Михаил Берг: В конце 1920-х годов в Ленинграде состоялись три судебных процесса над ленинградскими интеллектуалами. Они вошли в историю под названиями тех обществ, в которые входили обвиняемые. "Братство преподобного Серафима Саровского", "Космическая Академия наук", "Воскресение". Среди тех, кто был осужден к различным срокам заключения и высылке в 1928 и 1929 годах, - Александр Мейер, Николай Анциферов, Михаил Бахтин, 21-летний Дмитрий Лихачев.
Идея передачи родилась после того, как я узнал, что историк Елена Цветкова получила разрешение на знакомство с архивами ФСБ, где она обнаружила много интереснейших документов 70-летней давности. Говорит Елена Цветкова.
Елена Цветкова: Дело в том, что я и до этого обращалась к этим архивам, но обычным образом: я посылала запрос и получала ответы. А тут ко мне обратился один американский исследователь Александр Михайлович. Бахтиновед, есть такой раздел в славистике - бахтиноведение. Это ученые, которые занимаются литературным критиком Михаилом Михайловичем Бахтиным. Он уже написал монографию, написал несколько статей и сейчас готовит следующую статью. Он нашел какую-то ссылку на то, что в материалах нашего архива ГПУ, КГБ, ФСБ по Петербургу и области хранится какое-то дело, в котором есть материалы по Михаилу Михайловичу Бахтину. И поскольку ему нужно было исследование по этим материалам, а не справка, он попросил меня заняться работой с этими материалами.
Михаил Берг: Справка историко-архивного общества Мемориал. "Михаил Бахтин - литературовед, культуролог, знаменитый исследователь Достоевского. Родился в 1895 году в Орле в семье банковского чиновника. Окончил филологический факультет Новороссийского, ныне Одесского университета. Инвалид труда. Арестован 24 декабря 1928 года. Приговорен к 5 годам концлагеря". Елена Цветкова продолжает свой рассказ.
Елена Цветкова: Я, честно говоря, когда пришла работать с этими материалами, думала, что это будет дело Михаила Михайловича Бахтина. Оказалось, что это совсем не так и что тогда материалы следствия совершенно другим образом формировались. Потому что основная задача была привлечь как можно больше народа, и их по каким-то признакам группировали. Поэтому, оказалось, что для того, чтобы вычленить материалы по Бахтину, мне нужно просмотреть пять томов следственного дела по религиозно-философскому обществу "Воскресение", руководителем которого был религиозный философ, очень интересный, Александр Александрович Мейер.
Михаил Берг: Из следственного дела Александра Мейера. "Возраст 53 года, сын преподавателя гимназии города Одессы. Библиотекарь Государственной Публичной библиотеки и преподаватель Института физической культуры имени Лесгафта. Беспартийный. Политические убеждения: "Не вполне сочувствую коммунистической партии по пункту религии"".
Елена Цветкова: Мне пришлось проштудировать все протоколы, все материалы этих пяти томов. Конечно, я еще и увлеклась. Потому что там, помимо всего прочего, встречалось много знакомых фамилий - Анциферов, Гиппиус, сестра Зинаиды Гиппиус, много "бывших людей". Это терминология такая - "бывшие люди". Это значит бывшие дворяне, офицеры. И в обвинительном заключении я, вдруг, вижу: Обвинительное заключение это, знаете, такой особенный документ, это компиляция из компилированных протоколов допроса. Это такой очень патетический документ, страстный. И вот, для того, что бы показать, насколько вредны все эти кружки и общества, там вдруг, я вижу, написано, что вот еще есть такая "Космическая Академия наук". Д.С.Лихачев сделал там доклад о количестве расстрелянных по социальным слоям с 17 года по 25-й. И приводятся все эти цифры там же. Я думаю, что не может быть, чтобы это наш был Дмитрий Сергеевич. Сколько ему лет тогда было? Тут какая-то "Космическая Академия наук". Тогда я еще не читала его воспоминаний. И потом на какой-то другой странице обвинительного заключения я вдруг вижу, что нет, это наш. Потому что там уже он Дмитрий Сергеевич. Я очень этим заинтересовалась, а потом позвонила Дмитрию Сергеевичу. И говорю: так-то и так-то, такое там дело, можно ли мне посмотреть. Он говорит: "Конечно, буду очень признателен, мне самому это очень интересно, и я уже позабыл многое". Он мне написал письмо, что он мне поручает ознакомиться с этим делом. Я вернулась в тот же архив. Оказалось, что это 4 тома. И эти 4 тома относятся к году раньше, чем общество "Воскресение". Общество "Воскресение" проходило следствие в 1929 году, а это было в 1928 году. Эти люди были такими молодыми, это была золотая молодежь в самом лучшем понимании того времени. Они были из бывших, как правило. Тогда это в минус им было. Они получили образование, они свободно мыслили, они общались. Им было от 19-ти, Дмитрий Сергеевич был самый молодой, до чуть-чуть за 30.
