Иван Толстой: В Берлине в эти дни - премьера балета Мориса Бежара "Кольцо вокруг кольца" по оперному циклу Рихарда Вагнера "Кольцо Нибелунга". Это вторая версия почти пятичасового балета, который впервые увидел свет рампы также в Берлине в 1990 году. О новом вхождении Бежара в мир Вагнера (а маэстро лично участвует в репетициях) рассказывает Юрий Векслер.

Юрий Векслер: Рихарда Вагнера без преувеличения можно назвать культовой фигурой немецкоязычного мира и, хотя, в остальном мире популярность композитора не столь велика, он, безусловно, явление мирового масштаба. Творчество Вагнера оказало сильное слияние на композиторов последующего поколения - Брукнера, Вольфа, Малера, Рихарда Штрауса, и составило эпоху в музыкально-театральном искусстве. Среди мифологических прототипов героев Толкиена можно также встретить и героев "Кольца Нибелунга" Вагнера. В русский язык, в частности, вошло вагнеровское слово лейтмотив. Музыку Вагнера можно не знать, можно знать и не понимать, не принимать, не любить, можно и полюбить, а полюбив, начать боготворить. Амплитуда велика. Можно никогда не слышать опер Вагнера, но невозможно не знать тему полета Валькирий из первого и последнего в истории оперы сериала "Кольцо Нибелунга". Четыре оперы, объединенные этим названием, должны звучать в общей сложности 14 часов чистого времени. Вокруг "Кольца" Вагнера, над которым композитор работал 25 лет, появилось после его смерти много других колец и интерпретаций. Одно из них, созданное пропагандистской машиной Гитлера, наиболее известно. Считается, что в 1938 году Сергей Эйзенштейн репетировал в Большом Театре Валькирии для предполагавшегося визита в Москву Адольфа Гитлера. Гитлеровская любовь к Вагнеру и небезызвестный антисемитизм композитора до сих пор препятствует его исполнению в Израиле.

Вагнер был театральным мечтателем, и мечтателем с удачей. Он первоначально фантазировал о единственном представлении "Кольца" в специально построенном на берегу Рейна огромном театре. Ему виделся этот единственный спектакль для европейской публики, спектакль с бесплатным входом, после которого театр должен был бы быть разрушен. Вагнеру посчастливилось осуществить свой план в специально построенном для этого театре в Барейте. Театре, который, к счастью или несчастью, не разрушен до сих пор. Вскоре после падения берлинской стены, в 1990 году, великий реформатор балета Морис Бежар сочинил в Западном Берлине для балетной труппы Дойче опер почти 5-часовой балет "Кольцо вокруг кольца". Тогда балетмейстер написал: "Для меня речь шла не просто о постановке балета по "Кольцу" и не о желании в одном балете пересказать содержание творения Вагнера. "Кольцо вокруг кольца" - это попытка приближения к произведению Вагнера с целью охватить его метафизическое содержание, психологию протагонистов, социальный контекст и музыку, как единое целое. Это попытка комментария к одному из значительнейших произведений музыкального театра. Если бы я был писателем, я бы написал книгу о Вагнере. Таковых, правда, уже существует более 30 000. Мой язык - танец, хорео. И с его помощью я и пишу. Графия".

И вот, спустя 14 лет этот опыт мастера, который по силам только нескольким труппам в мире, снова репетируется на той же сцене, но уже другими танцорами нового берлинского балета и, как раньше говорили, под руководством и при участии одного из звездных танцоров мировой балетной сцены Владимира Малахова. Вчера, накануне премьеры, маэстро Бежар, Владимир Малахов и другие создатели "Кольца вокруг кольца", приняли участие в пресс-конференции. Говорит Морис Бежар.

Морис Бежар: Мы сделали эту работу, я не знаю зачем и не знаю как. Я не считаю это балетом. Это не балет, это балетное эссе, этюды по "Кольцу".

Юрий Векслер: Что же, все-таки, вдохновляет Мориса Бежара? В предпосланном самим композитором тексте к этой эпопее о Богах, великанах, карликах, русалках и тому подобному мы читаем. "История, рассказанная Вагнером, начинается со своего рода сотворения мира и заканчивается его разрушением. Что же происходит в промежутке? В общем и целом, ничего особенного. Разыгрываются страсти вокруг кольца, происходит игра неодолимого желания многих героев, одержимых жаждой власти, владеть кольцом, что приводит к разрушению миропорядка. Все это напоминает и тот мир, в котором мы живем. Вагнер видел перед глазами, однако, совсем другую действительность и думал о будущем, как об идеале. Решающим и необычным является вывод, к которому неизбежно приходишь, следя за мыслью Вагнера. Падение этого мира неизбежно. Но для Вагнера невозможно исчезновение мироздания. То, что придет на смену погибающему миру, описывает музыка "Кольца". Она говорит, что это будет новый, лучший мир, в котором, вероятно, будет доминировать любовь". Решиться все это пересказать средствами танца мог только Морис Бежар. Но и танцоры должны были оказаться на уровне сложнейших задач. Тем приятнее было услышать мнение маэстро о новом берлинском балете.

