Эту программу Вы можете также послушать в фромате RealAudio: - Послушать сразу или - Выгрузить для локального прослушивания
Тольц:
Эта передача целиком посвящена Сергею Есенину, столетие которого сейчас отмечает Россия.
Александр Панченко:
Итак, Есенин. Он в русской литературе остался, хотя многие его современники и дружки, и люди, которых он уважал или, наоборот,- терпеть не мог, - ушли из русской литературы и стали, так сказать, некоим музейным слоем.
Есенин - слой живой: его читают, особенно любят, конечно, петь стихи его, но на чью-нибудь чужую музыку, хотя он и сам бывало подбирал к своим стихам музыка и тоже их пел. Так вот почему, почему? Почему, скажем, никому не придет в голову читать имажиниста Вадима Шершеневича, с которым они вместе манифесты там разные подписывали? Вот Есенина читают, и значит он живой.
Тольц:
Это говорит академик Александр Михайлович Панченко . Вместе с ним в нашей сегодняшней передаче принимают участие люди самых разных профессий, убеждений, пристрастий. Разного возраста даже. И в чем-то - разных культур.
Это, прежде всего, сын Сергея Есенина - Александр Сергеевич Есенин-Вольпин - математик, живущий ныне в Соединенных Штатах, а в прошлом - узник советской тюремной психушки и известный правозащитник.
В передаче участвуют также музыковед, специалист по массовой советской культуре Татьяна Чередниченко, поэт Сергей Гандлевский и литератор Сергей Куняев (вместе с отцом он опубликовал недавно в журнале "Наш современник" их совместное сочинение о Есенине; а теперь оно вышло и в серии "Жизнь замечательных людей")
Итак, вопрос, уже отчасти сформулированный академиком Панченко: как Есенину удалось "пережить" своих современников-поэтов, имена и стихи которых помнят ныне лишь немногие (как правило, специалисты - филологи и литературоведы), почему сотни тысяч, может быть, миллионы наших современников-россиян их не только помнят наизусть, но и любят, поют даже, почему в отличие от тех самых своих современников-поэтов (оставим забытых; я говорю сейчас о выдающихся), почему в отличие от них Есенин стал важным действующим персонажем бытующего в национальном сознании российского исторического мифа и является знаковой величиной для современной общественной жизни России? Почему, наконец, именно его, Есенина, ретушированные и покрытые лаком портреты с трубкой и пробором, а не портреты, скажем, Пушкина или Пастернака, украшают жилища многих наших российских современников?
Отвечает один из авторов журнала "Наш современник" Сергей Куняев
Сергей Куняев:
- Дело в том, что с именем Есенина в России связан совершенно удивительный комплекс ощущения и восприятия. Есенин воспринимается не просто как поэт, не просто как фигура литературная - это нечто судьбоносное в жизни самой России, в жизни российского общества, в жизни русского человека.
Об этом, может быть, немного известно, но сама по себе посмертная судьба Есенина, его посмертное бытование в русской жизни представляет крайний интерес. Известны, например, такие факты, как попытки запрета его творчества, известны попытки борьбы с так называемой "есенинщиной". Кстати, продолжалось это на протяжении довольно-таки длительного времени, и эта кампания пережила несколько рецидивов. По существу, Есенину была уготована судьба одного из многих поэтов на десятилетия закрытых от читателя, и где-то, допустим, можем предположить, что его поэзия была бы снова открыта для русского читателя, где-то лет через 40 - 50.