Михаил Берг: О кружке "Хельфернак", из которого и возникло "Братство Серафима Саровского" академик Дмитрий Лихачев, который любезно согласился рассказать мне о событиях 70-летней давности. Наш разговор проходил в его кабинете в Пушкинском доме, спустя неделю после того, как Дмитрий Сергеевич отметил свое 92-летие.
Дмитрий Лихачев: Основал его преподаватель гимназии Андреевский. Он окончил Сорбонну. Вышел он очень образованным человеком. Он был психиатр, был литературовед, был философ. А, кроме того, здесь были очень дешевые книги. Потому что людям надо было жить, и интеллигенции нечем было расплачиваться за хлеб, который они получали по карточкам и, поэтому, книжный рынок был переполнен. Можно было купить и всякие редкости и составить себе хорошую библиотеку. Он составил себе хорошую библиотеку из книг нужных, действительно, ему. Менял их на соль. В соли тогда очень нуждались люди. Соль и спички. И нему можно было всегда зайти и взять нужную книгу с полки даже, если его не было. Но обязательно, такой крючок был с острым концом, накинуть на него бумажку с надписью, что такую-то книгу взял такой-то и обязуется вернуть тогда-то. Если не возвращал, тогда ему был запрет брать книги. Никакой политической окраски в тех докладах, которые делались, не было. Поэтому и называлось это "Хельфернак" - художественная философская религиозно литературная академия. Входил туда и знаменитый исследователь Достоевского Бахтин. Но Бахтин, в отличие от других, молчал. Поэтому, когда арестовали весь кружок, его не арестовали, потому что не знали, что он участвовал. И только после того, как появилась вторая статья по поводу нашего кружка, он почувствовал, что над ним нависла опасность, и уехал. А так, он приходил, правда, не очень регулярно, и молчал. Только одна была его фраза, которую я запомнил, потому что потом ее прочел в его книжке о Достоевском. То есть, сопоставил с тем идеями, которые в книге о Достоевском. Когда выяснилось, что Иваницкий провокатор, тогда мы решили распуститься. И Андреевский разыграл сцену полного разочарования, что ничего из этого не выходит, никому он не нужен, и так далее. Сидел, запрятавшись глубоко в кресло, держался за голову, произносил такие мрачные речи. Иваницкий принял это все за должное. Когда мы расходились, Бахтин сказал: "Ну вот, кончилось время диалога и наступило время монолога". Монолога, потому что в это время, в 1927 году пришел к власти Сталин. И это был уже действительно, монолог.
Михаил Берг: Об обстановке, в которой были разгромлены "Братство Серафима Саровского", "Космическая Академия" и общество "Воскресение", - историк, сотрудник Мемориала Ирина Резникова.
Ирина Резникова: Нужно, все-таки, говорить о вообще второй половине 20-х годов. Потому что рубежной является просто вторая половина 20-х годов. Не только 28-29 год, когда прошли известные дела различных кружков. Это началось и раньше. Это 25-26 год дела скаутов, это дело Мироведов, это и Орден Грааля. Прошел целый поток этих дел. И конечно, нужно на них правильно смотреть, исходить из смысла самого 29 года. Это общее место, что 29 год - это год великого перелома. А в этом смысле интересно посмотреть, что же было на другом фронте. А на другом фронте, так как страна готовилась к коллективизации, то к 1929 году необходимо было, чтобы была проведена идеологическая унификация страны. Дело в том, что как раз к середине 20-х годов реальная политическая оппозиция уже сошла на нет. И свободная мысль, и политическое несогласие, оно ушло в другую сторону жизни, вне политической формулировки, вне политического мышления. И поэтому воспроизводилась в других категориях. Надо сказать, что советская власть, если обобщенно это называть, они мыслили, естественно, биполярно. Кто не с нами, тот против нас. И поэтому надо сказать о том, что желание построить идеологически однородное государство, оно было естественно для этого режима.