Морис Бежар: Я хочу сказать, что был удивлен труппой и ее высокими качествами. Замечательный ансамбль, прекрасные солисты с высокой техникой и выразительностью. Все вдохновенно работают. И это хорошо, что в Берлине появился такой балетный театр, который может посоревноваться с труппами признанных балетных столиц.

Юрий Векслер: Руководитель берлинского балета Владимир Малахов танцует в "Кольце вокруг кольца" сквозную роль Логе - Бога Огня. Вот мой короткий разговор с Владимиром. Вы были очень заняты как танцор и, все-таки, как руководитель балета, видите ли вы изменения, которые принесла эта работа вашим танцорам?

Владимир Малахов: Конечно, это видно и заметно. Я очень рад, что один из самых лучших его балетов сейчас возобновляется.

Юрий Векслер: Для классического танцовщика то, что предлагает Бежар, бывает иногда трудно?

Владимир Малахов: Я никогда не танцевал Бежара и, конечно, для меня новое. Я готов для всего. Я просто счастлив, что у меня есть такая возможность - работать с этим великим мастером. Конечно, ты не чувствуешь этого, а просто смотришь, как он показывает, как он рассказывает, и ты сам получаешь от этого огромное удовольствие. Надеюсь, что в репертуаре нашей труппы будет больше Бежара.

Юрий Векслер: Он говорит чуть-чуть по-русски?

Владимир Малахов: Нет, но он очень любит русскую школу.

Юрий Векслер: Русская школа представлена в бежаровском Вагнере, кроме самого Малахова, Алексеем Дубининым и Артемом Шпелевским. Партию Фрики танцует известная по спектаклям Кировского балета Диана Вишнева, а среди валькирий публике предстоит увидеть Надежду Сайдакову и Полину Симеонову.

Иван Толстой: Двадцать лет назад скончался французский кинорежиссер Франсуа Трюффо. Его феномен глазами Дмитрия Савицкого.

Дмитрий Савицкий: Жаннин Монферран толком не знала, кто был отцом ее сына... Ее жених, однако согласился мальчика усыновить и дал ему свое отчество - Роллан. Ребенка быстренько сплавили няньке и так бы он и вырос в чужой семье, если бы не его бабка. Она забрала его в свою семью и привила (без труда) ему любовь к музыке, а главное к книгам. В метрике мальчик значился, как Франсуа Роллан Трюффо и в десять лет, когда его бабушка покинула этот лучший из миров, он впервые поселился в семье матери. "Потерянный Рай" Абеля Ганса он увидел, когда ему было восемь. С тех пор он научился двум вещам: удирать из школы и проходить в кино бесплатно. Его считали шалопаем, но у шалопая был четкий план и жесткий распорядок жизни. Он считал, что он должен смотреть три фильма в день и прочитывать три книги в неделю. К четырнадцати годам за его спиной был изрядной список школ, из которых его исключали, но ему было все равно, он был упорным самоучкой.

Франсуа был завсегдатаем открытой в 44 году Анри Ланглуа парижской Синематеки, а в 48 году создал свой собственный киноклуб: Cercle Cinemanie, который (аренда помещения) первое время существовал на деньги, которые он скопил, подрабатывая в продуктовом магазине. Но на показ первого фильма денег все же не хватило и Франсуа украл из конторы отчима пишущую машинку...

30 ноября 48 года шестнадцатилетний Франсуа Трюффо встретился с 30-летним Андрэ Базаном, уже известным кинокритиком Parisien Libere. Встреча была чисто технической, Франсуа хотел попросить Базана перенести вечер его собственного киноклуба Travail et Culture на другой день. Они подружились и Трюффо стал постоянным участником встреч, организованных Базаном. По сути дела из этих собраний и выросла школа нового французского кинематографа. Андрэ Базан познакомил Франсуа с Аланом Ренэ, Крисом Маркером и Александром Астрюком.

Но Франсуа Трюффо не оставлял и свой Cercle Cinemanie, и долги его, неделя за неделей, росли. Его отчим согласился оплатить долги Франсуа, если тот в письменной форме пообещает устроиться на работу и оставит киноклуб. Франсуа согласился, но от трех, уже объявленных сеансов он не мог отказаться. И тогда Роллан Трюффо сдал его в полицию, как тунеядца, и будущий кинорежиссер проведя ночь в крошечной камере, был отправлен в главное управление полиции на острове Ситэ, а оттуда в исправительный центр в Вильжьюив. К счастью, психолог, работавший в центре с подростками, смог позвонить Андрэ Базану и критик забрал молодого друга к себе и пристроил на работу в Travail et Culture. Жить Франсуа должен был в католическом общежитии под Версалем, откуда его выгнали за "дурное" поведение через полгода и тогда Базан взял Франсуа в секретари, в 18 лет Трюффо получил легальную независимость от родителей. Он был наконец свободен и он нашел себе настоящего отца, хотя Базан и был лишь на 14 лет его старше...

