В марте этого года - два значимых юбилея русской истории, и оба - цареубийства. 1 марта 1881 года - сто двадцать лет теракту Народной Воли, приведшему к гибели царя-реформатора Александра Второго. 11 марта - двести лет со дня убийства Павла Первого. Это события, трудно усомниться, очень разные. В первом случае - оглушительное начало, манифестация новой эры - революционного движения в России, открылась действительно новая страница. Во втором случае, наоборот, - конец эры, а именно периода дворцовых переворотов как механизма овладения властью в России. Нечто как бы даже келейное, вне широкой исторической перспективы, открывающей будущие горизонты. Убийство Павла - типичный верхушечный переворот; событие же 1 марта - действие снизу, со стороны как бы и общества, пик некоего вроде бы общественного движения. Но более пристальное рассмотрение обоих событий подводит к парадоксальному выводу: в верхушечном перевороте 1801 года было, как говорят сейчас, задействовано больше реальных социальных сил, чем в событии 1861 года. Акция народовольцев произошла, строго говоря, в некоем вакууме, за ней в сущности ничего не стояло, никто не стоял: никакая реальная общественная сила. Это было в некотором роде чистое искусство или, корректнее говоря, акт абстрактно идеологический. Не было политики в первомартовском цареубийстве, хотя тактика террора, как считается, и была попыткой русского революционного движения сменить приоритеты - добиться политической реформы как предусловия социального переворота.
Будем двигаться в хронологическом порядке - от начала века к его середине, от Павла. Этот незадачливый российский император кажется крайне однозначной фигурой, вроде его отца Петра Третьего, вполне мирно низложенного очередным дворцовым переворотом, а убитого скорее нечаянно, что называется, по пьянке. Разница видимая в том, что отец был просто дурачком, а сын скорее безумцем, сумасшедшим едва ли не в клиническом смысле, и в этом качестве человеком ненормальным, но облаченным высшей властью - общественно опасным. Тирания Павла на фоне его душевной неуравновешенности воспринималась в качестве свойства лично-несчастного, а не общественно обусловленного самой институцией самодержавия, неограниченной власти. Чтобы такую власть осуществлять, совсем не обязательно злобно тиранствовать, засекать солдат или щипать придворных; это и подчеркивалось главным образом в манифесте взошедшего на престол Павлова сына Александра Первого. Новый государь был человеком чрезвычайно обходительным и любезным. Но отличие его от отца было едва ли большим, чем его отца от деда, Павла от Петра Третьего. И дело тут не в чертах характера предков Александра Благословенного, а в политике, ими проводимой. Петр Третий, подчиняясь внушениям заинтересованных кругов, издал знаменитый Манифест о вольности дворянской, освобождавший дворян от обязательной государственной службы (за что в свое время они и были наделены землей и крестьянами). Между тем политика Павла Первого приобрела совершенно иное содержание. Важно вообще то, что она имела содержание, была политикой, а не серией безумств безумного человека.
Павел, служа лучшей иллюстрацией к знаменитым словам мадам де Сталь: русская конституция - это самодержавие, умеряемое веревкой, в то же время, вне каких-либо политических коннотаций, представляет собой фигуру, крайне удобную для создания драматических эффектов: безумец на троне. И тем не менее он заставляет вспомнить слова из «Гамлета», принадлежащие опытному царедворцу Полонию: в его безумии заметен метод. То же самое заметили не менее опытные царедворцы Павла. Дело в том, что Павел был первым русским императором, начавшим антидворянскую политику, он пытался стать надсословным царем, придать самодержавной власти надклассовый характер. Это со всей категоричностью утверждали такие киты русской историографии, как Ключевский и Платонов. Процитируем соответствующие высказывания выдающихся историков. Ключевский:
Император Павел 1 был первый царь, в некоторых актах которого как будто проглянуло новое направление, новые идеи. Я не разделяю довольно обычного пренебрежения к значению этого кратковременного царствования; напрасно считают его каким-то случайным эпизодом нашей истории, печальным капризом недоброжелательной к нам судьбы, не имеющим внутренней связи с предшествующим временем и ничего не давшим дальнейшему: нет, это царствование органически связано как протест - с прошедшим, а как первый неудачный опыт новой политики, как назидательный урок для приемников - с будущим. Инстинкт порядка, дисциплины и равенства был руководящим побуждением деятельности этого императора, борьба с сословными привилегиями - его главной задачей.