Но то, что произошло с Есениным в реальной истории России - это нечто совершенно уникальное. Это единственный поэт, который заставил с собой считаться абсолютно всех. Всякая попытка отсечь его от отечественного читателя была изначально обречена. И это поняли все: это понял и читатель, это понял идеолог, пытавшийся Есенина запретить. И это в общем как-то было изначально ясно для всех, что Есенин настолько вошел в русскую жизнь, в русское сознание и в русскую душу, настолько органично и гармонически вообще соединился с образом русского человека в ХХ столетии, что любая подобная попытка была буквально обречена. И Есенин, вопреки всему, оставался в русской жизни, в русской литературе, будь то на уровне официальном, на уровне не официальном, на уровне полуподпольном, подпольном, на уровне бытовом, на уровне просто душевного чтения - он в русской жизни присутствовал, присутствует и присутствовать будет всегда, по крайней мере до тех пор, пока история России будет продолжаться.
Тольц:
Так считает Сергей Куняев. Но в этих его эмоциональных словах - лишь констатация минувшего и существующего, а так же предсказание, основанное на уверенности надежды.
В чем же, однако, "секрет живучести" Сергея Есенина, не только его творческого наследия, но и его, ставшего уже легендарным, мифическим, культовым образа, плотно, как я уже сказал внедренного в нашу жизнь?
Мне отвечает сын поэта Александр Есенин-Вольпин
Александр Есенин-Вольпин:
- Тут трудно сказать, но тут особого даже секрета нет: какой же секрет, когда столь явно обнаружилась самая природа его характера в этом самом. Это не секрет, а это он сам. Вот насколько он секретен, настолько это секретно. Это просто он жив, в известном смысле, только и всего. Но, конечно, требует объяснения причина этого явления.
На самом деле, Есенин, так сказать, поэт, как и всякий поэт, он имеет много проб пера. Многие его стихотворения являются сыроватой пробой пера, и никто бы их и не вспоминал, как не стоит вспоминать его непоэтических поступков. Известными стали всякие его приключения и похождения в рестораны, и прочее тоже известно, но не об этом мы вспоминаем сегодня, правда?
Тольц:
- Конечно правда. Но мы говорим сейчас о тайне популярности, и без этого нам тоже, наверное, не обойтись. Однако, прежде всего, давайте о творчестве.
Александр Есенин-Вольпин:
- Так вот, если разрешать полное собрание сочинений, включая академическое, которое там готовится, там вплоть до нецензурной брани и то, что войдет в любую антологию избранную в нормальный 3-4-х томник, кажется 6-ти томник существует, я не все знаю. Так или иначе у него есть немножко прозы, тоже вот сюда же подключим, то, что входит в избранное, то, что он сам готовил бы к печати, распадается на две, по крайней мере, части, там есть еще третья, более-менее юношеский цикл, полумистика, религиозный. Есть любители, не буду спорить. Я лично это плохо понимаю, мне это далеко. А так это имаженистическая лирика природы, это заметно: это тоска по поводу наступления техники в наше время, помните : "Милый, милый смешной дуралей..." - вот это вот стихотворение. Это одна сторона. А другая сторона - его гражданская поэзия, которая так не преподносилась, его ведь несколько искусственно объявили только лирическим поэтом, на самом деле там была явно выраженная антибольшевистская струйка, которая в общем-то и привела его к могиле, вероятно быстрее много (он же рано умер). Но это первый из крупных русских поэтов, который сумел с немалой силой, не первый, и Пастернак еще раньше, его стихотворение "Как было хорошо дышать тобою в марте..." просто антиленинское стихотворение, про революцию, это конечно было раньше, потому что было написано в 18-м году, но Пастернак старше моего отца.
Тольц:
- Скажите, а какое стихотворение отца Вы больше всего любите?
Александр Есенин-Вольпин:
- Поэму "Черный человек", последнее прощальное стихотворение "До свидания, друг мой, до свидания...", затем "Разговор с Пушкиным": "Стою я на Тверском бульваре...", "Ты меня не любишь, не жалеешь..." - вот это. Но я мог бы десяток перечислить, но именно из поэзии я ставлю первой поэму "Черный человек" - просто шедевр.