Судьба любого человека складывается в эти роковые годы детства и первой юности. Пересказывая детство и юность Франсуа Трюффо, я невольно пересказываю содержание его первого и быть может самого лучшего фильма, вышедшего в российском прокате под названием "400 ударов", "400 coups", хотя выражение это не переводится впрямую, а по касательной дает нечто вроде - бедокурить, шкодить...

Франсуа Трюффо: Моя встреча с Жаном-Пьером Лео была настоящей удачей. Он был в числе мальчиков, пришедших на пробу для фильма "400 ударов". Мне повезло, потому что я нашел не просто актера на главную роль, а я встретился с настоящей личностью...

Жан-Пьер Лео: Мне сказали, что вам нужен парень, который был настоящим шкодником.

Трюффо: А ты шкодник?

Пьер Лео: Ага... шкодник... Потому что - интеллектуал...

Трюффо: Ты НЕ интеллектуал?

Жан-Пьер Лео: Неее!

Учительница: Твои родители говорят, что ты все время врешь!

Жан-Пьер Лео: Вру-вру, я вру... время от времени. Иногда я им говорю чистую правду, а они не верят, конечно я предпочитаю в таком случае врать...

Дмитрий Савицкий: Жан-Пьер Лео играл двойника самого Франсуа Трюффо, подростка по имени Антуан Дуанель. Конечно, детство и юность Трюффо не были скопированы буквально, хотя многие эпизоды и совпадали, но главным была драма - сиротство при живой матери, отчим, не становящийся отцом и хроническое невезение Антуан Дуанеля, которого регулярно застукивали с чем-нибудь запрещенным. Антуан был что называется "трудным подростком", а во Франции тех предвоенных лет были свои колонии Макаренко...

Франсуа

Трюффо: Прежде чем приступить к фильму, я стараюсь все подготовить так, чтобы фильм получился красивым. Но как только возникают первые проблемы, я вынужден придавить мои амбиции, и с этого момента начинаю мечтать лишь об одном: чтобы нам удалось закончить съемки...

Проблема с "400 ударами" заключалась в том, что я снимал свои 14 лет в 26... Этот тот тип фильмов, которые могут получиться совсем иными, если их снимать на два года раньше или на два - позже...

Дмитрий Савицкий: Андрэ Базан ввел своего молодого секретаря в киногруппу "Объектив 49", которая вскоре стала форумом для нового поколения кинокритиков. В форуме участвовали такие звезды кино как Орсон Уэллс, Джон Стёржес, Роберто

Росселини; позднее - Жан-Люк Годар, Сюзанн Шиффман и Жан-Мари Строб.. По четвергам Франсуа Трюффо и молодые львы будущей новой волны отправлялись в Латинский квартал в Cine Club, которым руководил - Эрик Ромер... Именно в выходившем у Ромера журнале весной 50 года Трюффо и сделал первые шаги на поприще кинокритики. Начав в почти самиздатовском журнальчике Ромера, Трюффо

продолжал писать рецензии на фильмы в таких солидных журналах, как Elle, Lettres du Mond, France-Dimanche и Cine-Digest. Затем он свершил поступок, который никто из его друзей не смог понять. Впрочем, м.б. и сам Франсуа не

понял, что он сделал - он пошел добровольцем в армию... Два года ушло у него на то, чтобы вернуться в гражданскую жизнь, в итоге он дезертировал и попал в тюрьму, из которой он был освобожден усилиями все того же, влиятельного и

все понимающего, Андрэ Базана, у которого были связи на всех этажах общества. Трюффо поселился в доме Базанов, в Бри-сюр-Марн и, после неудачных поисков работы, вернулся к тому, чем он занимался до армии: он смотрел фильмы и писал рецензии. В апреле 51 года Базан в содружестве с Жаком Доньоль-Валькрозом и Жозефом-Мари Ло Дюка создали новый журнал, тот самый революционный, который и стал платформой Новой Волны - Cahiers du Cinema.

Впервые имя Франсуа Трюффо зазвучало громко и значимо, когда в Cahiers du Cinema было опубликовано его эссе "Некоторые тенденции французского кинематографа", в котором он отвергал, запущенный ранее Жаном-Луи Барро

термин "традиция качества" и анализировал закат творчества таких режиссеров, как Клод Отан-Лара, Жан Деланоа и Ив Аллегре, которые в основном занимались литературными инсценировками... Эссе молодого критика, осмелившегося поднять руку, то бишь перо, на ветеранов кинематографа, спровоцировало острую полемику в мире французского кино и мнения разделись. Трюффо продолжал писать. За шесть лет сотрудничества в Cahiers du Cinema он написал 170