Михаил Берг: Академик Дмитрий Лихачев.
Дмитрий Лихачев: Поэтому, ничего удивительного ни в кружке "Воскресение", ни в "Братстве Серафима Саровского" не было. Протоколы не велись. Только в кружке "Хельфернак", который потом стал именоваться "Братством Серафима Саровского", когда начались гонения на церковь, только тогда появились списки присутствующих на заседаниях. Тема заседаний и потом расписывались люди. Это было абсолютно нельзя. И когда наступила опасность, то Коля Гурьев снес этот большой гроссбух с различными фамилиями на Крестовский остров и там закопал в землю. Может, до сих пор жива эта книга, потому что она была обернута в клеенку, в разные предохранения от сырости, а может быть, какой-нибудь экскаваторщик вырыл и выбросил ее. Но сама по себе она была интересная, потому что она давала представление об интенсивности умственной жизни и, кроме того, об интересах и докладчиков, и самих присутствующих. Можно было на такой журфикс привести совершенно незнакомого человека, и так и приходили. Так затесался к нам провокатор Ионкин. Он в документах Большого Дома значится Иваницким. Совершенно неграмотный парень, пьянчуга, который вдруг стал изображать из себя чуть ли не святого. Прикладывал руки к груди и говорил шепотом, чтобы меньше разобрали его глупости, потому что он был совершенный невежда.
Михаил Берг: Накануне ареста членов "Космической Академии" в "Ленинградской правде" вышла статья братьев Тур "Пепел дубов". По словам Дмитрия Лихачева, Михаил Бахтин, посещавший "Хельфернак":
Дмитрий Лихачев: : решил уехать, когда появилась статья "Пепел дубов" в "Ленинградской правде". Эти братья Тур были специалистами по разоблачению кружков. Они были, собственно, фельетонистами у ГПУ. ГПУ их специально держал и оплачивал, чтобы общественность была в курсе производимых арестов. Это был обман людей. Это было возмутительно, потому что нас сделали взрослыми, какими-то сенаторами, генералами, потом, антисемитами. На самом деле этого ничего не было, потому что мы одного из наших, он теперь покойный, Каллистова: надо было, чтобы поступить в "Космическую Академию наук", делать там доклад. После этого его избирали членом. Но он сделал доклад с таким антисемитским уклоном, что мы единственного его не приняли тогда.
Михаил Берг: О статье "Пепел дубов" - Елена Цветкова.
Елена Цветкова: После того, как я поработала с этими делами, я еще раз перечитала "Мастера и Маргариту". И я поняла, что Булгаков очень хорошо знал эту ситуацию, и я целый план там нашла, целое подводное течение, посвященное именно этому. Возьмите, хотя бы, "взять бы этого Канта, да на Соловки". А вот почему захотелось перечитать "Матера и Маргариту"? Потому что тон этой статьи сразу что-то напомнил и вспомнился критик Латунский и еще критики, которым Маргарита потом окна громила. Наверное, это тоже требует специального исследования. Это такой особый стиль журналистики, я не знаю, как это назвать, которого нигде больше нет. В нем даже есть некое мастерство, чтобы так подобрать слова и так построить фразу. Это вот такой, ни на что не похожий стиль.
Михаил Берг: О политической подоплеке этих дел - Ирина Резникова.