Но при всем при этом я не скажу, что я его ставлю непременно выше Блока и Гумилева. Для меня крупнейшие поэты ХХ века, тут можно начать с Анненского, который все-таки прожил почти десятилетие в ХХ веке и я таки поставлю его выше, но с поправкой, что он поэт и ХХ, и ХIХ века. Пастернак, в виду его особого характера, на самом деле, не может рассчитывать на особую популярность. Как, кстати, Есенин не может тоже рассчитывать на особую популярность среди интеллигенции, где больше отдают ему должное, чем ценят и любят, где больше поэзия зависит от того, как вы понимаете поэзию. Я сам, было у меня время в молодости ранней, когда я предпочитал Пастернака Есенину и сейчас предпочту Блока и Гумилева, например.
Но никто не ставил памятники к столетию со дня рождения ни Гумилева, ни Блока, ни Пастернака, а в отношении Есенина это делается. В чем причина? Конечно, как человек, вышедший из широкой народной среды, он очень многим напомнил о том, что они тоже могли бы стать людьми выдающимися. Пастернак напоминает это, но гораздо более узкому кругу людей. Ведь это немаловажно.
Тольц:
Секрет Есенина. В этом выпуске программы Россия Вчера, Сегодня, Завтра, посвященном 100-летию поэта, мы пытаемся понять причины значимости его для нашей жизни.
Слово академику Александру Панченко.
Александр Панченко:
- Дело все в том, что читатель, так сказать потребитель искусства и производитель искусства и писатель, и художник, после ренессанса привык делать ставку на новизну, неожиданность, непредсказуемость, на некий сюрприз. Это чисто городской принцип. Только в городе масса незнакомых людей и масса сюрпризов ожидает каждого, особенно, кстати, крестьянина, приехавшего в город, каким и был Есенин. И поскольку основная масса потребителей и писателей это люди городские, то этот принцип считается как-то так негласно верным и может быть даже единственно верным. На самом же деле все это конечно же пустяки.
Существует другой принцип: ставка на ожидаемое, на банальное. И это есть у всех. Пока мы дети, и мы читаем сказки, а в сказках всегда Иван-дурак становится Иваном-царевичем, женится на царевне и так далее, и все страшно довольны, что вот получилось так, как ожидали. Но потом человек взрослеет, горожане - у них другие принципы, а вот Есенин взрослел по другому, он ведь начинал тоже с непредсказуемости: с каких-то диалектных таких вещей, которые сейчас очень трудно читать и они требуют перевода. Вот такая, знаете ли, некоторая натуженная русскость, если можно так выразиться. А потом он понял, что можно писать так, со ставкой на ожидаемое. "Письмо матери", "Письма сестре", "Ответ матери" и "До свидания, друг мой, до свидания..." - все это ожидаемое, ожидаемое, ожидаемое... Потому что банальный поэт, но если он конечно настоящий поэт, если он талантлив, банальный поэт имеет полное право на существование, так же как поэт-новатор. Ибо жизнь банальна, она состоит всегда (это при Гомере или, знаете, при Эйнштейне, совершенно все равно) рождение - брак - смерть и так далее...
У Есенина это шло, конечно, от природы. Я думаю, что для него это было тяжелее всего, вот это столкновение города и природы, и тогда он писал очень хорошие по этому поводу стихи, вот например 22-го года:
"Мир таинственный, мир мой древний,
Ты как ветер затих и присел,
Вот сдавили за шею деревню
Каменные руки шоссе.
Город, город, ты в схватке жестокой
Окрестил нас как падаль и мразь.
Стынет поле в тоске волоокой,
Телеграфными столбами давясь.
Жилесть мускул у дьявольской Выи
И легка ей чугунная гать.
Ну да что же? Ведь нам не впервые
И расшатываться, и пропадать".
Вот он и "расшатывался", и "пропадал".
Тольц:
Широко распространено мнение, (и оно, отчасти, уже представлено в нашей передаче Сергеем Куняевым), что секрет жизнестойкости творческого наследия Есенина связан с тем, что есенинские стихи и сам его образ, сохраняемый в народном сознании, в советском и российском культурном мифе, о которых мы еще будем говорить сегодня, связан с тем, что Есенин и его творчество являются наиболее адекватным воплощением русского национального сознания и характера.