статей; издатели журнала "Искусство-Литература-Спектакли", заинтригованные талантом молодого критика, пригласили Трюффо сотрудничать и с ними. Франсуа Трюффо опубликовал в этом журнале 528 статей. Его стиль был грубоватым, пылким, он призывал к спору, подчас морализировал, но никогда не забывал юмор. Он вел себя подчас провокационно: одобрял запрет на американские фильмы во время оккупации, приветствовал сценаристов эпохи коллаборационизма и даже отвешивал поклоны в сторону французской монархии. Какое-то время его считали чуть ли не фашистом. Он подружился с Ренуаром и Максом Офюлосом, писал для Росселини, он создал "теорию авторства", некую политику для авторов, концепцию, которая определявшую глубину знаний кинорежиссера и подчеркивавшую неоспоримое верховенство - стиля, вводимого во время постановки...Для Трюффо идеальным режиссером был - Альфред Хитчкок...

В эти дни когда Франция отмечает 20-летие со дня исчезновения Франсуа Трюффо, один из его поклонников вспоминает фразу, которая мучила режиссера.

Вот она: Я не перестаю мучиться вопросом, который меня терзает более 30 лет: не важнее ли кино - самой жизни?

Франсуа Трюффо снял 21 фильм, играл и сам, много писал, в том числе и киносценарии, смешивал жанры, сделал знаменитое интервью-диалог с Альфредом

Хитчкоком, вышедшее книгой.

Франсуа

Трюффо: Это книга, о которой я долго мечтал. Это длинное без перерывов интервью в 40 часов, во время которого Хитчкок прослеживает все этапы своей карьеры и свои мысли о кино...

Дмитрий Савицкий: В 57 Франсуа Трюффо женился на Мадлен Моргенштерн, дочери крупного кинопрокатчика и основал свою собственную киностудию Les Films du Carrosse. Он и сам, как следует из названия его знаменитого фильма, был "Мужчиной, Который Любил Женщин", о чем вряд ли могут забыть его любимые актрисы, чей список вряд ли стоит приводить.

Любовь, секс были настолько в центре внимания режиссера, что он не могли не задать Хичкоку, следующий вопрос:

Франсуа

Трюффо: Я хочу еще раз поднять эту тему, секса, так как вы, господин Хитчкок, кажется, подумали, что я подсознательно помешал вам высказаться...

Альфред Хитчкок: Моя позиция такова: секс на экране должен быть неизвестностью, ожиданием. Я не думаю, что сцены эти должны быть слишком примитивными, и они должны соответствовать типу женщин, которых я выбираю - Грейс Келли... Короче, что мы ищем? Мы ищем женщин в гостиной, которые превращаются в шлюх в спальной. Я думаю, что над этим нужно работать и работать.

Дмитрий Савицкий: Франсуа Трюффо и Альфред Хитчкок, через переводчицу выясняющие свою схожесть и свои различия.

Ранняя смерть не позволяет нам сказать смог ли Франсуа Трюффо в конце концов освободиться от ловушки не-любви, этой фундаментальной детской травмы. Но, как вам пояснит любой психоаналитик, искусство сцены, поиск этой массовой любви зрителей - есть поиск совсем не случайной компенсации...

Иван Толстой: Песня недели. Ее представит наш хроникер Александр Бороховский.

Александр Бороховский: На этой неделе к многочисленным музыкальным международным наградам и премиям присоединилась еще одна. В столице Норвегии Осло состоялось первое вручение Nordic Music Awards. Эта награда учреждена тремя Скандинавскими странами - Данией, Швецией и Норвегией. Имена победителей определялись прямым телефонным и SMS-голосованием. На самой церемонии выступили Робби Вильямс и Вест Лайф. А также вокалистка шведской группы Кардиганз Нина Персон. Лучшей группой был назван Бойз Бенд Вест Лайф. Специальный приз, как лучший продукт скандинавского музыкального экспорта получили финны Расмус. Лучшими артистами Скандинавии стали датчане Аут Лэндиш. А самые престижные награды получили заокеанские исполнители. Лучшим певцом был назван Ашер, а лучшей певицей Энестейша.

Иван Толстой: Собрание записей легендарного пианиста Владислава Шпильмана через несколько дней появится в музыкальных магазинах Европы. Судьба музыканта - в рассказе Юлии Кантор.

Юлия Кантор: Этой музыкой - до-диез-минорным ноктюрном Шопена начинается знаменитый, получивший премию "Оскар" фильм Романа Поланского "Пианист". Он посвящен судьбе знаменитого польского музыканта Владислава Шпильмана, в основу сценария легла автобиографическая книга пианиста "Смерть оlного города". Шпильмана, узника Варшавского гетто , спас от смерти в концлагере Треблинка капитан Вермахта Вильм Хозенфельд. Компакт-диск с произведениями Владислава Шпильмана уже через несколько дней появится на прилавках музыкальных магазинов Европы. Его подготовил, обработав старые записи из архива Варшавского радио и домашнего архива, сын музыканта Анджей Шпильман.

