Голос Л. Брежнева (фонограмма 1967 года):
"Дорогие товарищи! Уважаемые зарубежные гости! В эти дни советский народ, коммунисты всех стран, все прогрессивное человечество торжественно отмечает величайший праздник..."
Тольц:
Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета товарищ Леонид Ильич Брежнев. Лично.
19 декабря 1996 года - 90 лет со дня его рождения.
Ему и его правлению посвящена наша передача, в которой примут участие те, кто работал на Леонида Ильича и за него, те, кто писал под псевдонимом "Брежнев".
Прежде всего, представляю участников передачи, беседовавших со мной по телефону:
- это академик Георгий Аркадиевич Арбатов, в 60-х годах руководитель консультантской группы в ЦК, а затем директор, созданного по его инициативе и при поддержке Брежнева, Института США и Канады;
- это посол России в Израиле Александр Евгеньевич Бовин, в какой-то период главный спичрайтер Брежнева, которого другой участник нашей передачи - Анатолий Черняев - назвал в своих мемуарах наряду с Вадимом Загладиным "любимчиком Леонида Ильича";
- бывший советник Президента СССР, а еще ранее первый замзав Международного отдела ЦК КПСС Вадим Валентинович Загладин (он и ныне работает с Горбачевым в его Фонде) тоже участник нашей передачи.
- В Горбачев Фонде работает и многолетний помощник Михаила Сергеевича - Анатолий Сергеевич Черняев, в прошлом сотрудник Международного отдела ЦК.
Все они писали речи и другие документы, которые потом публиковались и озвучивались лично Генеральным секретарем товарищем Леонидом Ильичом Брежневым.
В отличие от них, участвующий в нашей передаче бывший Генеральный директор ТАСС, завотдела информации ЦК и советский посол в Великобритании Леонид Митрофанович Замятин (ныне он служит в одном из российских банков) сам сочинения под псевдонимом "Леонид Брежнев" не писал, но в организации творческого процесса принимал участие, да и в распространении среди нас идей, приписываемых Леониду Ильичу, был одной из ключевых фигур.
Голос Л. Брежнева (фонограмма 1967 года):
"60 лет назад рабочие и крестьяне России, руководимые партией Ленина свергли власть капиталистов и помещиков. Свершилась первая в мировой истории победоносная социалистическая революция." (Бурные, продолжительные аплодисменты.)
Тольц:
В ноябре 77-го, когда Леонид Ильич произносил этот праздничный спич, он был уже тяжело больным человеком. Своих речеписцев он заранее предупредил: доклад не более 50-ти минут.
Некоторые биографы прежнего утверждают, что роковым рубежом здесь оказался 76-й год.
Из сочинения Дмитрия Волкогонова "Семь вождей":
"Когда Брежнев стал на глазах всей страны да и мира "разваливаться", Политбюро приняло ряд дополнительных мер по охране драгоценного здоровья генсека. Его везде сопровождала реанимационная машина с медицинским персоналом; в местах его работы были оборудованы соответствующие оздоровительные кабинеты, и фактически с 78-го года только летний отпуск генсека был доведен до двух с половиной месяцев".
Тольц:
А еще был отпуск зимний, и прогрессирующее недомогание, и болезнь, не позволявшая регулярно справлять его, "государеву, должность".
Вспоминает Леонид Замятин.
Леонид Замятин:
- Он перенес два инсульта. Он не щадил себя с точки зрения медицинских рекомендаций, потому что это человек, который мог и хорошо выпить, мог хорошо погулять и всегда отличался склонностью к женскому полу и многое другое то, что конечно убыстряло его болезнь. Хотя это факторы человеческие, но если мы говорим о государственном деятеле, то не упомянуть об этом нельзя, потому что они приводили к его раннему одряхлению, старению и к тем последствиям о которых Вы говорили.
Тольц:
Но те, кто работал с Леонидом Ильичом с середины 60-х, помнят другого Брежнева: энергичного, делового, пусть не очень образованного, но "разбирающегося".