Куняев:
Дело в том, что, пожалуй, в ХХ веке в нашей культуре, в нашей духовной жизни Есенин, это наверное, ключевая фигура. Дело в том, что именно люди есенинского склада в нашем столетии определяли размах основных российских событий. И люди именно такого душевного склада, колоссальной широты, вот Федор Михайлович Достоевский писал о таких людях, что "широк русский человек, хорошо бы его сузить", но всю Российскую историю ХХ столетия определяли именно такие люди. Они играли ключевую роль и в лагере монархистов, и в лагере большевиков, и в лагере эсеров, и у казаков, и у антоновцев, то есть нельзя даже указать какую-либо, скажем так, идею в русской жизни ХХ века, которую бы не проводили в жизнь люди, именно вот этого широкого, безудержного, буйного есенинского склада. Вполне естественно, что именно эти люди не могли удержаться никогда от соблазна перевеситься через край. И от того и русская революция стала такой глубокой, великой, кровавой и тиранической.
Тольц:
Сын поэта Александр Сергеевич Есенин-Вольпин смотрит на дело иначе.
Александр Есенин-Вольпин:
У него отношение к России, в частности и к русским явно двусмысленно. Возьмем "Страну негодяев" - одно название чего стоит! А ведь это входит в его избранные сочинения. Любое собрание сочинений, которое не включит "Страну негодяев", будет грубо неполным. Может быть такие издаются... Это просто антипатриотическое стихотворение. Он писал и такие стихи. И что сказать о стихотворении, например, по поводу Ленина, поэма "Ленин", которая заканчивается словами: "Для них (имеется в виду бюрократия) не скажешь "Ленин умер", / Их смерть к тоске не привела. / Еще мрачнее и угрюмей / Они творят его дела..." То есть, Ленин был плох и мрачен, а теперь еще хуже, это после смерти Ленина. Такое было напечатано при его жизни. Но, может быть это и вызвало то давление, которое либо засунуло его в петлю, либо, как некоторые даже утверждают, был физически убит или это сочетание - тут тайной покрыты обстоятельства его гибели.
Но ясно, что эта струя многим нравится, они не очень сознаются себе в том, что это нравится, они будут говорить, что это он из любви к России так писал, частично может быть и так. Но писал зло, горько становилось, больно и страшно многим. Комплекс противоречивых ощущений, выраженных в художественной форме, очень талантливым, по меньшей мере, очень талантливым поэтом, производит сильное впечатление и создает впечатление прямо перед нами гения. Его при жизни никто особенно гением не считал, но именно его смерть привела к взлету его славы, именно это с ним случилось.
И отсюда, между прочим, вытекает, что он, вероятно, это мог ощущать и некоторые думают, я тоже могу присоединиться, что не нужно было никакого действия особого со стороны властей для того, чтобы он залез в петлю, только с каким-то намеком, с какой-то дымкой вот в этой ситуации, которая бы объясняла поступок, потому что это был явный путь к долгой славе. А если бы он остался жив, то ему угрожало нечто худшее, чем смерть в его глазах. Вот же в чем дело. Ему угрожала советская деградация. И вот кто угодно, но не он мог принять путь советской деградации.
Тольц:
Было бы нелепо сегодня представлять путь Есенина, его симпатии, его искания, как нечто прямолинейное и статичное. Вот что говорит об этом академик Александр Панченко.
Александр Панченко:
Он сам был такой мифологический персонаж. Ну, например, вот его юность петербургская, когда он стал уже известный поэт, вхож в салоны, но ведь он не только в салоны был вхож, простите, он царской семье стихи читал, в Федоровский городок ходил, где царица молилась, и царь, и великие княжны, и наследник. И в этом нет ничего непонятного: ну как же, от сказки все это идет, мечта русская - прямая встреча мужика и царя! Вот когда правду можно сказать царю, и царь послушает эту правду и будет все хорошо, на самом деле это не так. Это именно сказочное что-то. Вот так он себя и вел.