В 1933-м молодой талантливый пианист и композитор Владислав Шпильман, был вынужден покинуть Берлинскую академию музыки - лучшее тогда в своем роде учебное заведение Европы. "Там были студенты со всего мира, там работали блистательные педагоги. Это было великолепное время для творчества", - вспоминал он. Шпильман учился по классу фортепиано у легендарного музыканта и педагога Артура Шнабеля, а композиции - у не менее знаменитого в то время Франца Шрекера. Шпильман вернулся в родную Варшаву и был приглашен на Варшавское радио - культурный центр всей страны, очень быстро завоевал массовую популярность и как пианист, и как композитор. Он, судя по тогдашним рецензиям, был блистательным исполнителем романтической музыки и перспективным автором, успешно работавшим и в легком жанре, и как композитор-симфонист. Он был увлечен работой, живя в "одном из самых красивых и элегантных городов". Счастье закончилось в 1939-м, когда фашистские войска оккупировали Варшаву. Оказавшийся в гетто Шпильман пытался не покориться реальности - продолжал писать музыку. Его концертино, написанный в 1940-м году в запредельной реальности гетто - также на этом диске. Запись 1948 года. Концертино исполняет сам автор.

"Отец всю жизнь чувствовал себя виноватым, что он выжил, а брат, сестры и родители погибли в Треблинке, что он не смог их спасти. Он так и жил с этой неослабевающей болью", - рассказывает Анджей Шпильман. Жизнь и музыка были для него синонимами. В воспоминаниях эта тема звучит искренним, абсолютно непафосным рефреном.

"Острый конец щепки глубоко вошел мне под ноготь большого пальца правой руки... Это мелкое происшествие могло иметь опасные последствия - палец мог деформироваться, и это помешало бы моей карьере пианиста, доживи я до конца войны". Еще фрагмент: "Чтобы не сойти с ума, я восстанавливал в памяти такт за тактом все произведения, которые когда-либо играл".

Из книги воспоминаний Владислава Шпильмана "Смерть одного города". "Сзади меня стоял... стройный и элегантный немецкий офицер.... Внезапно я понял окончательно и бесповоротно, что выбираться из этой очередной западни у меня уже нет сил.

- Делайте со мной что хотите, я не двинусь с места.

- Я не собираюсь делать вам ничего плохого! Вы кто?

- Я пианист...

Он присмотрелся ко мне внимательнее, с явным недоверием.

- Идите за мной.

Мы вошли в комнату, где у стены стоял рояль.

- Сыграйте что-нибудь.

Я опустил дрожащие пальцы на клавши. На этот раз мне для разнообразия придется выкупать свою жизнь игрой на рояле. Два с половиной года я не упражнялся, мои пальцы окостенели, их покрывал толстый слой грязи... Я начал играть ноктюрн до-диез минор Шопена...

Капитан Хозенфельд не только не выдал Шпильмана, не только приносил ему еду, он скрывал его на чердаке... фашистского штаба обороны Варшавы. Они виделись в последний раз 12 декабря 1944 года. Из воспоминаний Владислава Шпильмана:

- Держитесь. Осталось еще несколько недель. Самое позднее к весне война закончится. Вы должны выжить, - голос звучал твердо, почти как приказ.

Владислав Шпильман выжил. Имя своего спасителя он узнал лишь несколько лет спустя. А пока ему, после шестилетнего смертельного кошмара, после окончания войны предстояло снова научиться жить. Ему предстояло мучительное возвращение. У Шпильмана в жизни больше не было ничего, кроме профессии.

"Радио тогда размещалось в обычной квартире, в чудом не разрушенном доме. Не хватало даже стульев. После окончания своей программы. Я ложился спать под роялем - здесь же в "студии", где шли другие передачи. А потом снова садился играть. Мы тогда все работали так", - вспоминал пианист. Он играл под 20 часов в сутки, уходя из кошмара, и оставаясь в нем. Так он доказывал себе и остальным, что выжил.

Владислав Шпильман узнал имя своего спасителя и его дальнейшую судьбу только в 50-м году. От своего земляка, бежавшего из поезда, направлявшегося в Треблинку, и затем получившего от капитана Хозенфельда фальшивые - "арийские" - документы и рабочую карточку. Шпильман обратился к властям. Тогда разбираться не стали: формально капитан Хозенфельд, спасший пианиста и еще несколько человек - поляков, евреев, немцев-антифашистов, был военным преступником, поскольку носил нацистские погоны. Разбираться не стали, объяснив Шпильману, что пытаться помочь нацисту невозможно, и неосмотрительно даже думать об этом. "Всю жизнь отцу не давало покоя это бессилие - он не смог ничем помочь человеку, спасшему ему жизнь", - рассказывает Анджей Шпильман. Владислав Шпильман в 1957 году, когда его выпустили на гастроли в ФРГ, разыскал Аннемарию Хозенфельд, вдову капитана, и с тех пор контакты семей спасенного и спасителя уже не прерывались.