Теперь Платонов:
Павел - первый из русских государей, не служивший дворянским интересам...Император не допускал возможности существования в государстве привилегированных лиц, а тем более целых групп, и высказал это в очень резких фразах. «В России велик только тот, с кем я говорю, и только пока я с ним говорю» - так выразился однажды Павел в беседе о русских аристократах. Ясно, что не только закрепления, но и соблюдения сословных прав, созданных Екатериной, от Павла ожидать было трудно. И действительно, Павел уничтожил некоторые привилегии высших классов (при нем дворяне и горожане снова подпали телесным наказаниям за уголовные преступления); Павел ограничил во многом действие Жалованных грамот 1785 года, стеснил местное самоуправление. Он установил законом 1797 года высшую норму крестьянского труда в пользу помещиков (три дня барщины в неделю) и таким образом положил первое ограничение помещичьей власти. К тому же ограничению вело и запрещение продавать дворовых и крестьян без земли с молотка. Такое направление мер Павла в защиту низшего класса и в ущерб интересам высших классов указывает на начало переворота в правительственной деятельности, который ... позднее повел к падению крепостного права и исключительных сословных привилегий.
Становится понятно, что дворянской верхушке было за что убивать Павла и помимо его индивидуального тиранства. Дворянство поняло, что оно может перестать быть господствующим классом. Это была главная причина заговора против Павла. Так что сюжет тут был не театрально-драматический, а самый что ни на есть социально-политический. В безумии Павла действительно был метод.
Но нельзя забывать, что кроме метода было и безумие. Снова процитируем Платонова:
Павел переносил опалы с подданных на родных, угрожал самой династии; и это придавало вид лояльности мятежному против него движению. Лица, желавшие свергнуть Павла, руководились разными побуждениями: и чувством личной мести и злобы, и сословными инстинктами, и видами чужой (говорят, английской) дипломатии; но напоказ у всех было желание избавить страну от тирана и спасти императорскую семью от болезненной жестокости отца и мужа... Неподготовленность к делам сказывалась на всем, что делал Павел, и, соединяясь с неровностью его характера, сообщала всем его мерам колорит чего-то случайного, болезненного и капризного.
Эта болезненная неуравновешенность приводила к забвению собственной политической линии. Поклявшись покончить с наследием ненавистной матери Екатерины, Павел, например, продолжил ее практику раздачи земель дворянству: одной рукой уничтожал то, что делал другой. Екатериной за 36 лет царствования было роздано 800 тысяч душ, а Павлом более полумиллиона только за четыре года. Ключевский:
Начав борьбу с установившимися порядками, Павел начал преследовать лица ... В короткое время деятельность Павла вся перешла в уничтожение того, что сделано было предшественницей; даже те полезные нововведения, которые были сделаны Екатериной, уничтожены были в царствование Павла. В этой борьбе с предшествующим царствованием и с революцией постепенно забылись первоначальные преобразовательные помыслы...Уравнение - превращение привилегий некоторых классов в общие права всех. Павел превращал равенство прав в общее бесправие.
Известно, например, что Павел восстановил телесные наказания для дворян по суду. Это кажется мелочью - как на фоне российской истории в целом, так и в контексте павловских антидворянских проектов, но ведь и то правда, что, тиранствуя, стоящих и стойких реформ не проведешь. Политика классового подавления, антидворянской борьбы было подменена капризами личной неуравновешенности. Павел измельчил власть как потенциальный аппарат социальных реформ. По-другому и проще сказать, стрелял из пушек по воробьям. Власть, не переставая быть жестоко-репрессивной, сделалась в то же время фантомной, призрачной. На эту тему написано одно классическое произведение русской литературы, основанное как раз на истории Павла, - «Подпоручик Киже» Тынянова.
Убийство Павла, тема 11 марта находится в связи с темой 14 декабря - восстанием декабристов. Историками - тем же Ключевским в первую очередь - давно была замечено (а последующими историками забыто) типологическое сходство восстания декабристов с традицией и практикой дворцовых переворотов 18 века и ее кульминацией 11 марта 1801 года. Замеченное впервые Ключевским, это сходство было разработано историком-марксистом Покровским, еще до большевицкой революции давшим трактовку декабризма как движения преимущественно дворянского, заинтересованного в ограничении самодержавия и отмене крепостного права главным образом по экономическим соображениям. Говоря вкратце, декабристы (за одним сильным исключением Пестеля) хотели освободить крестьян без земли, превратить их в батраков, готовых работать за гроши на помещичьих землях, - а самодержавие как гарант народного благосостояния этому препятствовало, почему и шла у декабристов речь о его конечном уничтожении, даже в форме прямого цареубийства. Трактовка Покровского вызвала бурю в рядах либеральной интеллигенции, испытавшей травму святотатства, разрушения господствующего мифа: декабристы привычно считались некими рыцарями, выкованными из цельного куска стали. Эта интеллигентская реакция не менее интересна, чем ломавшая стереотипы интерпретация Покровского: она, эта реакция, показывает, как глубоко было вкоренено в русское сознание идеалистическое представление об истории и политике. Но это представление в свою очередь было плодом русской истории и политики.