Потом он к счастью понял, что ничего из этого не получится. Но царя уже нет. Он и не жалел, как не жалело может быть 99 из 100 жителей России о том, что кончилась династия и кончилась империя. Началась новая, абсолютно непонятная жизнь, которая, конечно, Есенину была абсолютно чужда. Можно судить человека по одеждам, потому что всегда всякая революция, всякий переворот это смена одежды, травестия, говоря по ученому, н это как Керенский менял одежды, знаете, в Таврическом дворце он сразу после отречения оторвал публично свой стоячий воротничок, он был адвокат и одевался по-адвокатски, а потом очень скоро дошел до известного френча. Так и Есенин от валенок, которые сшиты, рубахи, от гармошки с которой он выступал, он страшно сердился всю жизнь, что Зинаида Гиппиус, которая очень его любила, тогда они называли его Лель, Пастушок, вот когда он пришел к ним в валенках, она посмотрела в лорнет и сказала: "Ах! Это что за гетры такие?" Хотя она конечно знала, что такое валенки, но она была известная питерская задавака. Так вот Есенин от валенок пришел к фраку и цилиндру, представьте себе Москву времен НЭПа и ходит человек в цилиндре - да никто не ходил кроме него. Вот эта его смена одежды...- Он не мог найти себя в этом мире, не мог! А не мог, в частности по тому, что он ни к кому не примыкал, и не искал себе покровителей.
Его современники и Маяковский, и другие не буду называть их имен, все они так или иначе, ну разумеется не все, слава Богу, но все-таки очень многие, были связаны с властью, кому-то служили конкретно или были связаны, Есенин ни с кем не был связан. Это можно назвать гордыней, в этом есть некая гордыня, так сказать, быть подальше от власти. Но, знаете, это смертный грех - гордыня, причем первый из семи смертных грехов считается. Но когда все рабы, тогда уж и гордыня хороша. И вот знаменитая его строчка: "Ставил я на пиковую даму, а сыграл бубнового туза..." - это психология каторжника, который никому не подчиняется с бубновым тузом на спине. Он клейменый, но не раб!
И вот по этому, потому что не раб и потому что талантлив, и потому что был банален, то есть, обращал внимание, писал о самых важных моментах человеческой жизни. Вот это и обеспечило Есенину бессмертие.
Тольц:
Говоря сегодня о бессмертии Есенина, мы так или иначе приходим к мысли, что трагическая смерть поэта оказалась важной составной его посмертной славы.
Сергей Куняев вместе со своим отцом исследовал обстоятельства гибели поэта, обросшие, как и жизнь Есенина, многочисленными легендами.
Сергей Куняев:
Достаточно сказать, что наша книга начинается с главы, первая же глава книги носит буквально такое название: "Бесконечная легенда". Жизнь Есенина легендарна и бытие в русской жизни после его гибели, оно тоже легендарно.
И, кстати сказать, Есенин это понимал лучше, чем кто бы то ни было. В одной из бесед с Вольфом Эрлихом он бросил буквально такую фразу: "Я ведь теперь автобиографии не пишу и на анкеты не отвечаю, пусть лучше легенды ходят". Он лучше чем кто бы то ни было понимал, что значит для поэта существование легенды о нем, и эту легенду он сам творил о себе при жизни. Вот почему чрезвычайно сложно и временами даже нет нужды в том, чтобы резко и однозначно разделять между тем, что было на самом деле в жизни Есенина с той легендой, которую он о себе сотворил.