Ирина Резникова: Было ли сопротивление советской власти? И в анкете арестованных, и в их сводках, постоянно присутствовала вот эта формулировка - "лояльность". Хочется привести пример из более раннего времени, когда еще спрашивали сочувствия к советской власти. Еще в 1921 году, во время допроса по делу Помгола, Вера Фигнер замечательно ответила: "Я советской власти не сочувствую". И в смысле этой формулировке заложено дальнейшее понимание отношения к советской власти: лояльность - не лояльность. Если мы возвращаемся к делу "Воскресения", по которому было арестовано 70 человек, а допрошено еще больше, то вопрос лояльности стоял всегда. Наиболее частая формулировка: "к советской власти лоялен, но не одобряю религиозную политику". Например, политику по отношению к науке, искусству, культуре. Замечательна формулировка у Веры Федоровны Штейн. Она пишет, что она относится к советской власти, как к власти. Наоборот, если смотреть со стороны советской власти, то это люди, несущие в себе потенциальное несогласие. Так как власть мыслит биполярно, то несогласие - это политическое несогласие. Отсюда вот эта антисоветская пропаганда, и так далее.
Михаил Берг: О "Космической Академии" - Дмитрий Сергеевич Лихачев.
Дмитрий Лихачев: Это кружок, который образовался в Институте гражданских инженеров. Нас было всего 8 человек. Это Аркаша Селиванов, очень славный, веселый человек. Сперанский, брат главного архитектора Петербурга. Потом был преподаватель химии, он самый старший из нас был, ему было 33 года. Но он был такой восторженный человек, которого тянуло к молодежи. Поэтому у него, на его двух квартирах были конференц-залы. Мы создали себе гимн. Это перевод Гаудеамуса с латинского на древнегреческий. Доклады все носили шутливый характер. Надо было придумать экстравагантный доклад. По этому экстравагантному докладу и принимали, собственно, в "Космическую Академию наук". И, кроме того, различные обряды, церемонии вот такого необычного, карнавального характера. Потом, походы летом. Меня родители не пускали, я не мог отправиться. Но поощряли то, что я ходил в этот кружок. Потому что я сидел обычно очень много дома и мало общался с товарищами, потому что наша квартира была в Печатном Дворе. И туда не пускали просто так. Поэтому товарищи ко мне не могли прийти. И у меня, собственно, товарищей было мало, только тот, кто сидел со мной за партой. И это беспокоило отца и мать. Правда, у нас в квартире было интересно, потому что было много книг. Несколько тысяч было редчайших. Там были и Альды, и Эльзевиры, и дворянские альбомы, и китайские рукописи. Поэтому я, не общаясь ни с кем, жил в этой квартире, полной редчайших книг. Все время разбирал их. Тем не менее, отец меня выгонял. Потом он очень страдал и каялся, что подвел меня под арест. Очень ругал Андреевского. Потому что Андреевский, пользуясь своими революционными старыми связями, получил столько же, сколько мы, дети. Получили - по 5 лет. Но он не выхлопотал нам скидки. Если ему с 10 лет дали 5, то нам с пяти лет должны были дать по три года. Так как он не хлопотал за нас, из этого ничего не вышло, и отец на него страшно сердился.
Михаил Берг: Из обвинительного заключения по делу "Братства Серафима Саровского".
"1928 года, 28 апреля. Я, уполномоченный 4-го отделения ОГПУ Стромин, рассмотрев настоящее дело номер 195 по обвинению в создании нелегальных советских организаций под названием "Братство преподобного Серафима Саровского" и "Космическая Академия наук" нашел:
В конце 1927 года в ОГПУ поступили сведения, что в Ленинграде существует нелегальная антисоветская организация под названием "Космическая Академия наук", члены которой регулярно собираются на частных квартирах для обсуждения различных вопросов, в том числе, вопросов политического характера. Из дополнительных сведений выяснилось следующее. "Космическая Академия наук", вкратце КАН, организованная в начале 1926 года, разбивается на 7 кафедр по православному богословию, православной апологетике, химии, естествознанию, психологии, лингвистике, истории философии. "Космическая Академия наук", организованная сначала из 7-ми человек, кабалистическое число, для изучения психологии и идеалистической философии постепенно превратилась в кружок политический, обсуждающий вопросы, связанные с Февральской и Октябрьской революциями, действиями советского правительства, действиями органов ОГПУ (статистика расстрелов), антисемитизмом и так далее. И склоняется к увеличению своего состава. С целью недопущения дальнейшего роста этого кружка, в ночь на 8 февраля сего года были арестованы следующие его члены: Розенберг Эдуард Карлович, Каллистов Дмитрий Павлович, Лихачев Димитрий Сергеевич, Тереховка Анатолий Семенович, Раков Владимир Тихонович, Машков Федор Павлович, Сперанский Николай Евгеньевич, Розенберг Владимир Карлович, Селиванов Аркадий Васильевич, Тихонов Александр Михайлович, Бухштаб Борис Яковлевич, Жандоров Николай Васильевич".