Владислав Шпильман продолжал писать музыку. В токаттине, которая также войдет в новый компакт-диск, - декларация оптимизма. И ни звука о пережитом. Играет пианист и композитор Владислав Шпильман - запись 1962 года.

Иван Толстой: В Праге закончился восьмидневный Немецко-чешский форум, организованный Обществом имени Эльзы Ласкер-Шюлер, поэтессы и художницы. С начала 90-х эти форумы проходят в Германии, Польше, Израиле. На различных мероприятиях форума побывала Нелли Павласкова.

Нелли Павласкова: Общество имени экстравагантной немецкой поэтессы Эльзы Ласкер-Шюлер возникло в 90-м году. Поводом послужил выход в свет книги немецкого историка и публициста Йоргена Зерке "Сожженные поэты" - о судьбе этой незаурядной женщины. Ныне общество насчитывает 1300 членов. Столько же, кстати, и в обществе Томаса Манна. Главная цель и назначение Общества Эльзы Ласкер-Шюлер - рассказывать о судьбах европейских художников разных национальностей подвергшихся гонениям и высылке с родных мест. Художников, боровшихся против тоталитаризма, нацизма, фашизма и коммунизма. Пражский форум, куратором которого стал сам Йорген Зерке, был посвящен судьбам и связям чешских и немецких писателей, живших на территории Чехословакии. Составителем программы пражского форума, охватившего 30 встреч, концертов и литературных чтений, стал тоже Йорген Зерке, который в конце 60-х годов работал в Праге корреспондентом американского агентства UP, был свидетелем Пражской весны и расправы над чешскими интеллектуалами. Всю свою последующую жизнь Зерке посвятил исследованию творчества пражских немецкоязычных авторов. И в 1986 году издал в Германии книгу "Путешествие по заброшенному литературному пейзажу". Книга была переведена на чешский язык и стала в 2003 книгой года. Это самый полный труд о чешских немецкоязычных литераторах. Форум открыли 4 бывших президента - Вацлав Гавел, Лех Валенца, Арпад Генц, Ленарт Мэри и бывший министр иностранных дел Германии Ганц Дитрих Геншер. На открытиях главной выставки форума, состоящей из 2000 книг 12 писателей, подвергшихся преследованиям и гонениям, прибыла министр культуры Германии Кристина Вайс. Выставка называлась "История любви и Муз. Гонения и эмиграция. Хрупкое счастье и несчастье". Выступивший польский писатель Ришард Креницки сказал.

Ришард Креницки: Это часто очень печальные судьбы и примеры великой гражданской отваги и силы воли. Эти люди, в тяжелые для них времена, умели любить. Среди представленных авторов есть знаменитые, как, например, Альфред Деблин и Йозеф Рот, и малоизвестные, как молодая поэтесса Сельма Мейербаум, в 18 лет погибшая в концлагере. На выставке представлены и первые издания книг и рисунки Эльзы Ласкер-Шюлер, работы которой нацисты в 37 году выбросили из собрания Берлинской национальной галереи. Один из представленных авторов - живший в Чехии поэт и художник Йозеф Хаан. В 39 году он эмигрировал в США. И теперь, по прошествии 65 лет, он впервые приехал на родину как участник этого форума.

Нелли Павласкова: На форум приехало еще несколько прекрасных стариков. О поэте Пауле Селане вспоминала его возлюбленная Элана Шмоэль. О том, как возникала в тюремном гетто Терезин детская опера "Брундибар" композитора Ганца Красы, говорила одна из участниц тогдашнего спектакля Грета Клинсберг. Все маленькие певцы, участвовавшие в той терезинской постановке, погибли. В живых осталась одна Грета. И вот теперь она приехала из Иерусалима в Прагу, чтобы рассказать зрителям, собравшимся в зале ратуши пражской еврейской общины, как все это было 60 лет тому назад.

Оперу "Брундибар" поставили учащиеся пражской чешско-немецкой школы имени Томаса Манна. А в испанской синагоге Праги состоялся концерт из произведений композиторов терезинских узников. Звучит отрывок из концерта для фортепьяно с оркестром композитора Эрвина Шульгофа.

Говорит автор программы форума Йорген Зерке.

Йорген Зерке: Ныне культура отдалилась от политических споров. В подобные дискуссии бросаются теперь только старые политические матадоры. Современная же культура ищет то, что нас объединяет. А это общие европейские корни, восходящие к библейскому миру, из которого мы все вышли. Для политиков наше сближение может быть большой радостью. Стоит напомнить, что до 33 года немцы в чешских землях были важным культурным фактором, из которого извлекала пользу и чешская литература. Чешские немецкие писатели были самыми лучшими проводниками чешской культуры в Германии. Они помогали чешским книгам включаться в мировую литературу. Немецкий писатель из Брно Роберт Музиль, у которого были чешские предки, однажды сказал: "Прага - центр Европы, здесь перекрещиваются оси старого света".