Голос Л. Брежнева (фонограмма 1967 года):
"Создано, существует и совершенствуется развитое социалистическое общество - результат исторического творчества масс. Честь и слава Советскому народу - народу победителю!" (Бурные, продолжительные аплодисменты.)
Тольц:
Из книги Федора Бурлацкого "Русские государи. Эпоха реформации":
"Что бы сейчас не писали /.../ на Брежнева власть свалилась как подарок судьбы. /.../ Он получил власть так плавно, как будто кто-то долго, загодя, примерял шапку Мономаха на разные головы и остановился именно на этой. И пришлась она, эта шапка, ему так впору, что носил он ее 18 лет, без всяких страхов, катаклизмов и конфликтов".
Тольц:
Сам Брежнев, во время встречи с однополчанами, гордясь сшитым мундиром маршала, сказал: "Вот, дослужился". Это слово, полагает Бурлацкий, (а он знал Леонида Ильича лично), вполне годится и для характеристики процесса его прихода на должность руководителя партии и государства - "дослужился". Но не все так просто.
Леонид Митрофанович Замятин вспоминает:
Леонид Замятин:
- Брежневу, когда он пришел после хрущевского переворота, как государственному деятелю было довольно не легко, потому что Леонид Ильич был компромиссной фигурой на Пленуме ЦК, когда решался вопрос, кто будет преемником Хрущева.
Ведь тогда же претендовал и на власть прежде всего человек, имя которого никогда в этой связи не упоминается. И я, пожалуй, один из немногих, который сейчас хочу сказать: основным претендентом и организатором заговора против Хрущева был Подгорный, который создавал эту группу и который искал власти. Он всегда говорил, что "я хочу быть Главой государства".
Я много раз это слышал, и, собственно, когда Брежнев пришел к власти, это была компромиссная фигура в связи с тем, что, с одной стороны претендовал на эту должность, на этот пост Подгорный - человек ограниченный, но с большими амбициями, с другой стороны - это бывший руководитель КГБ и всей службы безопасности Шелепин, который практически маячил перед здоровым Брежневым, находящимся у власти, долгое время как претендент на эту власть.
Вот когда мы изучаем историю первого периода, не надо сбрасывать этих двух моментов. Это намного утяжеляло позицию Брежнева и влияло на его решения.
Тольц:
А вот что говорит сегодня многолетний сотрудник ЦК КПСС Анатолий Сергеевич Черняев.
Анатолий Черняев:
Брежнев первоначально не собирался присваивать самодержавные права. И первоначально он всерьез рассчитывал на коллегиальное руководство (с помощью этого принципа и свергнут был, кстати, Хрущев).
Я бы обратил внимание на такой факт, что несмотря на попытки, очень сильные, из окружения и не только из близкого окружения - московского, но и из обкомовского окружения страны, давление о реанимации сталинизма, Брежнев все-таки на это не пошел на ХХШ съезде. Он , правда, превратил себя в Генерального секретаря, так сказать, унаследовав титул. Но на тотальную, повальную реанимацию сталинизма он не пошел.
Вторжение в Чехословакию произвело надлом в его психологии и в концепции его политического правления...
Тольц:
Сейчас многие и мемуаристы, и историки (Черняев и, процитированный ранее Бурлацкий, здесь исключение) рассуждая о Брежневе, говорят будто о двух разных людях.
Один - в первое десятилетие правления - энергичный, расчетливый партийный прогрессист, другой - после 74-го года - политическая марионетка с прогрессирующим маразмом.
Схема эта, даже если опустить политическую грубость ее определений, всего лишь схема. Жизнь, как всегда, сложнее и многоцветнее.
Я прошу рассказать о Леониде Ильиче как человеке и политике близко знавшего его Александра Евгеньевича Бовина.
Александр Бовин:
- Было два, собственно, Брежневых. Один здоровый, один больной. И поэтому совершенно два разных рассказа.