Михаил Берг: По мнению Елены Цветковой, это молодые люди собирались...
Елена Цветкова: ... чтобы свободно обмениваться своими мыслями. Естественно, что всякая наука, теория, все что угодно, может продвигаться только при наличии оппонента, спора, дискуссии. И для этого они и собирались. Было очень много кружков. Была и эта "Космическая Академия наук". Там их было 7 человек. Было некое "Societe de plaisir" - общество удовольствия. Там собирались ребята, у них были менее аскетические правила поведения, но они тоже делали друг другу доклады, был "Абдем" - общество любителей греческой философии. Был "Осьминог" - литературный кружок. Было общество "Воскресение" - это более взрослые люди были. Они свои религиозные взгляды все больше обсуждали. Причем, не обязательно единомышленники. Они разговаривали там. И этого было очень много всего. И, надо сказать, что Дмитрий Сергеевич участвовал чуть ли не во всем. Видимо, интересно ему было. Он ходил и в литературный кружок, и в греческую философию. Везде бывал. Это, как бы расширение кругозора и расширение собственной мысли. Для этого это все и было. А где еще? Публиковать уже ничего нельзя было тогда.
Михаил Берг: Вспоминает академик Лихачев.
Дмитрий Лихачев: Надо сказать, что я почти не подвергался допросам. Раза два. Первый раз были следующие обстоятельства. Я сидел в камере, среди которых был уголовник. Тогда уголовники очень хорошо относились к контрреволюционерам, к интеллигенции. И когда меня вызвали на допрос, он сказал: "Теплее одевайся. Обязательно надо в тепле быть". И велел мне одеть шубу. С тех пор я люблю тепло, кстати сказать. И вот я явился на допрос в шубе отцовской на беличьем меху. И сидел, кутался. И следователь меня спрашивает: "Это что за маскарад? Почему?". Я говорю: "Я болен, у меня инфлюэнца". Тогда грипп назывался инфлюэнца. Оказалось, что следователь Стромин страшно боится заболеть гриппом, и поэтому на первом допросе мы только заполнили анкету, и он меня отправил назад, в камеру. Надо сказать, что Тарле, том показаний которого вышел, был исключением. Таких писателей, как называли их обычно в тюрьмах, новеллистов или романистов, которые сочиняли такие огромные допросы, как Тарле, это было редкостью. Нельзя сказать, что это было постоянное явление. Просто это был полный произвол следователя. Следователь мог дать, и все это отлично утверждалось Глебом Боким, Катаняном и всеми членами этой тройки. Причем, тройка, на самом деле, это был один следователь. Остальные подписывали где-то на дому. Не приходили на заседание. Во всяком случае, Катанян и Глеб Бокий не приходили. Глеб Бокий был даже студент-геолог. Ему надо было учиться. По этому поводу у нас, на Соловках, сочиняли всякие стихи шуточные о том, что он ставил двойки своим ученикам, на геологическом факультете, зато сам сейчас дает пятерки. Кстати сказать, это все одной плоскости явление - стремление в тяжелой обстановке 20-х годов шутить, это позволяло психологически выжить в обстановке Ленинграда, города, пользовавшегося какими-то привилегиями, но, все таки, голодного города, а с другой стороны, в обстановке лагеря выжить как-то, отшутиться от всех неприятных впечатлений.
Михаил Берг: О судьбе Михаила Бахтина - Елена Цветкова
Елена Цветкова: Бахтина спасла жена. Насколько это прослеживается по материалам дела, он был очень больным. У него было заболевание костного мозга, которое было с 16 лет, после менингита, насколько я поняла из материалов дела. И она его упрятала от следствия в больницу. То есть, его выпустили сначала. Она этого добилась. Она его прятала до тех пор, пока ей не подписали документы о том, что его будут отдельно освидетельствовать. И тогда его все равно отправили в ссылку, она вместе с ним поехала. Но, действительно, в места с сухим и жарким климатом.