История царствования Александра Второго - второй нашей юбилейной жертвы - горько поучительна. Самодержец, произведший самые либеральные и далеко идущие реформы русской жизни в сторону ее вестернизации, пал жертвой революционеров-террористов, почему и отбилась у русской власти охота к реформам. Более шокирующего урока власть получить не могла. Получило ли его общество?
В том-то и дело, что говорить об обществе применительно к России того времени можно, пожалуй, только метафорически.
Источником зловещих противоречий того времени - времени либеральных реформ Александра II, эпохи великих реформ, как ее привычно называют, было следующее обстоятельство: реформы - освобождение крестьян, земское самоуправление, гласные соревновательные суды, новое положение печати, внесословная военная реформа - вывели Россию на путь создания буржуазного правового порядка в то время, когда русская жизнь не выработала буржуазного типа личности. Правовому порядку, создаваемому реформами, не соответствовал гражданский порядок русского общества. Сильнее сказать, в России вообще не было в то время гражданского общества, то есть независимой от власти социальной жизни.
Принято объяснять кризис русской жизни во второй половине 19 века тем, что созданные властью новые учреждения пришли в противоречие с традиционной самодержавной властью. Это верно только отчасти. Корень кризиса - в другом противоречии, в том, которое создалось между новыми юридически-правовыми началами и всем социальным фундаментом русской жизни. Социальный порядок отстал от правового, что и внесло в жизнь путаницу и хаос. Великие реформы Александра Второго были акцией скорее идеологического, чем социального характера.
Прежняя русская жизнь была организована на сословных началах. Реформы сделали шаг в направлении уничтожения сословий. Сословный порядок заменился внесословным - общегражданским, с юридической стороны, имущественным, буржуазным, в социальном отношении. Но в уничтожении сословий власть не добралась до коренной основы национального бытия - крестьянства. Крестьянская жизнь сохранила прежнюю сословную организацию, она не была введена в новый строй жизни. В период проведения крестьянской реформы основной вопрос был - освобождать крестьян с землей или без земли. Победило первое решение, но вместе с наделением крестьянства землей в деревне была сохранена община, то есть не позаботились сделать из крестьян класс собственников - мелкой буржуазии, служащий самим своим существованием опорой и носителем социальной стабильности. Крестьяне оставались лишены большинства дарованных остальному населению гражданских прав, они остались закрепощенными, только не помещикам, а общине, общинным небуржуазным порядкам. Громадное большинство нации тем самым было выключено из того порядка, который ныне стал господствующим в остальном обществе. Поэтому в глубине нации не образовался тот тип личности, который должен был соответствовать новому строю, должен был сам порождать этот строй. Свободы, которыми реформы наделили общество, не имели истинного социального носителя. Они не создали в России буржуа, буржуазный тип личности. Буржуа - не только участник определенных производственных отношений, но и социально-психологический, культурный тип. Это тип человека, сформированного трудовой дисциплиной и предпринимательской инициативой, выросшего в сознании не только юридического, но и сакрального смысла частной собственности. Это естественный носитель свободы и прав личности. Но русская свобода - выросшая в эпоху Александра Второго неизмеримо - оказалась не естественным следствием определенного социального устройства, а чисто идеологическим моментом, идеологическим жестом власти, желавшей продемонстрировать верность общецивилизационным началам. Носителем свободы стала не буржуазия и даже и не рыцарство (как исторически было в Европе), а интеллигенция - беспочвенная по определению, специфический продукт распада прежнего сословного порядка.
Вот классическое определение русской интеллигенции, данное уже после большевистской революции Г.П.Федотовым:
Говоря простым языком, русская интеллигенция идейна и беспочвенна. Это ее исчерпывающие определения. ... Идейность есть особый вид рационализма, этически окрашенный. В идее сливается правда-истина и правда-справедливость (знаменитое определение Михайловского). Последняя является теоретически производной, но жизненно, несомненно, первенствующей. Этот рационализм весьма далек от подлинной философской ratio. Чаще всего он берет готовую систему «истин» и на ней строит идеал личного и общественного (политического) поведения....
Беспочвенность вытекает уже из нашего понимания идейности, отмежевывая ее от других, органических форм идеализма. Беспочвенность есть отрыв: от быта, от национальной культуры, от национальной религии, от государства, от класса, от всех органически выросших социальных и духовных образований.