Пока он был здоровый, как-то все было нормально: можно было спорить, ругаться, кричать, махать руками по поводу разных тезисов. Он все внимательно слушал, возражать ему было можно - в общем вполне была нормальная рабочая обстановка. Это если говорить о деле.
А если говорить о человеке - вполне тоже был приемлемый человек: не злобный, не жестокий. Война, конечно, на него оказала огромное влияние, с образованием у него было тяжеловато, книжки он читать не любил. Вместо книжек у него другая была метода - он беседовал с людьми. Источники его информации - это люди. Вместо того что бы читать какую-нибудь толстую книжку, посвященную, например, Польше, он беседовал с людьми и что-то узнавал.
Такой генеральский юмор был у него, генсековский, так скажем. Был все-таки. Мы спорим по какому-то поводу, речи, например, он слушает, слушает, а потом говорит: "Ну ладно, вы спорьте, спорьте, а выйду на трибуну, и это станет цитатой".
Тольц:
Из книги Анатолия Черняева "Моя жизнь и мое время":
"В Брежневе было что-то актерское. Как-то под хмельком стал вспоминать очень красочно о своем участии в параде Победы в 45-м году, вернее в пьянках по этому поводу. Явился, говорит, на официальный банкет раньше времени. Зал пустовал. Решил поближе подойти к тому месту откуда должен был войти Сталин. А когда он вышел, я рванулся и опрокинул столик с бутылками и запасными тарелками. Штук 30 их, наверное, было. Все вдребезги. Но сошло.
Возвращаясь с женой с банкета вдребадан, беседовал с Царь-колоколом. Это он особенно картинно изобразил - с жестами, пьяными ужимками, спотыканием, поклонами... В эти парадные дни они с Покрышкиным в ресторане гостиницы "Москва". Перевалило за полночь. Их стали "просить". Тогда Покрышкин выхватил пистолет и начал палить в потолок. На утро дошло до Сталина. Тот ответствовал: "Героям - можно".
" В общем с нами - завершает этот пассаж своих воспоминаний Анатолий Черняев - как бы со "своими", приближенными Брежнев был тогда еще "душка". А другой политический мемуарист - Федор Бурлацкий элегически замечает: "И непосредственно окружавшие его люди жаждали только одного - чтоб жил этот человек вечно. Так хорошо им было".
Голос Л. Брежнева (фонограмма 1967 года):
"Началась новая историческая эпоха - эпоха революционного обновления мира, эпоха перехода к социализму и коммунизму. Начался путь, по которому сегодня идут сотни миллионов людей и по которому суждено пойти всему человечеству".
(Бурные, продолжительные аплодисменты.)
Тольц:
Как и все остальные речи Леонида Ильича, эту писали участники нашей сегодняшней передачи и их коллеги - несколько команд интеллигентов, профессионалов, отобранных Брежневым лично или унаследованных им от низвергнутого Хрущева.
Вот один из них - Георгий Аркадиевич Арбатов. (Он привлекался к составлению брежневских речей с 64-го, когда Брежнев заменил Хрущева на посту главы ЦК КПСС и до тех пор пока Леонид Ильич был в состоянии написанные ему речи публично зачитывать.)
Георгий Арбатов:
- Это была общая практика, писали всем. Я думаю, писали даже тем, кто сам бы мог написать. Но то ли это вошло в обычай, а это всегда легче...
И сейчас, по-моему, продолжают писать.
Тольц:
Из книга Дмитрия Волкогонова "Семь вождей":
"По сути дела, генсек превратился в главного придворного церемонимейстера, декоративного "вождя", решения которого рождаются не в его голове, а за спиной - в опытном отдрессированном аппарате, где действительно было немало умных работников. Но даже усилия таких людей не могли скрыть убогости мышления генсека, его примитивных рассуждений..."
Тольц:
- Кто же были эти "умные работники? - спрашиваю я у Вадима Валентиновича Загладина.
