Программа о единстве культуры, об исторических переплетениях и взаимном влиянии России и Европы. Что смотрят, читают, о чем думают на этой неделе в Европе, и как отзываются на это русские европейцы.

65-лет назад началась вторая мировая война. Из Берлина - Юрий Векслер.

Юрий Векслер: Газеты Германии вышли в этот день 65 лет назад с заголовком "Польша принуждает нас к войне". Далее шло официальное собщение с тремя подзаголовками:

Германия идет в бой.

Захватывающие слова фюрера.

Ответное наступление по всему польскому фронту началось.

Вот этот текст: "Фюрер обратился к армии с призывом, оглашенным в пятницу в 6 часов утра, в котором он в свете нарушений границы со стороны Польши, заявил, что на насилие надо отвечать насилием, и что каждый немецкий солдат обязан теперь выполнить до конца свой долг. Вслед за этим заявлением фюрера гауляйтер Форстер санкционировал влючение Данцига в состав рейха.

Сегодня в 10 часов утра собравшийся рейхстаг заслушал историческое заявление Гитлера о начале судьбоносной для всех немцев борьбы. В настоящее время армия ведет ответное наступление, перейдя немецко-польскую границу по всей ее протяженности".

Так началась для немцев, поляков и для всего мира вторая мировая война. Началась со лжи. Пропагандистской ложью была устлана дорога к этой войне. Гитлер был мастером интриги и усыпления бдительности противника. Таким же хитрецом был и Сталин, но и его переиграл Гитлер своим договором о ненападении. Можно сказать, что зафиксированное в тайном протоколе Молотова-Риббентропа соглашение Сталина и Гитлера о разделе восточной Европы и есть главный сговор против мира и в пользу войны. В конечном итоге победил Сталин и союзники.

И поэтому в Германии с понятием вторая мировая война связывается не ее начало, а ее конец - поражение, разгром и оккупация. Едва начавшись, разговор об этой войне сразу же переключается в Германии на личность Адольфа Гитлера. В этом есть известная доля исторической справедливости. Ибо, если первую мировую войну кайзер Вильгельм второй начал под давлением своего генерального штаба, то вторую начал Адольф Гитлер, начал, преодолевая при ее подготовке сопротивление и скепсис некоторых своих генералов, часть которых участвовала потом в путче 1944 года.

Чем ближе 60-летие окончания той войны, тем чаще в Германии слышны разговоры о бессмысленных разрушениях, произведеных союзниками и о том, что исторической правды о войне не знает ни один народ.

В связи с этим важно помнить об особенностях характера борьбы, которую вел автор книги "Майн кампф". Об этом пишет в своей книге "Крушение" и говорит немецкий историк Йоахим Фест:

Голос Феста: В агонии, в которопй погибал гитлеровский рейх, проявилась управляющая сила всего механизма, которая делала все возможное, чтобы окончание ее господства привело бы к гибели страны, как таковой. Еще при приходе к власти, Гитлер заявил, что он никогда не капитулирует, затем он неоднократно повторял это.

Юрий Векслер: В начале 1945 года одному из своих адьютантов Николаусу фон Бюлофу Гитлер сказал: "Мы можем проиграть и исчезнуть, но мы утянем при этом за собой весь мир".

Гитлер даже при очевидном приближении военного поражения не думал ни о переговорах, ни о капитуляции. Им владела, может быть даже некая тяга к гибели. Это может кому-то не показаться кощунственным, но для объяснения характера Гитлера, характера человека вообще, мне кажется уместной цитата из пушкинского "Пира во время чумы".

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья -
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Страсть к разрушению и как следствие к саморазрушению... Существовал проект приказа Гитлера об уничтожении посредством взрывов всей немецкой промышленности, системы снабжения, мостов и так далее вплоть до канализации, чтобы оставить врагу только - цитирую - "пустыню цивилизации". Страсть к уничтожению, явленная с педантичностью и планомерностью в создании системы лагерей смерти... Страсть к разрушению, родившая к счастью саботированный приказ об уничтожении Парижа...

Еще раз историк Иоахим Фест.

Голос Феста: В этом была глубочайшая суть национал- социализма. Я цитирую в своей книге Геббельса, который на одном на совещании у Гитлера говорит: "Как жаль, что мы при аншлюсе, при присоединении Австрии, при вхождении в Вену не встретили никакого сопротивления, а только восторг. Если бы австрийцы вздумали защищаться, то мы имели бы возможность все разнести в щепки.

Юрий Векслер: Гитлер, в последние свои дни запомнился обитателям бункера как призрак, то и дело появляющийся на кухне, шарящий по шкафам в постоянно поглощающий сладкое (почти фарсовая пародия на "Пир во время чумы"). Но и в этой ситуации нельзя отказать полуразрушенной, утратившей связь с реальностью личности диктатора (таким, кстати, выглядит Гитлер и в картине Александра Сокурова "Молох") в последовательности проявления ее разрушительного или, как любят говорить немцы, демонического духа, в котором отказывает ему в своей картине Сокуров.

Показателен эпизод, который приводит в своей книге "Крушение" немецкий историк, биограф Гитлера Иоахим Фест:

Голос: 22 апреля, то есть за 8 дней до своего самоубийства, Гитлер произнес в кругу своих маршалов и генералов, в присутствии также Геббельса : "Война окончательно проиграна". И почему не встает генерал-фельмаршал Кейтель или какой другой и не говорит: "Тогда мы должны делать выводы. Мы должны капитулировать"? Но никто не думает об этом. Эта мысль никому не приходит в голову, потому что авторитет Гитлера был и в этот момент непререкаем. Каждый знал, что Гитлер этого не желает - ведь он моногократно заявлял, что никогда не капитулирует. В результате об этом не могло быть и речи.