Михаил Берг: Слова о сухом и жарком климате из акта освидетельствования Лихачева Дмитрия Сергеевича 23 февраля 1928 года. Составлен карандашом на бланке. "Объективное исследование. Общий вид - слабогрудый. Телосложение - слабое. Давление - пониженное. Физические недостатки - плоская грудь. Сердечно сосудистая система - нечистый шум у трехстворчатого клапана, учащенный пульс. Органы дыхания - увеличение бронхиальных альвеол, несвойственное дыхание сзади. Диагноз - хронический катар верхушки левого легкого, перибронхит, броунодеит, неврастения в выраженной форме при неврозе сердца. Заключение - следовать к месту назначения может. Желательно в местность с сухим, теплым климатом". О том, насколько строгими оказались приговоры, - Елена Цветкова.
Елена Цветкова: Все он получили от трех до пяти лет. Дмитрий Сергеевич получил пять лет Соловков. Мейера приговорили к расстрелу. Но в связи с тем, что он был человек в возрасте и больной, ему пошли навстречу и "гуманно" заменили на пять лет Соловков. Кстати, в этих воспоминаниях своих Дмитрий Сергеевич справедливо удивляется, что как же это так, нас взяли за то, что мы стремимся общаться, а в результате свели всех вместе на Соловках, и мы там вели журнал. У них там журнал выпускали с фельетонами, с карикатурами. Какие-то тоже делали типа журфиксов. Делились какими-то взглядами, даже доклады пытались друг другу делать. Как бы они их объединили там, на Соловках, устроили им такую вот школу жизни.
Михаил Берг: О деле общества "Воскресение" - Ирина Резникова.
Ирина Резникова: Бахтин приговорен к 3-м годам, Анциферов к 5-ти. Всего было приговорено 70 человек. 48 к заключению в лагерь, к разным рокам. А остальные к ссылке и высылке.
Михаил Берг: Справка из следственного дела. "Лихачев Дмитрий Сергеевич. 1906 года рождения. Сын бывшего дворянина города Ленинграда. Активный участник КАНа - Космической Академии наук. Был завербован в 1926 году. Доставал материалы о мировом еврействе и о зверствах ОГПУ. Делал доклады о православном значении старого правописания и об истории русской церкви. 8 октября 1928 года, постановлением коллегии ОГПУ приговорен в концентрационный лагерь сроком на 5 лет. Во исполнении прежнего постановления Лихачев Д.С. лишен права проживания в 12 пунктах. Начальник СПО ОГПУ Г. Молчанов". 70 лет спустя Дмитрий Сергеевич Лихачев - в передаче Радио Свобода.
Дмитрий Лихачев: Конечно, было очень тяжело. Но это все скрашивалось, когда попадался хороший сокамерник. Когда я оказался в камере 273, то там был граф Рошфор. Французского происхождения. Его отец или дед установил какое-то законоположение о тюрьмах. Мы над ним смеялись, что теперь он сидит по этим правилам. Очень интересный был молодой человек, сестра которого была негласной женой Карсавина. И он много пел. Мы пели романсы и песни. Но это строжайше запрещалось. Поэтому время от времени, врывался тюремщик, который на нас дико орал, что он отправит нас в карцер.
Михаил Берг: О поведении на следствии членов общества "Воскресение" - Ирина Резникова.
Ирина Резникова: Они вели себя нормальным, естественным образом. И Анциферов и Половцева, и Мейер, и Бахтин. Все они говорили правду. О том, как на их взгляд устроен мир. Не только о том, как устроено данное чаепитие, и не только о присутствующих. Мейер отказался говорить об именах людей, пришедших на квартиру Половцевой на какое-то очередное заседание кружка. Смотрицкий, например, говорил о людях, которые пришли. Но, тем не менее, они искренне и подробно говорили о том, как они считают, что устроен мир. Хотя уже многие считали, что советской власти это не интересно и, поэтому, вовсе не разговаривали. Люди очень по-разному себя вели. Особенно, интересно, что молодые ребята даже сильнее отказывались говорить с советской властью.
Михаил Берг: Что представлял собой лагерь на Соловках в конце 20-х начале 30-х годов? Академик Лихачев.