Вадим Загладин:
- Среди тех, кто с ним работал в этот период, скажем, спичрайтеров, большинство представляли из себя людей энергичных, с самостоятельным мышлением и идеями часто расходившимися или, во всяком случае, шедшими гораздо дальше официального курса. Я имею в виду Николая Николаевича Иноземцева, Георгия Аркадьевича Арбатова - они сыграли очень большую роль в этот период. И они сохранялись и впоследствии. (Это тоже говорит о какой-то из черт характера или мышления Леонида Ильича: он подбирал именно таких людей.)
Другой вопрос, что они могли сделать и что это в конечном счете давало, потому что известно, что тексты, которые писались и которые он одобрял, в которые вносил и свой вклад, (особенно на первом этапе, на втором это уже меньше было) они потом проходили через решето очень тонкое, и очень многие вещи просто выпадали из тех, которые даже он одобрял.
А с другой стороны, даже те постановки вопросов, которые выносились и которые имели новаторский характер, я особенно выделил бы ХХIV съезд партии, - это 71-й год, - они просто потом не реализовались, они записывались, принимались решения, съезд поддерживал эти рекомендации и предложения, которые из его уст звучали, но потом, практически, они сходили на "нет".
Тольц:
- Вадим Валентинович, вот Вы принимали непосредственное участие в процессе составления речей генсека. В процессе, по сути дела, создания приукрашенного образа этого, на последнем этапе его правления, несамостоятельного, дряхлого и немощного человека.
Расскажите, как в процессе написания речей происходило Ваше личное взаимодействие с Леонидом Ильичом?
Вадим Загладин:
Мы работали как команда: вклад был больше одного, меньше другого, в конечном счете - вклад команды. Конечно, я бы хотел особо подчеркнуть, что Георгий Аркадьевич Арбатов и Николай Николаевич Иноземцев, они вносили, может быть, больше других.
Он был очень терпим к высказываемым мнениям. Один Брежнев - это был человек, именно человек, не просто Генеральный секретарь, именно просто человек, который работал с теми кого он сам привлек. И здесь он был открыт, прям, позволял и спорить с собой, и доказывать, и принимал что-то. Он не принимал какие-то предложения, когда они выходили уж очень далеко за рамки общепринятого, вернее принятого им за незыблемую основу - тут уже он, конечно, не соглашался. Но эти рамки были достаточно широкими, можно было и вносить предложения, и отстаивать их, и добиваться того, чтобы они включались в текст. Это касается всех участников, абсолютно.
Другой Брежнев, которого я знал, это тот, который участвовал в обсуждении подготовленных уже текстов, но с участием членов руководства партии страны. Это уже был другой человек, который в основном слушал, я бы сказал так: не отстаивал каждую фразу, которая была написана им же вместе со своими сотрудниками до этого, очень внимательно прислушивался к голосам членов руководства. Не все принимал конечно, но все-таки был очень сдержан в этом смысле и здесь уже спорить с ним было не очень удобно.
И третий Брежнев - это на политбюро, когда уже текст апробирован и после обсуждения поступал на политбюро, здесь он старался добиться консенсуса.
Тольц:
Я продолжаю расспрашивать одного из речеписцев Леонида Ильича Вадима Загладина.
- Вадим Валентинович, вот некоторые из Ваших коллег сейчас вспоминают, что тогда были чрезвычайно удручены своей службой посредственности, а как Вы тогда воспринимали свою работу?
Вадим Загладин:
- А скажите, какой у нас был выбор тогда? Выбора не было, был человек, который был главой партии, фактически государства, который поручал нам определенные разработки делать, и мы должны были их делать, стараясь что-то сделать получше, что-то ближе к подлинным потребностям страны, предлагали свои идеи.
Другого выбора у нас просто не было. Отказаться? Можно было, конечно, отказаться, но а что взамен было бы? Это совершенно неизвестно, потому что были и другие команды и другие люди, которые к нему были близки и которые имели совершенно другие позиции, гораздо менее позитивные, чем те, которые мы предлагали.