Юрий Векслер: О достойной капитуляции думали участники неудавшегося путча 20 июля 1944 года, которых десятилетие после войны продолжали считать в Германии предателями и совсем не без внутреннего сопротивления перевели в стастус героев. А они, среди прочего, понимали, что неустранение Гитлера и продолжение войны будет стоить жизни миллионам людей...

Через восемь дней после этого редкого приступа малодушия, человек, начавший вторую мировую войну, Адольф Гитлер отдал свой последний приказ разрушителя - приказ сжечь собственный труп.

Один из самых авторитетных историков Германии, биограф Гитлера Йоахим Фест на вопрос, мог ли быть сегодня успешным демагог наподобие Гитлера, ответил: "Если бы пришел настоящий демагог, то он, безусловно, имел бы успех, в этом я не сомневаюсь ни на минуту".

Чему же учит история, в частности история второй мировой войны, история Гитлера?

После разного рода талантливых карикатур, в частности, Чарли Чаплина и Бертольда Брехта, после изображения Гитлера монстром в разного рода литературе и публицистике, Иоахим Фест настаивает на необходимости видеть в нем человека:

Голос: Мы должны понять и принять, что Гитлер принадлежит к человечеству, и понять при этом, что зло - и это после оптимистической картины мира, возникшей в эпоху просвещения, снова ясно показала история Гитлера - зло - это часть человека, и мы должны считаться с тем, что оно в любой момент может снова себя проявить.

Иван Толстой: Лето закончилось. Кто хотел, тот успел в отпуске что-то прочитать. Что читали французы? Ответ на этот вопрос искал Дмитрий Савицкий.

Дмитий Савицкий: Стратегия книжного рынка во Франции довольно банальна. Потенциальный читательский год делится на три периода. Главный, сентябрьско-октябрьский, так называемое entree, во время которого на читателя обрушивают целый небоскреб романов, часть которых - выдвигается на Гонкуровскую и прочие премии (о нем мы еще поговорим..) Второй период - новогодний - проходит под девизом, знакомым российским слушателям: "книга лучший подарок".. И, наконец, третий, только что закончившийся - это "книга для пляжа".... Не знаю как вам, удается или удавалось ли, читать на пляже - мне, никогда... Но француз или француженка действительно появляются на средиземноморских и атлантических пляжах - с книгами, теми самыми, на которых останутся пятна пота и масла для загара. "Пляжное чтиво" - откровенная макулатура, но честная макулатура, в ее роль входит, не включение, а отключение мозгов... Жанры этой макулатуры разнообразны, преобладают детектив, эротическая литература и комиксы. Однако в последние годы издатели и в летнюю серию начали включать книги серьезные. Иногда - очень серьезные. Было ли ими подмечено, что мозги у французов отключаются все хуже и хуже, или же они отследили категорию людей, которые умудряются отдыхать, не превращаясь в детей, мне неизвестно. Зато я знаю, что серьезные политические книги, биографии и даже научные труды этим летом продавались с относительным, и видимо отныне внесезонным, успехом... Но прежде чем рассказать об одной из книг, я имею в виду бумагу, переплет, типографскую краску, несколько слов о растущей отрасли издательского дела...

Отрывок из поэмы "Спящий человек":

Позже, гораздо позже ты проснешься, быть может,
Зевнешь пару раз, повернешься налево, направо,
уляжешься на спину, перевернешься на живот,
Может быть, зажжешь свет, может быть, закуришь сигарету,
Позже, гораздо позже сон станет целью,
Или нет, наоборот - ты станешь мишенью сна...

Дмитрий Савицкий: Вы уже догадались: новые книги не нужно читать, их нужно слушать. Мы попадаем на 60-70 лет назад, в эпоху дотелевизионную, когда существовал радио-театр, когда вокруг приемника собиралась целая семья. Давали "Короля Лира" или "Войну миров" Герберта Уэллса, текст читал напугавший весь Нью-Йорк - Орсон Уэллс... Или другую войну, "Войну и мир" Толстого, музыка Чайковского... Во Франции до сих пор "Франс-Кюльтюр" транслирует, особенно поздно вечером, радиопостановки. Но Жорж Перек - это компакт. Вы может слушать стихи или прозу Перека на пляже. Его знаменитые "Вещи". Или в поезде. Скажем, Михаила Булгакова по-французски. Или Стендаля, Бальзака, Золя, Скот-Фитцджеральда... На компактах во Франции вышла солидная часть мировой классики: Гете, Шекспир... Вышла целиком вся Библия! Вышли научные книги и нашей французской серии ЖЗЛ, и серии "Хочу все знать". Вышли документальные тексты, например вот этот - интервью Жоржа Бельмонта - Генри Миллером:

Жорж Бельмонт: Первый вопрос, который я хотел бы вам задать, следующий. Недавно разговаривая с вашим секретарем, Жераром Рабитаем, я услышал эпизод из вашей жизни, который я абсолютно забыл. Это молитва богу..

Генри Миллер: Богу? А... Богу...

Жорж Бельмонт: Богу, когда вам было двадцать лет, прося его: Боже, сделай меня писателем. Но - лучшим из всех!

Генри Миллер: Ну, это преувеличение... Этого я не просил... Я молился богу лет эдак с 16 до 20, прося, чтобы он сделал меня - писателем. Но - не лучшим, я никогда этого не просил... Но у меня была надежда - немного приблизится - к Достоевскому...

Дмитрий Савицкий: Рынок книг на компактах растет медленно, но с определенной уверенностью. У этого жанра, у звуковой книги, явно есть будущее. И в первую очередь (к огромной радости родителей) - у сказок и юношеских, приключенческих книг...

Ну, а теперь об одной сердитой летней книге, пережившей солнце, морские брызги и сон на шезлонге в жаркой тени...

Во французской прессе вы встретите два слова, обозначающие экономическую экспансию и то, что Маршал Маклюен впервые назвал "превращением нашей планеты в мировую деревушку" - глобализация и мондиализм... В принципе это одно и тоже - globe - наш земной шарик и monde - мир. Но захватывает ли весь мир - глобализация?