Дмитрий Лихачев: Унижение претерпевали все. Все претерпевали и ругань, и физическое воздействие. Первое, что я получил, это удар сапогом по лицу. Потому что я выходил из вагона, конвоир стоял на площадке. Он был недоволен, что я слишком медленно схожу вниз, и он ударил меня сапогом по лицу. Унижений всяких я испытал вдоволь. Но все это покрывалось тем, что кругом меня была настоящая интеллигенция. Я лежал и просто на полу больницы, когда у меня был сыпной тиф. Лежал погруженный в свою и чужую мочу. Потому, что люди не могли вставать. Все это было ужасно. Но потом я оказался в человеческих условиях. Комната меньше этой, нас было всего 6 человек. Из них трое кандидаты на престол. Там был барон Дистерло, Осовский, связанный с Палеологами. Это была очень хорошая компания. Я знакомился и с бытом, и с нравами того круга, к которому я не принадлежал. Потому что отец мой был просто инженером из купеческого сословия. Это было только в эту пору 28-32 год. Тогда заключенные имели возможность воздействовать на начальство. Иногда в хорошем смысле. Потому что лагерный быт создавался военными. Военными кадровыми, которые создавали санчасть. Первая рота, вторая рота... до 13-й роты. Это было счастье, потому что таким образом сдерживались уголовники и даже стукачей ссылали. Я потом работал под руководством старого судьи в криминологическом кабинете, который занимался тем, что собирал мальчишек и девчонок, и им давали какие-то человеческие условия. Вот эти русские военные придумали такую концепцию, что советский строй не карает, а перевоспитывает. Это оказалось хорошо. Никакого перевоспитания, конечно, не было. Но под эту марку можно было получить и санчасть и приличный труд канцелярский и создать два целых барака для подростков, спасая их. Это делала все одна часть, во главе которой стоял флаг-офицер Керенского Мельников. У него был ужасно свирепый вид. И это вызывало сочувствие у ГПУшников. Он был способен накричать. На самом деле, он делал все хорошее. И он, кстати сказать, освобождал лагерь от доносчиков, от стукачей. Если к нему поступали сведения о том, что такой-то заключенный занимается стукачеством, то он собирал этап и отправлял на Конд остров. А там, на Конд острове, уже знали, что там собираются стукачи. И они издавали стенную газету под названием "Стукач". Это все становилось таким нереальным. Это не то Кафка, не то Мрожек. Скорее, Мрожек, чем Кафка.
Михаил Берг: Как сложилась дальнейшая судьба основных фигурантов дела общества "Воскресение"? Ирина Резникова.
Ирина Резникова: Главный герой этого дела Александр Александрович Мейер, будучи в заключении на Соловках, работал в Соловецком обществе краеведения, там был такой криминологический кабинет. Но он не долго пробыл на Соловках. Его вызвали в период переследствия по делу Академии Наук. Это тоже очень принципиальный момент. Дело в том, что это общее гонение на интеллигенцию конца 20-х годов, оно же не локально, не только на религиозно-философскую интеллигенцию. Потому что в это же время проходит по всем направлениям - дело Промпартии, дело "вредителей". И все это дело завершает колоссальное дело Академии Наук. И многие люди, которые проходили по делу "Воскресения", они потом были из лагеря привезены на переследствие по делу Академии Наук. Кто-то с дополнительным сроком, кто-то нет, но, тем не менее, они были привлечены к этому делу тоже. Про Мейера. Он был вызван на переследствие, он провел некоторое время в Ленинграде, в ДПЗ. Потом был возвращен не на Соловки, а на Медвежью Гору и был освобожден в 1934 году. Жил в Московской области, продолжал писать. В это время в Медвежьей горе он познакомился с философом Лосевым. И вот эти последние годы жизни, он умер в 1939 году, он сильно болел. С 1934 по 1939 год он вел очень активную переписку с Лосевым, которая сейчас готовится к публикации в сборнике "Переписка Лосева".
Бахтин с Михаилом Михайловичем был тоже вызван по делу Академии Наук. Дело в том, что это мелкие иллюстрации, которые дополняют картину. Все свелось потом на деле Академии Наук. В процессе следствия по делу Академии Наук лагерь был заменен высылкой в Казахстан на оставшийся срок. Он освободился в 1931 году и некоторое время работал в Саранском университете. А потом переехал в Москву, и вот он - автор работ о творчестве Достоевского. Он умер только в 1975 году, поэтому очень много успел еще сделать. Его творчество, оно наиболее известно из вот этих людей.