А сейчас мы снова все вместе в Европейском союзе и мы должны снова подумать, не может ли теперь Прага стать одной из штаб квартир Европейского союза. Именно здесь, в Праге, в первые десятилетия 20-го века, возникала литература, не пожелавшая подчиниться догмам. Ее создавали немцы, чехи и евреи. Наряду с Парижем Прага была тогда важным политическим убежищем для немецких художников, бежавших от нацизма. После 68 года и поражения пражской весны, Германия стала убежищем для пражских гонимых интеллектуалов. Но мы не ограничиваемся прошлым, мы ищем пути разрешения давних споров и трагедий до сих пор не забытых. В выступлениях участников форума, в рассказанных ими историях, снова оживают чешско-немецкие связи, существовавшие в Праге до войны. Гитлер вычеркнул эту главу нашего общего прошлого. А после 45 года коммунисты в Чехии держали под запретом таких авторов, как Кафка, Макс Брод, Франц Верфель, Йозеф Рот и массу других писателей. За последнее время в Германии вышло несколько романов о депортации чешских немцев из послевоенной Чехословакии. Рассказанные истории должны затронуть и душу чехов. В своей книге "Бемише дорферд" я написал: "Европа умерла в Праге, и в Праге она возродиться". Это и случилось в 89 году.

Иван Толстой: Записки русского путешественника. Сегодня путешествие историческое, а сам путешественник многими прочно забыт. Историк и писатель Михаил Погодин, издатель "Москвитянина" и славянофил, в 1839 году отправился в Европу. Его тогда же опубликованные записки извлекла из прессы 165-летней давности наш парижский автор Диана Харазова.

В Париж Погодин приехал из Рима. Уже подъезжая к городу, о котором он столько слыхал, читал и думал с молодых лет, он был, по его словам, "неспокоен, почти в смятении". Дилижанс, в котором он добирался до Фонтенбло, долго тащился длинными узкими и кривыми улицами, пока не дотащился до конторы дилижансов на рю Монмартр. Контора эта, откуда дилижансы отправлялись не только во все концы Франции, но и во все главнейшие города Европы, представляла собой "площадку под открытым небом, среди четвероугольного строения, которое в нижнем этаже состоит почти все из дверей". На площадке была теснота и суета, выносили вещи, рассчитывались. Погодина возмутило, что при обширности сообщений и множестве пассажиров управление дилижансов не могло найти себе помещение поприличнее: путешественникам негде было даже присесть, и вещи они должны были складывать прямо в грязь на мостовую.

Приехавших сейчас же окружили "предлагатели квартир". Но найти помещение оказалось не так то просто, и Погодину пришлось снять две дрянные комнаты за 9 франков в сутки, "со скверной лестницей и такой же мебелью". Только позже он через знакомых нашел великолепную комнату за 60 франков в месяц около Больших бульваров, с видом на обгоревшие стены незадолго до того разрушенного пожаром Итальянского Театра.

Выглянув ранним утром из окна своей комнаты, Погодин видит тряпичников, которые стоят перед кучами мусора, выброшенного из домов, разбирают острыми крюками своими, вонзают их во всякую вещь, которая им годится: грязную тряпку, суконный лоскуток, какую-нибудь бечевку и одним и тем же движением закидывают себе за спину, не отводя глаз от кучи. Все это производится в одно мгновение, с удивительной ловкостью, проворством и знанием дела. Кусочки железа, стекла, фаянс, подбираются руками. Лишь только одна кучка разберется, изыскатель спешит к другой, а куча лопатами подгребается и вываливается в фуру, которая между тем тихо следует по улице и вывозит всю нечистоту из города.

На улице внимание Погодина привлекают "пресмешные" афиши: какая-то львиная помада рекламируется как чудо химии - от нее, мол, "в месяц вырастут волосы, бакенбарды, усы, брови". Большая афиша зазывает в "алжирские бани" - в 1839 году еще свежо было воспоминание о завоевании Алжира, и все алжирское было в большой моде в Париже!

Прогулка по Пале Руаяль совсем ошеломила Погодина. Перед некоторыми витринами он "смотрел разиня рот по несколько минут". Особенно поразило его в этих витринах искусное расположение выставленных предметов. Он сравнивает его с поэмой и особенно восторгается, что всякий день "эта поэма изменяется: по утру ходят по магазинам особые люди, со знаменитым вкусом, которые за известную плату переменяют расположение, раскладывают вновь все материи, платки, шали, то набрасывают их как будто кучами, то составляют из них разные фигуры, звезды, круги, то вывешивают длинными полотенцами, то укладывают в тонких складах, чтобы усладить зрение легкими переходами цветов, по всем оттенкам, от одного к другому, представить картину".

Понравились Погодину и кофейные с их зеркальными стенами, с диванами, кушетками и стульями, обитыми бархатом и столами с мраморными досками. Кофе тоже показался ему очень вкусным, но зато чашки, замечает он, "вроде наших полоскательных и без ручек, со столовыми ложками". "Что город, то норов!" - восклицает Погодин.