Жан-Франсуа Байяр: Отнюдь нет.. Глобализация не "всемирна"... Некоторые считают, что она захватила всю планету, но на самом деле значительные территории ею не задействованы, хотя иногда они и представлены как рекордсмены глобализации, будучи, мягко говоря, за боротом... Взять тот же Китай, его провинции - коснулась ли их глобализация? Да, быть может, но лишь в форме исхода масс из сельской местности и робкого появления "потребительского" общества. Совершенно ясно, что глобализация менее заметна в китайской деревне, нежели, скажем на Манхеттене... На самом деле глобализация не феномен одинаковой плотности, она соткана из дыр и разрывов.. К примеру, финансовая глобализация гораздо более продвинута, чем коммерческая. Но кроме этого существует конфликт, противоречие между финансовой и коммерческой интеграцией и запретом, отсутствием либерализации на рынке рабочей силы...

Дмитрий Савицкий: Жан-Франсуа Байяр, директор национального Научного Исследовательского Центра CNRS, автор труда, озаглавленного "Мировое правительство. Критика политики глобализации", издательство Фаяр. Как умудрилась такая серьезная книга пересечь океан летней лени? Очень просто. Она написана серьезно, но не скучно и автор затрагивает тьму проблем, которые касаются всех.

Жан-Франсуа Байяр: Я испытал то, что испытывает каждый, отправляясь в отпуск или по делам - абсолютный цинизм авиакомпаний. Вы знаете, что определение глобализации - это сжатие времени и пространства. Так вот авиакомпании вас усиленно сжимают в пространстве, отнюдь не сжимая само время, так как запоздание вылетов - заранее запрограммировано... Нам все время говорят, что глобализация - это срочность, незамедлительность, скорость... Но если вспомнить, что самолет в нашу эпоху такой же инструмент глобализации, как паровая машина или паровоз в эпоху индустриализации, то можно придти к выводу, что единственная срочность, незамедлительность глобализации - это ожидание...

Дмитрий Савицкий: На прощанье замечу, что впервые за долгие годы некоторые книги перестали у нас быть "книгами недели", то есть книгами, о которых забывали тут же, даже если они получали премии. Кроме "Мирового Правительства" Жана-Франсуа Байяра, отмечу Big Mother - по аналогии с Big Brother, Старшим (или большим) братом Оруэлла. "Старшая" или "Большая Мать" Мишеля Шнайдера пересекла уже два летних периода, а это книга так же не из развлекательных и также о правительстве. О любом местном - превращающем граждан в детей, большая часть которых отныне разглядывает картинки комиксов...

Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня - Алексей Степанович Хомяков. Его представит Борис Парамонов.

Борис Парамонов: Говоря о взаимодействии русской и европейской культур, крайне интересно коснуться мнений о Европе тех русских мыслителей, которые сознательно, целеустремленно и, надо признать, вооруженные новейшими для их времени научно-философскими знаниями, пытались протвопоставить Россию Европе. Мы имеем в виду так называемых ранних славянофилов, сложивших свою доктрину в сороковые-пятидесятые годы 19 века. Выберем из них признанного главу славянофильской мысли Алексея Степановича Хомякова (годы его жизни 1804-1860).

Противопоставление России Европе ранними славянофилами имелось в виду не политическое, а культурное. Вообще считать славянофилов врагами Запада (для того времени - Европы) ни в коем случае нельзя. Хомяков называл Запад страной святых чудес. Славянофилы поставили под сомнение то, что позднее получило название европоцентризма, - заговорили о возможности и даже реальном существовании иных, нежели европейская, культурных моделей. И такую альтернативную модель они пытались увидеть в России.

Обратимся непосредственно к Хомякову. Одна из основных мыслей слоавянофильства была им особенно четко артикулирована: мысль о том, что внедрение европейского просвещения в Россию, интенсивно начатое Петром Первым, при всех своих положительных результатах, принесло ощутимый вред, расколов русский народ - не в социальном смысле, ибо социальное расслоение есть естественный результат любого исторического существования, - но в культурном. Произошел разрыв между европейски образованным меньшинством и основной массой населения: между народом и публикой, как сказал другой славянофил Константин Аксаков. Хомяков же по этому поводу писал:

"Система просвещения, принятая извне, приносила с собою свои умственные плоды в гордости, которая пренебрегала всем родным, и свои умственные плоды в оскудении всех самых естественных сочувствий. Раздвоение утвердилось надолго".

"Мы России не знаем", - писал Хомяков, - а потому и преувеличиваем общезначимость европейской культуры; и далее:

"При нашей ученической зависимости от западного мира мы только и можем позволить себе поверхностную поверку его частных выводов и никогда не можем осмелиться подвергнуть строгому допросу общие начала или основы его систе. В то же время мы начали понимать не только темным инстинктом, но истинным и наукообразным разумением всю шаткость и бесплодность духовного мира на Западе".

На чем основывалась славянофильская критика Европы? Прежде всего, на реальных исторических событиях, главным из которых была Великая Французская революция, принесшая громадные жертвы на алтарь чисто головных теорий (якобинский террор) и породившая наполеоновские войны. Не забудем также, что славянофилы особенно активно стали выступать в печати, когда в Европе разразился тур революций 1847-48 годов. Европа живет и развивается катастрофически - вот был их вывод. В их представлении такая игра не стоила свеч.