Кстати, на эту удочку еще при жизни Есенина попался такой талантливый писатель, и, прямо скажем, неглупый человек, как Алексей Николаевич Толстой. В рецензии на книгу Есенина "Исповедь хулигана", которую Толстой опубликовал в газете "Накануне", он писал буквально следующее, он процитировал стихи Есенина: "Кто видал как в ночи кипит кипяченых черемух рать. Мне бы в ночь в голубой степи, где-нибудь с кистенем стоять..." и прокомментировал это так: "Да, милый мой, дорогой Есенин! Да никогда в жизни вы не стояли с кистенем в голубой степи!" Толстой был здесь глубоко не прав. Уже хотя бы потому, что речь идет не о пресловутом лирическом герое, а об образе поэта, который у Есенина, кстати, как наверное ни у кого более из русских поэтов в ХХ столетии, так органически не сопрягался с образом человека. По существу, в Есенине эти два образа срослись, слились в некое единое целое, и вот это единое целое и стало собственно предметом нашего пристального рассмотрения в той книге, которую мы написали.
Тольц:
- Ну, а загадка смерти Есенина?
Сергей Куняев:
- Понимаете, версию, как таковую, так сказать, касающуюся обстоятельств гибели Сергея Есенина, нельзя сказать, чтобы мы ее в этой книге давали. Мы просто суммировали все факты, все обстоятельства, которые сопровождали последний приезд Есенина в Ленинград и последние 4 дня его жизни, проведенные в этом городе. Естественно, что предметом нашего рассмотрения были и те документы, на основании которых была создана официальная версия о его самоубийстве.
В общем, по существу, мы пришли разве что к одному выводу: гибель Есенина остается загадкой. По существу, мы оставляем большой знак вопроса. В этом тоже наверно есть свой смысл. Все-таки такое явление, как Сергей Есенин, оно было действительно легендарно при жизни, и, вполне естественно, что и гибель этого поэта тоже была легендарной.
Тольц:
Мы, участники этого выпуска ежедневной программы "Россия Вчера, Сегодня, Завтра", посвященного столетию выдающегося русского поэта, каждый по своему задумываемся сегодня над загадкой жизнестойкости есенинского творчества, укорененности его в современную нам русскую жизнь. Еще одно проявление этой жизнестойкости - музыкальное преломление есенинского наследия.
Слово Татьяне Чередниченко.
Татьяна Чередниченко:
Судьба поэзии Есенина в русской музыке советского периода сложилась достаточно странно. Как известно, Есенин до послевоенного времени был не то что гонимым, но, во всяком случае, не пропагандировался официальными культурными каналами. В то же время, Есенин сделался популярным поэтом, поэтом песенным, поэтом массового сознания, пожалуй, еще до того, как был официально признан.
Есенинские тексты лишь в последнее время стали фигурировать в высокой музыке, я имею в виду то, что начал Свиридов в 70-е годы, в частности в своем совершенно замечательном, великолепном вокальном цикле "Отчалившая Русь". Но задолго до 70-х, и гораздо более мощно есенинская поэзия и подражание есенинской поэзии сделались как бы самостоятельной темой, самостоятельным руслом советской массовой песни.
Уже со времен войны к его текстам потянулись композиторы, и, пожалуй, общественное сознание. Как поэт в конце концов легализованный, Есенин вошел благодаря песням. Вот какая странность. Вспомним замечательные стихи Есенина про "Клен ты мой, опавший", например, или "Отговорила роща золотая..." и мы вспомним эти стихи скорее всего в той мелодической аранжировке, в той мелодической подаче, которая была в репертуаре грузинского ансамбля "Ореро", который пел в совершенно далекой от русского народного интонационного стиля манере. И именно в этой, экстерриториальной по отношению к собственно есенинскому генезису манере, слова Есенина доходили до душ, до слуха колоссального количества слушателей и были любимы ими благодаря вот этой подаче. Это совершенно удивительно, как знамя такой почвенной российской культуры - Есенин, стал популярным, благодаря, как бы экзотизирующей обработке. И масса других песен, в которых были наставлены березки, рябины, клены, в которых одинокое лирическое "я" исповедовало некую ностальгию в таком, как бы есенинском духе. На самом деле, не надо здесь сейчас говорить, что есенинская поэтика далека от этих минорных трех аккордов, что ее внутренняя ритмика, внутренняя просодия есенинского стиха достаточно далека от жестокого романса.