Один из первых визитов Погодин сделала к портному и долго припирался с ним, не желая шить сюртук по моде, ибо в то время в Париже носили сюртуки, похожие на куртки с короткими рукавами, и почтенный московский профессор не желал рядиться "таким шутом".

В ресторане Погодина удивляла ловкость подавальщиц; в то же время его шокировало "вольничание" клиентов с ними. И свое описание ресторана он заключает словами: "Скорее вон!". Погодин слыл за весьма скаредного человека, и в своем путевом дневнике он не забывает отмечать цены обедов, стоимость проездов и тому подобное.

Несколько раз побывал Погодин в театре. Видел знаменитую Рашель, которая не произвела на него особенного впечатления, мадемуазель Марс, Арналя и других знаменитых актеров и актрис того времени. О популярных в то время в Париже пьесах он отзывается довольно пренебрежительно, а "Рюи Блаза" Гюго называет даже "просто гадостью". Вместо русских капельдинеров в парижских театрах и в то время были ouvreuses, которые с чулком или другой работой в руках разводили зрителей по местам. "Как ни дать двух су?" - говорит Погодин, отмечая любезность ouvreuses. В ответ на два су - "книксен и мерси с особенным протяжением последнего звука, а деньги в передник".

В театре Погодина особо поразили продавцы афиш, которые "кричат, как удавленные". Самые эти афиши были весьма любопытны, так как сочетали в себе программу спектакля с вечерней газетой. В одной из таких афиш Погодин прочел следующее.

"Призабавное известие": "С 15 июля из водяного заведения на улице Лавандьер будут рассылаться по всем направлениям висячие бани на двух колесах. Эти бани в кабриолетках, называемые путешественницами, можно употреблять на ходу и на месте. Воды, губок, сапожных крючков будет сколько угодно. Принимается рассылка и в Департаменты".

Раз на улице Погодин встретил Адольфа Тьера, французского политического деятеля, историка и либерального журналиста, и долго шел за ним, "чтобы подметить его движения". "Низенький человечек, - записывает Погодин, - широкоплечий, но легкий, с плутовским взглядом, очень простой во всех своих приемах, без претензий".

В один из первых дней своего пребывания в Париже Погодин пошел отыскивать русскую церковь, которая в то время помещалась на рю Нев де Берри - "на самом краю города", близ триумфальных ворот и заставы Пасси". Настоятелем церкви был тогда отец Вершинский, переводчик "Логики" Бахмана. Церковь показалась Погодину оборудованной очень бедно.

После двух недель пребывания в Париже Погодин решил для ускорения осмотра "перейти из инфантерии в кавалерию", то есть, вместо пешего хождения пользоваться омнибусами. Последним он воздает хвалу: "Омнибусы прекрасное учреждение! В 7 часов утра пускаются они со всех концов и средних точек Парижа по всем направлениям (30 линий), пересекают друг друга, сообщаются, перемещаются и ездят взад и вперед до самой поздней ночи". Где бы вы ни стали, говорит Погодин, вы можете быть уверены, что через 5-10 минут мимо вас проедет один из этих омнибусов. Каждая линия в те времена имела свое название: тут были и Газели, и Ласточки, и Парижские Дамы, и Белые Дамы, и Французские Дамы и Фаворитки. "На подставке омнибуса, - рассказывает Погодин, - держась за тесемку, стоит кондуктор, который смотрит во все стороны, повертывая головой, как флюгером; по физиономии, по походке, не успев получить даже знака от прохожих, он угадывает, кому надо ехать, дергает за снурок, проведенный к кучеру, который тотчас останавливается - седок подбегает, принимается под руку, всовывается в ковчег, иногда даже на ходу, и путешествие продолжается".

И завершит нашу программу рубрика Музыкальная дата в европейском календаре. Микрофон - Марьяне Арзумановой.

Марьяна Арзуманова: "Фестиваль в Роттердаме это, прежде всего, пропаганда российской культуры", - заметил в одном интервью Валерий Гергиев, в этом году уже в девятый раз созвавший свой знаменитый фестиваль в Нидерландах. Идея знакомить европейцев с малоизвестными страницами русской классики возникла в 96 году и роттердамский фестиваль сразу стал самым серьезным событием симфонической музыки в Европе. В этот раз Гергиев исследовал мир Чайковского. Именно исследовал, причем, с грандиозным размахом. В Дедулине, самом большом городском концертном зале, в программе значились не только концерты, выступления артистов балета, камерные и музыкальные вечера, но даже лекции и симпозиумы, кинофильмы о Чайковском, мастер класса ведущих музыкантов. До 50-ти часов эфирного времени отвели трансляции фестивальной программы по радио. Музыкальный Роттердам, действительно, постигал мир Чайковского. "Мы предложили взглянуть сегодняшними глазами на Чайковского и его время, - объяснил Гергиев, - поэтому публика услышала произведения не только его самого, но и тез композиторов, которые сыграли большую роль в его жизни, а также его учеников и последователей".