Критики славянофильства резонно замечали, что реальной Европе славянофилы противопоставляют идеализированную Россию. Главным предметом идеализации была у них русская крестьянская община, "мир", существование которого они (а позднее не только они) считали залогом русского альтернативного Европе развития. В общине, не знающей частной собственности и связанных с нею антагонизмов, говорили славянофилы, осуществляются истинные христианские начала; доходили до того, что само слово "крестьяне" считали испорченным вариантом слова "христиане". Вот это общинное существование основной массы русского народа есть несомненный культуротворческий принцип: община - это как бы мирская церковь, осуществляющая соборное единение, а таковое есть не только образ жизни, но и должно стать методом познания. Человек не может найти истину в индивидуальном умственном усилии: истина познается в единении братских душ, в соборном творчестве, которое, в высшем своем выражении, и есть Церковь. У Хомякова Церковь, таким образом, становится тем, что в философии называется гносеологическим субъектом - органом познания. Западная, европейская культура отвергается главным образом потому, что в ее основе лежит культ разума, вернее даже рассудка, рассудочного познания, не способного раскрыть целостность бытия и истины.

Парадокс в том, что в своей очищенной от частностей русского быта сути славянофильство отнюдь не есть уникальный продукт русской умственности. Оно имеет громадные черты сходства с общеевропейским романтизмом, как раз и возникшем как реакция на те события, которые и славянофилы считали роковым следствием европейского узко-логического рационализма (той же Французской революции). В более общей форме, критику славянофилами Европы можно определить как противопоставление культуры и цивилизации - концепция, имевшая большое будущее, да и сегодня не утратившая актуальности.

Интересно, что Хомяков из европейских стран выделял Англию, в которой находил любезные славянофильскому сердцу черты органического существования - несмотря на всем известную английскую предприимчивость, английское промышленное первенство, наконец, сухость и чопорность англичан в бытовом поведении. Хомяков в 1848 году побывал в Англии, оставив очень интересную о ней статью. Несмотря ни на что, говорил Хомяков, в Англии превалируют не города, а деревни; в ней политически берут верх виги (либералы), но поистине народной партией остаются тори (консерваторы). В Англии каждый широлиственный древний дуб - это тори. Торизм - дерево, а не железо, и нельзя укрепить дерево, вогнав в него железный кол. Жизнь Англии самобытна и развивается из собственных начал, а не из сухих теорем отвлеченного разума.

Как ни странно, славянофильство, при всей архаичности его конкретных доктрин и локальной русскости, сохраняет до сих пор некоторую общекультурную жизненность. Спроецировав его на нынешнюю ситуацию, мы можем увидеть неожиданными наследниками славянофильстива, скажем, озабоченных экологистов, "зеленых". Кто будет спорить с тем, что дубы лучше и, в конечном счете, нужнее человечеству, чем атомные бомбы? Славянофильство, несомненно, односторонне; но эта та сторона, которая тоже должна быть выслушана.

Иван Толстой: Все знают, что Петербург - это окно в Европу. Но кто, когда и где это сказал? Маленькое культурное открытие принадлежит путешественнику по Италии историку Михаилу Талалаю.

Михаил Талалай: Пушкин придал эпиграфы и крылатые выражения великому множеству наших реалий. "Петербург ? окно в Европу" давно стало почти штампом, дежурным клише, поводом для множества острот и каламбуров.

Знаменитую строфу "Природой здесь нам суждено / В Европу прорубить окно" поэт добросовестно прокомментировал: "Альгаротти где-то сказал: "Петербург - окно, через которое Россия смотрит в Европу" (цитата дана по-французски). Пушкинское глухое "где-то" метко отразило наши познания об источнике: до сих пор в русском литературоведении осталось неизвестным, где, когда, по какому поводу, что именно сказал Альгаротти, и кто он такой вообще. Книга итальянца не нашла в России своего переводчика, более того, до сих пор не указано ее истинное название: "Русские путешествия" (Viaggi di Russia).

Сам Пушкин, творец известности имени Альгаротти в России, с его произведением вряд ли был знаком. Скорее всего, ему была известна одна лишь фраза - та самая, которую он переписал в первом примечании к своей поэме. Полагают, что поэт позаимствовал цитату из книги, находившейся в его библиотеке: "Tableau general de la Russie moderne..." (Paris, 1802)", где слова Альгаротти поставлены эпиграфом к первому тому этой книги (фраза во французской книге несколько отличается от сообщенной Пушкиным: "Санкт-Петербург - это окно, через которое Россия смотрит постоянно на Европу"). Афоризм итальянца полюбился Пушкину еще задолго до "Медного всадника": он им записан, по-французски, в тетрадке с текстом IV и V глав "Евгения Онегина", т.е. 1826-1827 годах.

И в "онегинскую" тетрадь, и в рукопись "Медного всадника" (1833) поэт, очевидно, вносил фразу по памяти.

Но и французский источник не точен: выражение Альгаротти в оригинале выглядит иначе. В начале четвертого письма, датированного 30 июнем 1739 г. ("Путешествия" имеют эпистолярную форму) итальянский литератор пишет: "И что Вам сказать вначале, и что - потом, об этом Городе, об этом большом окнище [gran finestrone], скажем так, недавно открытом на севере, из которого Россия смотрит в Европу?".

Итак, формула Альгаротти имеет как прилагательное ("большое"), так и увеличительный суффикс, придающие образу Петербурга бoльшую грандиозность. Во французском переводе, и, соответственно, - у Пушкина, этот нюанс упущен: речь идет о простом "окне", что придает формуле некоторую уязвимость. В итальянской же архитектуре "finestrone" означает и огромное окно, выходящее на балкон, или лоджию, которым, в принципе, можно воспользоваться и как проходом.

Пушкин, переиначив цитату и внедрив в свой текст, по достоинству стал восприниматься и автором крылатого выражения. Но, вполне возможно, что и сам Альгаротти, подхватил остроту у своего компаньона по путешествию и владельца корабля лорда Балтимора. Мы знаем об остроте опосредованно, от прусского короля Фридриха Великого, встретившегося с лордом, и в письме к Вольтеру за 20 лет до книги Альгаротти, сообщившего: "Он (лорд Балтимор - М.Т.) говорил о русских, как о механических зверушках, и заявил, что Петербург - это глаз России, которым она смотрит на цивилизованные страны, и если этот глаз закрыть, она опять впадет в полное варварство". Слова Альгаротти лишены снобизма лорда Балтимора, но представляется, что формула была выработана если не самим лордом, то, по крайней мере, в совместных беседах друзей-компаньонов.