Однако, массовая советская культура поворачивала есенинские тексты именно в это русло, в русло жестокого романса. Собственно говоря, происходило с этими текстами есенинскими то же самое, что потом уже не стихийно, а пожалуй уже и сознательно, делали со своими текстами барды. То есть они писали как бы такой вот художественный текст, отличающийся от бытовой песни, но музыка под него подкладывалась ими же еще более простая, чем музыка официальной эстрадной песни, и тем самым текст, написанный с самыми лучшими намерениями очень часто, с лучшими художественными, интеллектуальными, мыслительными намерениями, образами, он сводился, нисходил в область такого всеобщего понимания, в область такой спокойной тривиальности, такой чувствительной, прекраснодушной, сладкой и всем, всем, всем понятной, всех, всех, всех ласкающий, ублажающий и всем показывающий какие мы все хорошие, как мы друг друга понимаем. Вот ту же самую роль до апофеоза, до расцвета культуры бардов, такого всеобщего расцвета и помимо этого расцвета для других групп аудиторий, не слушавших бардов, играли есенинские тексты, адаптированные вот этой лирической песенной стихией. Есенина низвели к жестокому романсу.
Другая линия его низведения состояла в том, что его низводили как бы к послеесенинской песенной деревенской поэзии. То есть, вслед за его текстами создавались чрезвычайно упрощенные, но спекулирующие на некоторых есенинских мотивах, печальные такие тексты от имени традиционной деревни и о ней. Вот так "повезло" Есенину в советской песне, но и не в кавычках повезло, потому что в итоге он стал может быть наиболее популярным из всех поэтов досоветского времени, стал наиболее популярным через вот это песенное огрубление, песенную адаптацию, которая с ним произошла.
И тут всегда возникает вопрос, который всегда звучит кощунственно: могло ли с Есениным это не произойти? Не было ли заложено в его поэзии или в мироощущении, не в поэзии, а в той идеологии, которую несла в себе эта поэзия чего-то такого, что провоцировало использование его текстов в подобном роде? Разумеется здесь придется оставить этот вопрос без ответа, но вопрос этот возникает.
Надо сказать что, на тексты Есенина и на тексты в духе Есенина написано в советской песенной культуре больше всего, ни с каким другим поэтом великим классическим или постклассическим поэтом, Есенин в этом смысле не может сравниться. Он как бы занимает такие же рейтинговые позиции, как, например, Ошанин или Поперечный, что, конечно, не к украшению этого имени - Есенин. Иными словами, он действительно выделяется среди генерации великих русских поэтов тем, что его сумела переварить, ассимилировать, вобрать в себя, сделать своим советская массовая культура.
Тольц:
В заключение о поэте - слово поэту. Сергей Гандлевский
Сергей Гандлевский:
Перед зеркалом, в минуту трезвого отчаяния Сергей Есенин сказал о своем даровании, что оно небольшой, но ухватистой силы. Эта беспощадная самооценка кажется справедливой. Однако, именно к Есенину уже семь десятилетий Россия питает особую слабость. Небольшой силы оказалось достаточно, что бы взять за сердце целую страну.
Мы поголовно болели им в отрочестве, и "Москва кабацкая" ходила по рукам наравне с Мопассаном. Потом мы выросли, и жизнь нас развела по сословиям, кругам и компаниям. И если дорога сводила в одном купе шофера, интеллигента, секретаря заводской парторганизации и какую-то тетку из Бобруйска, оказывалось, что им не о чем говорить друг с другом, они друг другу хуже иностранцев. Но прикончив вторую бутылку водки, купе затягивало "Отговорила роща золотая...", а проводница подпевала, и время песнопения становилось временем взаимопонимания.
