Рано утром в шесть часов
Началась стрельба из автоматов.
Нас окружили танки.
Всех мужчин забрали
И расстреляли на глазах матерей.

Эти стихи я записал с голоса девочки в тиранском лагере беженцев. Честно говоря, я ожидал увидеть в лагере детей, убитых горем. Не увидел. Вначале они показались мне весёлыми. После я понял, что они скорее возбуждённые, как говорят психологи «гиперактивные».

Шарф Руговы красно-чёрный -
Это флаг наш непокорный!

Стихи про шарф меня порадовали. Лучше про миротворца Ругову, чем про людей с автоматами. Но на детских рисунках корявых красных букв УЧК (Косовская Освободительная Армия) тоже хватает. Эти литеры чем-то напоминают гайдаровское РВС. Но есть и другие рисунки. Семилетняя Севгие нарисовала серые танки и зелёного сербского милиционера. Десятилетняя Антигона - пятна крови на траве, рядом - убитый косовар, чуть поодаль - его шапка. Я сидел с детьми в палатке и они снова и снова декламировали:

Я стану пулей
И выпрыгну навстречу тебе!
Я нападу, как дракон,
С двумя гранатами
И пальцами буквой V.
Victory!
Победа!

У лагерного психолога я спросил, что он думает о состоянии детей. Психолог оказался студентом-косоваром. Он ответил, что дети плохо спят, нервничают, когда слышат жужжание вертолёта, часто замыкаются в себе. «Мы делаем всё, чтобы они забыли горе»,- сказал он. Я заметил, что психологи в Кукесе наоборот, просят детей выговориться: когда пережитое горе описывается в школьном сочинении, в устном рассказе, то ребёнок смотрит на свою беду со стороны, становится рассказчиком, а не действующим лицом. Студент-психолог удивился. Он думал, что его похвалят за гуманность. Студент тоже показался мне ребёнком. Глядя на детские картинки, слушая детские голоса, я вспомнил стихи Десанки Максимович. Когда-то в молодости я переводил их с сербскохорватского. Цикл поэтессы назывался «На выставке детских рисунков»:

-А это что, арбуз?
-Арбуз.
-А как на вкус?
-Хорош на вкус.
-Раскрась серёдку покрасней,
чтоб стал арбуз ещё вкусней!