Много внимания бытованию в русской культуре и петербурговедении "счастливой формулы нашего Альгаротти" уделил известный русист Этторе Ло Гатто. В своем исследовании "Миф Петербурга", в 10-й главе, названной "Закат мифа об "окне, открытом в Европу", Ло Гатто собрал и проанализировал литературные свидетельства о триаде Россия - Петербург (как "окно") - Европа. Он же показал ущербность формулы: до Петербурга существовали и другие "окна".

Франческо Альгаротти родился 11 декабря 1712 г. в Венеции, в обеспеченной семье негоцианта Рокко Альгаротти. В родном городе он прожил мало: в 12-летнем возрасте он был определен отцом в один римский колледж. После смерти отца в 1726 г. Франческо покинул Рим, но домой не вернулся, а отправился в Болонью, где шесть лет обучался в местной Академии, посещая лекции по литературе, философии и астрономии.

В Болонье же, в 1733 г., он стал публиковать свои первые литературные и научные очерки, выпустив в том же году и свою диссертацию (на латыни), посвященную Ньютоновской оптике.

В 1734 г., 22-х лет, Франческо отправился в Париж, где своими широкими познаниями понравился Вольтеру, который в частном письме написал: "У нас здесь маркиз Альгаротти, молодой человек, знающий языки и обычаи всех стран".

Отправившись после Франции в Анлию, молодой итальянец вступил там в члены Королевской Академии и свел знакомства как в литературном мире, в первую очередь, с поэтами "озерной школы", так и с политиками, в т.ч. и с вице-канцлером лордом Херви, вымышленным адресатом его позднейших "писем" из России.

В 1737 г. молодой литератор вернулся на родину и опубликовал в Милане (с фальшивыми выходными данными - Неаполь) труд, быстро принесший ему европейскую славу просветителя, - "Ньютонианство для дам". В легкой манере Альгаротти изложил законы ньютоновской оптики, в основном - теорию света и цветов. Своей привязанности к физике Ньютона он никогда не изменял и спустя 15 лет выпустил более солидную работу - "Диалоги о ньютоновской оптике".

В 1739 г., посетив во второй раз Англию, Альгаротти экспромтом присоединился к официальной делегации в Петербург. Впечатления от этой поездки легли в основу книги, им подготовленной и выпущенной двумя десятилетиями позже.

В конце того же 1739 г. венецианец был представлен прусскому кронпринцу, в следующем году воцарившемуся, - Фридриху Второму Великому. Он поступил к Фридриху на службу, завязав с ним близкие (и, похоже, двусмысленные) отношения. Король пожаловал итальянскому "лебедю", как он называл Альгаротти, графский титул, с правом наследования, (существует мнение, что новый прусский придворный купил этот титул). В 1742 г. новоиспеченный граф поступил на службу к польскому королю и саксонскому курфюсту, Августу III. Помимо разного рода дипломатических поручений, он помогал королю собирать для Дрезденской галереи его знаменитую живописную коллекцию. У себя на родине Альгаротти скупал картины Тьеполо, Пальмы Старшего, Пьяцетты и других, во Франции он, в частности, приобрел прославленную "Шоколадницу" Лиотара (французский живописец написал также портрет Альгаротти, находящийся в Амстердамском Рийксмузее). Познакомившись с миром художников, многогранный итальянец сам стал пробовать свои силы в искусстве, изготовив несколько офортов и гравюр. Одновременно он опубликовал ряд искусствоведческих статей, в которых, в духе Просвящения, критиковал барокко и поддерживал классицизм.

В Италии в этот период литератор бывал редко, предпочитая блестящие европейские столицы. Время от времени он печатал на родине очерки популяризаторского характера: о французском языке, о Маккиавелли, о музыке, об империи инков.

В 1753 г. Альгаротти вернулся (как выяснилось, навсегда) на родину. Первые несколько лет он жил в городе детства, в Венеции (не заимев своей семьи, он поселился у брата), а с 1756 переехал в Болонью, где опять включился в научную жизнь болонской Академии, занявшись литературоведением. Он продолжал переписываться с ведущими интеллектуалами Европы; его переписка (большей частью неизданная) - ценнейший источник по истории культуры XVIII в.

Здоровье слабогрудого писателя ухудшилось, и с 1762 г. он поселился в Тоскане, в Пизе, которая тогда считалась бальнеологическим курортом. Вероятно, чувствуя приближающийся конец жизни, он сосредоточился на подготовке 8-томного издания своих сочений, которое предпринял ливорнийский издатель, близкий к кругам просветителей, Марко Кольтеллини. Альгаротти успел увидеть только первые четыре тома. Пятый, куда вошли "Русские путешествия", вышел в свет летом 1764 г., спустя считанные дни после смерти автора, последовавшей в Пизе 23 мая 1764 г.

Его погребли на престижном пизанском кладбище "Кампо Санто". Над могилой поставлен пышный мавзолей с надписью (по-латыни): "Альгароту, сравнявшемуся с Овидием, ученику Ньютона - Фридрих Великий".

Путешествие в Петербург на британском судне было блестящей импровизацией просветителя. В целом Альгаротти не испытывал тяги к экзотическим поездкам, вращаясь всю жизнь в среде культурной элиты Западной Европы. В 1735 г. он, например, отклонил почетное предложение принять участие во французской научной экспедиции в Лапландию, призванной подтвердить предположение Ньютона о сплющенности Земли у полюсов.

Русский эпизод стал составной частью его английских отношений. Еще в свой первый визит в Лондон, в 1735 г., он сблизился с российским посланником, князем Антиохом Кантемиром. Князь, большой италофил, даже перевел на русский язык (по рукописи) "Ньютонианство для дам" и отослал в Петербург. В самом деле, в предисловии к изданию своей книги 1739 г. автор выразил надежду, "что, в скором он, возможно, станет пропагандистом Ньютона в обширной Российской империи, и да распространится новая вера в новых мирах".

