькое, шесть штук пробросал, потом подъехал майор Сидоренко. Как сейчас помню, у него две таких дочки были, очень маленькие, хорошенькие девочки. Он говорит: "Давай, тебе там срочно нужно технику разворачивать... Давай я добросаю". Он остался бросать с сержантом.
Вдруг оттуда мчится машина. "Сидоренко убили!" На замахе каким-то образом взорвалась эта банка, и у него - полголовы, конечно, руку и тому подобное... Ну, в общем, на тот свет.
Так что работа была всякая. Была работа с радиоактивными источниками, с оружием, которое привозили после атомных взрывов.
Марина Катыс:
Были и другие испытания. Например, солдаты подразделения в полной экипировке и в противогазах входили в герметичную камеру, куда затем подавалось отравляющее вещество зоман.
Эдуард Вилятицкий:
Мы там находились какое-то время в защите, потом мы оттуда выходили, проходили километр по полю, чтобы нас обдуло немножко, и опять заходили в чистую камеру. И там только испарения от обмундирования давали такую концентрацию, которую переносить было нельзя.
Бал такой случай. Передо мной у солдата случился нервный срыв, рвота. Сорвал противогаз автоматически. Хорошо, что я сзади стоял. Я ему зажал лицо рукой, вытащил его из этого помещения... ну, потом у него синее лицо было. Все смеялись, - мои пальцы отпечатались у него. Он напряжения, от нервного.
Марина Катыс:
Тогда капитан Вилятицкий спас жизнь своему солдату, но если говорить серьезно, все они уже были смертниками.
Говорит доктор химических наук Лев Федоров.
Лев Федоров:
Опыты на людях (а это было практикой нашей Красной Армии - опыты с химическим оружием на людях), они очень сильно были представлены в Кузьминках, в 1925-1026 годах. Там преодолевали участок заражения, залитый ипритом. А то бывали случаи, когда пускали солдат и без защитной одежды, чтобы проверить реакцию.
Не надо заблуждаться, человек не был мерой всех вещей, поэтому способов химической разведки, кроме как - носом, не было. И поэтому на полигоне в Кузьминках были люди, они назывались "люди-нюхачи". Они тренировались определять иприт по запаху, а иприт по запаху - это уже лошадиная концентрация. Это концентрация, когда человек недолго протянет. Это те дозы, которые дают хроническое отравление во времени.
Облако ядовитого дыма как будет распространяться? Приборов ведь не было, определяли носом. То есть - расставляли людей на расстоянии, там, 50-60, 100-150 метров и по их реакции определяли. Это была стандартная процедура в Красной Армии.
Марина Катыс:
Однако в Кузьминках, как я уже говорила, химическое оружие не только испытывалось, но и закапывалось.
Полковник в отставке Эдуард Вилятицкий, пожалуй, единственный из живых свидетелей тех событий.
Эдуард Вилятицкий:
Я лично не участвовал в захоронениях, но не так давно я поехал на полигон, нашел эти места кое-какие, которые я помнил. Там начали копать, взяли пробу - и кое-какие остатки иприта нашли.
Все территория его была обнесена проволокой, - разрушена проволока, столбы сломаны, и люди там даже не знают, где полигон, где не полигон. Там всюду гуляют и собирают ягоды. А это большая зона, огромная территория. И туда свозили различные вещества, которые - непонятные, опасные, со всей Москвы.
Довольно часто бывали у нас различные случаи и смертельные, и не совсем смертельные. Но никто, конечно, в тот период (это был год после войны, два года после войны), никто никаких записей, никаких медицинских учетов и никаких справок не вел, никто их не давал. Было все абсолютно секретно, и на эту тему даже разговор никогда не возникал.
Я, наверное, единственный, который имеет какие-то документы, имеет какие-то доказательства.
Марина Катыс:
Анализ, проведенный Лабораторией аналитической эко-токсикогологии Института проблем экологии и эволюции имени Северцева Российской Академии наук, показал, что в образцах почвы, взятой с полигона в Кузьминках, содержится иприт.
Впрочем, еще в 1994 году ученые Института редкоземельных элементов Российской Академии наук в образцах почвы, взятой на полигоне, обнаружили до 200 предельно допустимых концентраций мышьяка, что подтверждает наличие в почве продуктов разложения отравляющего вещества люизит.
Болеслав Грохольский служил в пожарном батальоне, обслуживавшем испытательный полигон. Он практически - единственный живой свидетель захоронения химического оружия в Кузьминках.
Болеслав Грохольский:
Поскольку людей не хватало, мы рыли траншеи. Я, как сейчас, помню, около озера там, в Кузьминках, и мы туда закапывали разные отходы, ящики, колбы, халаты, и вот этот запах иприта я помню с тех пор.
Те ребята, которые работали со мной, умерли еще в юности, можно сказать. Остался в живых только один я. И оттого, что не так много работал, поскольку, почувствовав запах иприта... мне что-то становилось плохо, качало из стороны в сторону, не мог дышать, по ночам плохо себя чувствовал после запаха иприта, когда мы зарывали там.
Марина Катыс:
Вызывали пожарных на полигон довольно часто. Время было военное, и испытания нового оружия шли полным ходом.
Болеслав Грохольский:
Приезжали мы на химический полигон, там пахло ипритом, там дышать было нечем. 56 лет прошло, запах сейчас вот еще выходит из-под земли.
Марина Катыс:
А у вас были какие-то средства защиты?
Болеслав Грохольский:
Никаких не было.