Хорошо сближает и Высоцкий, но нужна гитара, молодая компания, мужественный артистичный солист. А Есенин во всех ситуациях - свой. Мыслимое ли дело: трясти случайного попутчика за грудки за Федю Тютчева или Володю Маяковского? Никому и в голову не придет ни звать их так, не припираться из-за них. А вот за Серегу Есенина можно и схлопотать.
Он и сам тыкал Пушкину и Америке, и впустил всех нас в свою частную жизнь, где дед с портками, мать-старушка в шушуне, женщина сорока с лишним лет и другая женщина, и еще другая... Он сделал всех нас благодарными зрителями и чуть ли не соучастниками сериала, которому не видно конца, потому что каждое очередное поколение с удовольствием узнает себя в трюмо есенинской поэзии.
Ведь как мы живем? Вчерашний день мы еще с трудом вспомним, а уже позавчерашний - никогда. На похоронах близкого человека воспарим на мгновение над бытом, чтобы резюмировать: все там будем. Но есть уже чеканная формулировка, есть: "В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей". А что может быть острее чувства собственного старения? И на этот случай есть у Есенина краткое и красивое высказывание: "Не жалею, не зову, не плачу, все пройдет, как с белых яблонь дым..." Мы ссоримся с любимой женщиной - Есенин и здесь уместен: "Взволнованно ходили Вы по комнате и что-то резкое в лицо бросали мне..." Мы куда-то уезжаем: "Корабли плывут в Константинополь, поезда уходят на Москву..." Теперь возвращаемся: "Прощай Баку, тебя я не увижу..."
Рутинный быт и нервотрепку Сергей Есенин возвел в степень жизни и чувств, он обвел эту тусклую прозу щемящим пятистопным хореем, и она засверкала, как настенный календарь. Цветов не много, но все яркие. Спасибо ему за это.
Есенин назвал себя "последним поэтом деревни", а признание обрел у всех, почитай, сословий, потому что во все времена и на всех широтах новое теснит обжитое, старое и видеть это больно.
Я человек городской, но с есенинской обреченной неприязнью смотрю на компьютер. Он был мастером разлуки, расставания, а ведь жизнь, в большой мере, и есть растянувшееся на годы и десятилетия прощание, понемногу и постепенно со всем и всеми, а после и с нею самой - жизнью: "До свидания, друг мой, до свидания..."
Редкий смехотворный гордец дерзнет соразмерять себя с лирическим героем Лермонтова или Блока, Баратынского или Ходасевича, а вот с героем Есенина - сколько угодно. Усиливает сочувствие и тихий омут облика, миловидность и биография, сравни самосожжению: "Иван-царевич, но такой же как вы, пропащий..." Пусть не покажется, что рассуждения мои грешат интеллигентским высокомерием: мол, все это ширпотреб. Мало кто из обитателей поэтического Олимпа может похвалиться строками такой силы: "И деревья, как всадники, съехались в нашем саду ..." или "А месяц будет плыть и плыть, роняя весла по озерам...", но ведь эти строки не поют на свадьбах, в поездах и подворотнях, а спели бы - только испортили.
Есенин народен не только за талант - талантливыми поэтами нас не удивишь, а за то, что вернул заурядной жизни привкус драматизма, а значит и права на самоуважение. Таких услуг люди не забывают. Более того, он послужил и национальному самоутверждению. Есенин, силою таланта и обаянием личности, двусмысленные стороны русского темперамента повернул светлой стороной, и там, где одним видится только дикость и рабский разгул, он усмотрел и "вольницу молодости" и "привлекательную исключительность". Есенин был очередным художником, оставлявшим за Россией особые, таинственные права на "необщий аршин", широкость, быструю езду.
Опасен такой Есенин? Не опасней многих явлений жизни: от свободы до водки. Трудно не впасть в крайность. Держать равновесие вообще не просто, даже на двухколесном велосипеде.