Альгаротти предпослал переводу стихотворное посвящение царице Анне Иоанновне, однако популяризация "новой веры" свет в России не увидела, из-за цензурного вмешательства св. Синода; судьба рукописи осталась неизвестной.

Несомненно, что Кантемир, автор незаконченной панегирической поэмы о Петре Первом, при общении с Альгаротти заинтересовал последнего рассказами о "царе-плотнике" и о его детище - Петербурге.

Второе посещение итальянцем Лондона пришлось на весну 1739 г., когда Георг II Английский снаряжал официальную делегацию на свадьбу принцессы Анны Леопольдовны (Мекленбургской), племянницы царицы с герцогом Антоном - Ульрихом Бруншвейгским. Делегацию возглавил Чарльз Кальверт, пятый лорд Балтимор (1699-1751), приятель и Кантемира, и Альгаротти.

Лорд Балтимор с удовольствием решился на этот вояж, находясь под обаянием рассказов о Петербурге своего друга сэра Фрэнсиса Дэшвуда. Последний побывал в Невской столице летом 1733 г. В своем дневнике, опубликованном только в 1959 г., он оставил очень подробное описание города и его архитектуры.

21 мая 1739 г. собственный корабль лорда "Августа", с Альгаротти на борту, выплыл из английского порта Грейвсенд по направлению к Балтике. Путь лежал через Эльсинор и Ревель - к Петербургу. Обратный маршрут проходил через Данциг и Гамбург, где путешественники неожиданно углубились в материк, посетив Дрезден, Лейпциг, Берлин, Потсдам и Рейнсберг (их целью была встреча с кронпринцем Фридрихом). Вернувшись в Гамбург, вояжеры отбыли в Англию.

Плавание "Августы", молниеносное по тем временам, вызвало в обществе слухи, что делегация плавала с секретной миссией. В действительности, северный маршрут лорда лежал в стороне от обязательного для английского джентльмена "Гранд-тура", образовательной поездки по Континенту. Однако, помимо праздничного повода, свадьбы, визит англичан лежал в контексте тогдашнего сближения Великобритании и России. Британцы старались вытеснить соперников-французов из этого угла Европы, чему способствовал их торговый договор с Россией 1734 года.

Лорд Балтимор своих записок о путешествии не оставил, и его скупые впечатления мы знаем лишь косвенно, по уже цитированным словам Фридриха Второго.

В отличие от своего британского спутника, Альгаротти подошел к поездке по-научному, ведя подробный дневник, озаглавленный "Giornale del viaggio da Londra a Petersbourg nel vascello The Augusta di Mylord Baltimore nel mese di maggio u.s. L'anno MDCCXXXIX." ("Журнал путешествия из Лондона в Петербург на корабле "Августа" милорда Балтимора в мае месяце 1739 г.").

Именно этот дневник, спустя двадцать лет, в конце 1750-х, взял в руки Альгаротти для того, чтобы капитально переработать его в книгу.

Многое в эту книгу не вошло, в том числе, и описанные события, из-за которого приплыли в Петербург англичане, а именно - необыкновенно пышной свадьбы Анны Леопольдовны и Антона Ульриха, состоявшей 3 июля 1739 г. Остается только предполагать, почему литератор, дотошно и восторженно описавший в дневнике церемониал бракосочетания, наряды и прочее, опустил этот уникальный исторический материал. Возможно, он не хотел раздражать царицу Елизавету Петровну напоминанием о свергнутой и заточенной семье. Быть может, что граф, познавший блеск европейских дворов, устыдился, на склоне лет, своих юношеских восторгов.

"Русские путешествия", на которых стояло имя Франческо Альгаротти, увидели свет летом 1764 г., в составе 5-го тома собрания сочинений графа, спустя короткое время после смерти их автора (тем же летом был убит император Иван Антонович, несчастный плод бракосочетания, на котором гостил Альгаротти).

Весьма вероятно, что и название "Viaggi di Russia" поставил не сам писатель, а его издатель, видный тосканский деятель эпохи Просвящения Марко Кольтеллини.

В самом деле, ливорнийскому изданию 1764 г. предшествовали две анонимных публикации 1760 и 1763 г. с примерно тем же самым текстом, но с другим названием - "Saggio di lettere sopra la Russia" ("Очерк в письмах о России"). Представляется, что литератор, решившись снять анонимность, хотел оставить титул уже опубликованной работы.

Книга, действительно, была организована автором на базе дневника, в виде 12 писем к двум лицам, в момент составления "Очерка" уже отошедшим в иной мир (Альгаротти явно стремился избежать возможных недорозумений). Первые восемь писем были адресованы лорду Джону Херви (1696-1743), вице-канцлеру Англии, члену британского парламента с 1725 г. по 1733 г. от партии вигов, автору исторических книг и италофилу. Последние четыре письма с 9-е по 12-е были "отправлены" в Верону, маркизу Шипиону Маффей (1675-1755), плодовитому эрудиту, журналисту, поэту, краеведу (посмертно вышло 18 томов его сочинений).

Альгаротти всегда был близок эпистолярный жанр, вообще модный в ту эпоху: еще до "Очерка в письмах о России" он выпустил несколько произведений в этом жанре - "Lettere di Polianzio..." (1744); "Epistole in versi" (1758) и др. Возможно, итальянца вдохновил и пример "Турецких писем" его английской подруги, леди Мэри Уортли-Монтагу.

Первое издание "Очерка в письмах..." вышло в 1760 г., спустя 21 год после плавания "Августы". В России полностью сменился правящий клан, да и сам граф приобрел новый жизненный и научный опыт. Расширились его знния о России, и литератор задним числом умело внес в рукопись новые знания и оценки.