Михаил Берг: Академик Лихачев.
Дмитрий Лихачев: Когда нас освободили, там произошла такая история. Те, кто получил пять лет, они освободились как раз к сроку окончания канала. И Сталин распорядился всех строителей освобождать в чистую и разрешать им переехать в город. А те, кто получил три года, освободились раньше, и они попали в ужасные условия, потому что их отправили в ссылку. И многие из них оказались потом расстрелянными. Потому что, например, в Архангельской губернии, там ссыльных собрали, гнали их по главной улице города и где-то расстреляли. Не знаю, существует ли их общая могила сейчас или нет. Собрали огромное количество людей, как мне рассказывали. Я там не был. Поэтому три года оказались страшным сроком, а пять лет оказалось удачей. И я был освобожден с правом проживания в городе. Потом Тереховка, поэт, автор нашего гимна, русского, не греческого, Раков архитектор, Сперанский, архитектор. Вот они все оказались в положении людей, которые имели право проживать в Ленинграде.
Михаил Берг: Чем обернулась для страны расправа с прославленными философами и совсем юными интеллектуалами из "Космической Академии наук"? Елена Цветкова.
Елена Цветкова: Тронуло меня то, что я еще раз очень близко осознала, что история наша могла пойти по совсем иному пути. Потому что какая же была молодежь замечательная! Хорошо, не вся. Какие были сливки молодежи. Ведь все там было - и образование, и свобода. Дай нам Бог до такой свободы дорастить наших детей когда-нибудь. А ведь вы знаете, одному из них было просто предъявлено обвинение в том, что он скрыл свое происхождение. То есть, вот эта замечательная молодежь, выросшая на традициях, они должны были отрекаться или скрывать своих родителей. Потом уже своим детям далеко не все из них рассказывали о дедушках и бабушках. А уж эти дети просто не знали, что рассказывать своим детям. И таким образом прервав связь времен, прервав традиции, которые наращивались столетиями, в общем-то, очень важного нас с вами лишили. И то, что теперь ищут национальную идею: Боже мой, какая же национальная идея, если мы не знаем ничего о наших дедушках и бабушках. Это, по-моему, такое преступление, одно из главных преступлений, которое советская власть по отношению к нам ко всем, к нашим детям, нашим внукам совершила.
Михаил Берг: Почему сегодня так важно понять, что произошло тогда, 70 лет назад, когда одновременно с коллективизацией и расправой над крестьянами, советская власть расправилась с остатками свободной мысли? Ирина Резникова.
Ирина Резникова: Совершенно очевидно, что сейчас мы постоянно возвращаемся в проблеме кружков, движений, общественных организаций 20-х годов. И мы пытаемся их посмотреть с сегодняшней стороны. И интерес к ним именно этим и обусловлен, что мы проходим ту же самую фазу. Вот, например, если вернуться к коллективизации, почему сейчас интересен этот вопрос? Потому что проблема права на частную собственность на землю, она соответствует идеологически независимой личности. Духовно независимой личности. А коллективизация - полной унификации. И вот сейчас этот вопрос опять стоит, частная собственность на землю или коллективная. И нам опять интересны именно религиозно-философские аспекты 20-х годов, когда этот вопрос стоял тогда.
Михаил Берг: Все повторяется. Россия опять на переломе, но академик Лихачев верит в случай.
Дмитрий Лихачев: Я верю в случай. Я не верю в законы истории, как непреложные. То есть законы действуют, а историческая жизнь идет сама по себе. И туда врывается иногда случай. Это нельзя не видеть. Надо быть очень зашоренным человеком, чтобы не видеть роль случая. И от случая сейчас очень много может зависеть. Сейчас невозможно представить будущее наше, потому что оно все незакономерно. Законы есть, но на них история не обращает внимание. Сколько было случаев: хотя бы то, что я получил пять лет, а не три года, о которых хлопотали мои родители. Если бы родители добились того, чтобы мне дали три года, а не пять лет, меня бы уже не было, я был бы уже в ссылке, в ужасных условиях, подвергшийся второму аресту. Чистый случай!