Радикальное, экстремистское крыло интеллигенции создало революционное движение в России во время Александра Второго. Объективных условий для такого движения не было, в чем могли убедиться сами эти революционеры, устроившие знаменитое хождение в народ. Народ, крестьянство отнюдь не выразило готовности воспринимать антиправительственную агитацию, сами же крестьяне вязали агитаторов и сдавали их полиции. К террору революционеры решили перейти именно тогда, когда выяснилась полная бесперспективность опоры на крестьянство как потенциально революционный класс. Совсем не было у крестьян такой потенции. Она, несомненно, появилась позднее, и даже актуализировалась, - под влиянием роста населения и, соответственно, обезземеливания в деревне. Но это уже другая история, когда и власть, спохватившись, решилась на коренную реформу деревни - ликвидацию общины. А к началу 80-х годов 19 столетия - времени убийства народовольцами Александра Второго - русская революция была движением интеллигентских маргиналов, - даже не движением, а заговором. Убийство царя было жестом отчаяния, или, как сказал об этом Лев Тихомиров, раскаявшийся народоволец, - шумно обставленным уходом с политической арены.
В русской исторической науке наиболее авторитетной была (и, похоже, снова становится) так называемая государственная школа, выдвинувшая идею о решающем и благотворном влиянии в отечественной истории институтов государственной власти. Еще до ее появления основная ее мысль была высказана в афористической форме - и не кем-нибудь, а Пушкиным, сказавшим, что в России правительство - единственный европеец. Один из китов школы Б.Н.Чичерин говорил, что динамика русской истории - создание властью сословий в целях их государственной насильственной утилизации, после чего власть их постепенно освобождает. Так были последовательно созданы, закрепощены государством, а потом освобождены к самостоятельной жизни дворянство, городской торгово-промышленный класс и крестьянство. Ко времени Чичерина освобождены были все, кроме крестьянства, оставленного после реформы 1861 года в стесняющих рамках общины. Община даже была законодательно закреплена актом 14 декабря 1893 года. Вот такие действия больше всего способны разрушить это благонамеренное, но упрощенное представление о русской власти как благодетельной по определению. Всего, что нужно было, власть не делала, или делала не вовремя, с большим, поистине роковым опозданием, и ее позиция в крестьянском вопросе была не цивилизованно-европейской, а сугубо отечественной, по пословице: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Столыпин перекрестился, но было уже поздно: новый гром грянул в 14-м году, после которого старая власть уже исчезла.
Интересен вопрос, почему в самое последнее время начинает оживать позиция государственной школы. Тут заметным событием следует считать фундаментальное двухтомное сочинение петербургского историка Б.Н.Миронова "Социальная история России периода империи». Я до этого сочинения еще не добрался, но мечтаю добраться. Мысль его ясна из рецензии на книгу, опубликованную в журнале «Новый Мир», номер шесть за 2000 год: это та самая, пушкинская еще мысль о государстве как единственном европейце в России. Миронов солидный историк, и надо полагать, что он не просто выдвигает тезисы, но и обосновывает их историческим материалом. Да и вообще эту мысль - о приоритете государства в русской истории - отвергнуть нельзя. Но не стоит забывать и другого: слов Бердяева, сказавшего, что во всякой революции виновна власть. Нельзя все русские беды списывать на общество, пуще того - на интеллигенцию, на которую каких только собак не вешали и которая, как выяснилось, была и остается едва ли не единственным позитивным достижением российской истории.
Государство же в России оказалось банкротом - вот истина самого последнего, посткоммунистического уже времени. Сказать конкретно - оно перестало быть надклассовой, общенациональной силой, которой было, можно сказать, всегда. Это даже Ленин признавал, вот его собственные слова:
«Самодержавие представляет исключительно интересы господствующих классов» - цитирует Ленин проект некоей социал-демократической программы и продолжает: Это неточно или неверно. Самодержавие удовлетворяет известные интересы господствующих классов, держась отчасти и неподвижностью массы крестьянства и мелких производителей вообще, отчасти балансированием между противоположными интересами, представляя собой, до известной степени, и самостоятельную организованную политическую силу.
Нынешнее государство в России сделалось инструментом классового господства нуворишей, пресловутых новых русских, которых язык не повернется назвать буржуазией: клики хищников, разворовывающих страну с подачи самого государства российского, его все еще властных институтов. Таково социальное содержание российской истории эпохи Ельцина. Поэтому более или менее понятным становится стремление видного историка напомнить о том, что в России было даже и в самые, как недавно считалось, тяжелые времена отечественной истории. Власть была в России национально ответственным институтом, как бы ни относиться к той или иной ее политике. Ни российские самодержцы, ни коммунисты ворами не были. Если искать параллели в прошлом, то нынешний этап русской истории похож больше всего на послепетровское безвременье, когда Россией руководили пьяные бабы и их любовники: время от смерти Петра до Екатерины Второй.
Сейчас в России, похоже, пытаются восстановить государство как ответственный институт национальной жизни. Этот проект четко просматривается в явлении Путина. Установка эта формально правильная, только сам Путин вызывает смешанные чувства. Но пока что рано говорить о том, что вышло - и выйдет ли; рано еще оценивать: нужно ждать и наблюдать, помня исторические прецеденты, среди которых - совсем еще недавнее, на памяти живущего поколения засилье политической полиции, и почище царской.