На писательский стол, вне сомнения, легли ранее вышедшие, тоже анонимные "Московские письма", где подробно обрисовывались Балтика, Нева, Петербург. Прорабатывал автор английскую литературу - "Жизнь Петра Великого" Джона Перри (1716), "Путешествие в Россию" Элизабеты Джастис (1739) и отечественные источники, а именно: 8-й том Географической энциклопеедии (Венеция, 1738) с подробной статьей о Петербурге.

Литератор отдавал себе отчет, что некоторые элементы критики России стали на Западе уже общим местом (деспотизм царей, рабство крестьян, отсутствие свобод) и внедрил эти мотивы при переработке текста. Инкорпорировал он и полюбившиеся ему афоризмы, например, - "новый Прометей" про царя Петра Первого, впервые употребленный Вольтером в его "Анекдотах о Петре Великом" (1740).

В целом, впечатления путешественника, в которых положительные оценки перемежались с отрицательными, с оттенком высокомерия, могли быть восприняты в России неприязненно. Похоже, это и было причиной того, что Альгаротти не поставил на книге своего имени. Более того, как недавно доказано, на первых двух анонимных изданиях "Очерка..." автор указал фальшивые выходные данные: "Париж". В действительности же они вышли из печатных станков в Венеции. Автор, вероятно, опасался своими нелицеприятными суждениями повредить итало-русским отношениям.

При подготовке третьего, уже подписанного издания "Очерка...", вышедшего с названием "Русские путешествия" Альгаротти смягчил свои негативные пассажи, быть может, из-за возросшей ответственности, или в результате нового прорусского курса Франции и Австрии во время семилетней войны 1756-1763 гг.

Для ливорнийскогоиздания рисатель прибавил также три небольших письма (X, XI, XII), "адресованных" маркизу Шипиону Маффей с политико-географическим описанием Восточной Европы и Азии.

Ливорнийский издатель Альгаротти, М.Кольтеллини печатал многих литераторов эпохи Просвещения (Вольтера, Руссо и др.), а закончив с восьмитомным собранием уже покойного автора "Путешествий", принялся за колоссальное дело - переиздание "Жизнеописаний знаменитых живописцев, скульпторов и архитекторов" Джорджо Вазари. Разорившись, он продал типографию, и после 2-х летнего пребывания в Австрии, прибыл в 1772 г. в Петербург, где поступил на должность либреттиста в Императорские театры. Итальянец обладал желчным характером и поссорился с Фальконе, занятым в то время сооружением "Медного всадника". Кроме того, он неосторожно написал сатиру против Екатерины Второй, и, как считали его земляки, по приказу Императрицы в 1777 г. он был отравлен.

Если в России Альгаротти известен, прежде всего, благодаря пушкинскому "Медному всаднику", то на итальянскую культуру он оказал более серьезное влияние.

К концу жизни его труды переводились на различные европейские языки и перепечатывались на родине. Теплый прием получили и "Русские Путешествия". Помимо итальянских переизданий, их опубликовали во Франции, в Англии, в Ирландии, в Шотландии, в Голландии, в Пруссии. Читатели находили в книге энциклопедические знания и проникновенный анализ, достойные "занять стола министра".

Особо широкий успех писания Альгаротти имели во Франции Его фразы цитировали, выбирали в качестве эпиграфов (так "крылатое выражение", вероятно, стало достоянием Пушкина).

Иван Толстой: Записки русского путешественника.

"Пещера была настоящим лабиринтом извилистых, перекрещивающихся между собой коридоров, откуда не было выхода. Говорили, что можно целыми днями и ночами блуждать по запутанной сети расщелин и провалов; что можно спускаться все ниже и ниже в самую глубь земли и там встретить все то же - лабиринт под лабиринтом, и так без конца. Никто не знал всей пещеры, это было немыслимое дело".

Том Сойер ориентировался в пещере Мак-Дугала не лучше, чем другие, поэтому мальчик и его спутница Бекки Тэтчер быстро заблудились в подземном лабиринте. В том самом 1884 году, когда Марк Твен закончил работу над повестью "Приключения Тома Сойера", на юге Европы, за многие тысячи километров от Миссисипи, провели электрическое освещение в огромную Постойнскую пещеру. Многочисленные посетители избавились от необходимости пользоваться восковыми свечами или смоляными факелами. Уже в ту пору Постойнская пещера считалась самым привлекательным природным памятником Австро-Венгрии - ежегодно в ее лабиринты спускались почти 10 тысяч человек. А теперь тысячи любознательных посещают Пойтойну ежедневно. Из словенской пещеры недавно - целым и невредимым - вернулся мой коллега Андрей Шарый.

Андрей Шарый: Одним из первых, и самым высокопоставленным туристом, здесь стал австровенгерский престолонаследник Фердинанд, посетивший пещеру через полтора года после того, как в апреле 1818 года словенский пастух Лука Чеч обнаружил в глубине известнякового грота бездонный лаз. Эти пещеры были известны давно, наскальные росписи свидетельствовали, что люди обитали в районе Постойны чуть ли не с каменного века, но в подземелье им спускаться было ни к чему. Любознательность пастуха окупилась сторицей: в заброшенной деревушке на полпути между побережьем Адриатики и городом Лайбахом (теперь - Любляна) расцвели и наука, и туризм. Словенцы и теперь гордятся тем, что именно они дали международное название этому природному явлению - карсту, плато Крас (или Карст) находится на территории Словении, что описание Постойнских пещер 1854 года считается первой в мире спелеологической монографией.

С мировыми рекордсменами, пещерами Флит-Ридж в Америке и Хеллох в Швейцарии, Постойне с ее 27-километровыми коридорами не сравниться, но этот лабиринт соединен с другими каскадами пещер, вымытыми за миллионы лет подземной рекой. Несколько столетий назад реку назвали Пивка. Река не прекращает медленное дело: мгновение за мгновением, век за веком в подземной темноте каждой своей каплей она точит, точит камень. Потом вдруг меняет русло, и на месте потока остаются пустоты.