Марина Катыс:
Вы руками прямо брали...
Болеслав Грохольский:
Прямо брали руками. По-моему, руками брали. Я что-то не помню, чтобы какие-то средства защиты были.
Марина Катыс:
А если вы сейчас пошли бы в Кузьминки, вы смогли бы найти места, где производилось захоронение?
Болеслав Грохольский:
Точно знаю, где. Около пруда. Там два пруда есть. Один пруд вырыли недавно, а вот другой, там... Может быть, в самом пруду там тоже, наверное, много отработанных веществ. И там зарыто много тоже всего. А может, даже кидали и так, не зарывали.
Марина Катыс:
Закончились работы на полигоне лишь в начале 1960-х годов, когда только что построенная кольцевая автодорога практически разделила полигон на две части.
Болеслав Грохольский:
А вот сейчас где кольцевая дорога, где вот "Белая дача", - вот там как раз и был полигон. Вот там, я помню, сосны засыхали, и береза засыхала.
Марина Катыс:
Но тогда, когда там испытывали химическое оружие, там территория была огорожена? Она охранялась?
Болеслав Грохольский:
Территория была огорожена. Охраняли, как говорится, до зубов. Территория охранялась хорошо. Громадная территория.
Марина Катыс:
Но при этом проводилась ли рекультивация?
Болеслав Грохольский:
Мне кажется, там ничего не делали. Закапывали и на этом точку ставили.
Марина Катыс:
А потом просто сняли колючую проволоку и...
Болеслав Грохольский:
Колючую проволоку сняли, и все. И там сейчас осталось... часть территории принадлежит, по-моему, НИИ "Химмаш", напротив Училища Верховного Совета СССР. Сейчас оно называется, по-моему, военный институт. Вот там еще осталась "точка". Забор покосился, проволока уже рухнула. Там они еще вроде как живут. Что они там делают, не знаю.
Марина Катыс:
Болеслав Грохольский каждое лето приезжает на велосипеде в Кузьминки, чтобы побродить по местам своего детства и юности.
Болеслав Грохольский:
Когда я приезжаю к этому месту, где пахнет ипритом, я говорю: "Милые граждане, что же вы тут сидите?" - "А чего?" Рыбу ловят. "Кто же тут рыбу ловит? Здесь же пахнет ипритом" - "Да, - говорят. - Чем-то пахнет". Ни проволоки нету, ни ограды нету...
Марина Катыс:
А когда вы говорите людям, что там нельзя ловить рыбу, как они на это реагируют?
Болеслав Грохольский:
Да как? "А мы, - говорят, - едим". И все. И смеются вроде надо мной. Чудак какой-то пришел и говорит тут непонятно чего. Я говорю: "Посмотрите, березы гибнут, запах неприятный, трава не растет. Тут, - я говорю, - испытания были. Зарыты остатки испытания химического оружия" - "Мы, - говорят, - и знать не знаем".
Пикники устраивают. Как суббота-воскресенье, там полно народу. И вот сидят и шашлыки жарят, как будто они на природе.
Марина Катыс:
В 1937 году руководство Военно-химического управления доложило наркому обороны Ворошилову, что использование жителями очищенной от химического оружия территории военно-химического полигона в Кузьминках должно быть категорически запрещено.
Итак, сегодня по одну сторону современной Московской кольцевой автодороги раскинулся совхоз "Белая дача", где, как думают москвичи, выращивают экологически чистые овощи. С другой стороны, тоже на территории бывшего химического полигона, расположена улица Головачева, где живут люди.
Говорит президент Союза "За химическую безопасность" Лев Федоров.
Лев Федоров:
Понадобится очень мощная разведка. Разведка документальная, разведка биологическая. То есть - существуют целые системы био-тестирования, когда по состоянию растительного мира (берез, там, и других деревьев), по состоянию животного мира (лягушки, там, и какая еще живность там осталась жить) можно определять уровень опасности для людей. И, конечно, есть техника по дистанционному обнаружению подземного железа, боеприпасов. Значит, с помощью вот этой локации обнаруживается, а потом - раскопка по всем правилам. То есть - в полной одежде. Определение и уничтожение.
Это очень дорогостоящая операция. На Западе эта операция стандартная. Для нас она абсолютно новая.
Возвращаться к документам надо. Сколько бы армия ни сопротивлялась и ни прятала от общества эти документы, их придется все равно прочесть, систематизировать, обнаружить. А без чтения документов вообще это бесполезно, потому что только в документах мы найдем отправную точку для работы.
Марина Катыс:
А если власти примут решение, что проще и дешевле все оставить так, как есть?
Лев Федоров:
Ну, это будет самое неразумное решение, которое они могли бы принять. Потому что в экологии ничего не проходит бесследно. Гидроконтакт вот этого озера, отравленного... с одной стороны "Белая дача", а с другой стороны как раз водозабор, который настолько важен для Москвы, что его охраняет милиция. Гидроконтакт, безусловно, есть. Поэтому я самым решительным образом хотел бы сказать, что этот гнойник придется вскрывать. Его нельзя спрятать. Он сам не рассосется.
Марина Катыс:
Недавно мэр Москвы Юрий Лужков от лица столичного правительства выразил готовность принять участие в детальном обследовании территории (цитирую) "с определением целесообразности и объемов последующей ее рекультивации" (конец цитаты).
Правда, мэр сразу оговорился, что возможно это сделать только силами специалистов МЧС и Министерства обороны России.