Под землей время ровным счетом ничего не значит, и чтобы сталактит и сталагмит соединились в столп из известковых солей, требуется целая вечность. Исследователи посчитали: самым старым сталактитам и сталагмитам Постойнской пещеры - около 300 тысяч лет. За столетие сталагмит прибавляет в росте от одного до десяти миллиметров. В Постойнской пещере я видел восьмиметровый белый сталагмит, похожий на огромный стакан мороженого. Это молодой сталагмит, потому и белый, а старые великаны - ржаво-красноватого цвета. Кап, кап - вода реки Пивка оставляет известняковые следы на головах сталагмитов. Словенцы нашли правильное славянское слово для обозначения подземных столбов и подвесок: kapnik. Кап, кап, капник. Листаем Марка Твена:

Диктор: "Поблизости от входа поднимался над землей сталагмит, выросший в течение веков из капель воды, которые падали с висевшего над ним сталактита. Узник отломил верхушку сталагмита и положил на него камень. В этом камне он выдолбил неглубокую ямку, чтобы собирать драгоценные капли, падавшие через каждые три минуты с тоскливой размеренностью маятника - по десертной ложке каждые двадцать четыре часа".

Андрей Шарый: Злой индеец Джо так и умер в пещере Мак-Дугал от голода, в темноте, сожрав десяток свечных огарков и нескольких летучих мышей, которых ухитрился поймать. Марк Твен пугает Тома и Бекки в лабиринте только кромешной тьмой, одиночеством да маленькими летучими зверьками, которые, сцепившись в клубок, висят под сводами пещеры. Твен никогда не бывал в Постойне, наверное, и не слышал о ее подземных обитателях, а то бы придумал своим героям иные увлекательные развлечения.

У этого существа нет глаз, зато есть рот. У существа крохотные скорее не лапки, даже не плавники, а ручки и ножки, верткий чуть расклешенный хвост и гибкое тулово червяка. Существо бесцветно, и оно не знает, что такое свет. Оно безгласно, ему не к чему издавать звуки. У него нет панциря, чешуи, шкуры, когтей - не от кого обороняться. Оно - не рыба, не саламандра, не маленький дракон, хотя люди в страхе и думали так, если существо волей случая, когда поднимался уровень грунтовых вод, попадало к ним из подземелья. Двести лет назад эту Божью тварь выловил из реки с жидким именем Пивка естествознатель с рыбьей фамилией Ершинович. Существо назвали proteus anguinus, "человеческая рыбка". А как его еще назвать, этого хвостатого слепого червячину, иногда размером в 30 сантиметров, да еще с ручками и ножками?

Proteus anguinus - биологическая знаменитость, гордость словенского естествознания. Его именем назвали дорогую гостиницу, его изображение выбито на словенских монетах. В Постойне человеческой рыбки наловили целый бассейн и предъявляют зевакам как чудо природы. Это не единственное, хотя и самое впечатляющее подземное одушевленное колдовство - спелеобиологи обнаружили в пещерах почти 200 видов живых существ, козявок и жучков, приспособленных эволюцией к вечной ночи и вечной сырости. Летучих мышей, чтобы не пугали туристов, конечно, выгнали и извели. Но с темнотой так просто не справиться.

Диктор: "Они шли по темным коридорам, осматривая уже знакомые чудеса пещеры, чудеса, носившие очень пышные названия: "Гостиная", "Собор", "Дворец Аладдина". Скоро им попалось такое место, где маленький ручеек, падая со скалы и мало-помалу осаждая известь, в течение столетий образовал целую кружевную Ниагару из блестящего и прочного камня. Вскоре Том нашел подземное озеро, которое, тускло поблескивая, уходило куда-то вдаль, так что его очертания терялись во мгле. Тут в первый раз придавило их своей холодной рукой глубокое безмолвие пещеры".

Андрей Шарый: В отличие от пленившей Тома Сойера глухой пещеры, в Постойне теперь - роскошное, светлое подземелье, фонарь на фонаре. Но ужас кромешной тьмы и глубокого безмолвия здесь не оставляет ни на миг, прячется в уголке сознания. Хочется заглушить неприятное чувство, громко засмеяться, встать поближе к прожектору, но каменные стены делают голоса гулкими, как колокола, а любая фигура, оказывается, отбрасывает под землей нечеловеческие тени. Большую часть подземного путешествия туристы совершают в маленьких смешных поездах. Открытые вагончики тянутся за электромобилем из ниоткуда в никуда, их то сжимают узкие коридоры и низкие своды, то стискивает темнота, подступающая из-за спин могучих известковых колонн. От исторической капели не спасает плащ, с зонтом под землей ходить глупо. Подмокший, минуешь просторные освещенные залы, крутые обрывы, в глубине которых журчат невидимые потоки. Здесь всегда прохладно, 8 градусов, здесь всегда влажно, и мокрота, как холодный пот, проступает на стенах и потолках.

Разноцветная подсветка дает лица вытесанным по одной мерке сталагмитам. У Постойнской пещеры, конечно, своя топография названий. Вот этот каменный мост через неглубокий провал строили под землей в годы первой мировой войны русские военнопленные, он так и называется - Русский мост. Вот в этом зале с высоченными сводами выступают симфонические оркестры, такой акустике позавидует любая студия звукозаписи. А вот здесь человеческий гений создал освещение ярче, чем на центральной площади Любляны. Но под землей в человеческий гений не веришь. Свет здесь - лишь тусклый отблеск пещерной темноты. Бессмысленно меряться силами с природой, ведь она, только если захочет, позволяет существовать рядом с собой, да смеха ради расцвечивать это соседство лампочками-мотыльками. Тут, на дне земли, ясно: свету не суждено победить тьму, а символ вечности не обязательно - сияние звезды.