Тольц:
О политических, творческих и личных целях речеписцев Брежнева говорили мы и с Георгием Аркадьевичем Арбатовым.
Георгий Арбатов:
- По началу для некоторых это казалось честью большой, потом больше как необходимая обуза, а у совсем зрелых людей как, собственно, единственная возможность попробовать какие-то идеи все-таки, мне не нравится слово "озвучить", это вошло в наш лексикон так же как "прописано", когда "написано" надо говорить, ну, в общем, произнесет когда другой, когда он произнесет, это не то, что ты написал статью - это уже будет какое-то влияние на политику.
Отношение бывало разное: одни хотели угодить, другие, наоборот, хотели внести что-нибудь новое, в какой-то мере диссидентское, оппозиционное и тем самым узаконить эту точку зрения. Так что это по-разному было...
Тольц:
- А какие цели Вы лично ставили перед собой, когда писали речи для Брежнева? - спросил я у Александра Евгеньевича Бовина.
Александр Бовин:
- Это была моя работа, я работал, старался работать хорошо. Но а поскольку я и мои коллеги относились к разряду ныне нещадно ругаемых шестидесятников, то конечно, у нас было некое либеральное настроение, мы пытались по мере того, как это было возможно в тексты, которые мы писали и сочиняли вводить всякого рода мотивы.
Иногда это удавалось, иногда меньше удавалось, но что-то такое мы пытались сделать.
Голос Л. Брежнева (фонограмма 1967 года):
"И теперь, подводя главный, решающий итог шести десятилетий борьбы и труда, можно с гордостью сказать - мы выстояли! (Аплодисменты) Мы победили! (Аплодисменты)"
Тольц:
Из воспоминаний Анатолия Черняева об одном из выступлений Леонида Ильича.
Слово предоставляется Генеральному Секретарю. Бурная овация, все встают. Следует сеанс маразматизма. Бовинские ораторские приемчики звучат в косноязычии оратора совершенно нелепо, чем дальше - тем хуже. Чем больше - с каждой минутой оратор уставал,- тем очевиднее становилось, что он едва ли ухватывает связь между фразами. Вдруг остановился, долго молчал, перевернул назад страницу и как бы про себя (но микрофон включен, то есть слышно на весь зал) произнес: "Правильно что ли я прочитал-то?" Потом опять путал порядок слов, читал их неправильно. Речь звучала бессмысленно.
Тольц:
Спрашиваю академика Арбатова:
- Георгий Аркадьевич, а вот после 76-го года какое участие принимал больной уже Леонид Ильич Брежнев в составлении своих "эпохальных" рещей?
Георгий Арбатов:
- Он просто выслушивал: ему читали то, что написали, иногда он какие-то вопросы задавал, иногда просил что-то убрать, что-то поправить. Но гораздо более пассивно. И у него небольшой был период времени в течении которого он мог сохранять внимание, поэтому требование было писать короче, проще.
У него трудности с речью начались: у него, видимо, были поражены какие-то нервы, которые ведали голосовыми связками. Так что довольно грустная была картина.
Тольц:
- Георгий Аркадьевич, именно в это время те люди, которые писали за больного Леонида Ильича его речи, его "эпохальные выступления", именно те люди, которые пытались отстаивать свою позицию политическую в этих речах и получили довольно хлесткое, (я не знаю насколько справедливое), название "кукловоды". Насколько оно справедливо, как Вам кажется?
Георгий Арбатов:
- Вы знаете, эти люди никогда не имели большого влияния на политику. И в этом плане это неправильно.
Но было несколько человек к которым он прислушивался. К одним - по внешнеполитическим вопросам (и не потому что они в речах участвовали, а просто он их приглашал и советовался).
И у меня было несколько таких разговоров с ним. Ну, они могли как-то, в какой-то мере дать ему какую-нибудь идею или что-то... Но что бы кто-то им так руководил - этого не было. Он сохранял удивительным образом, уже будучи больным... Его боялись члены политбюро и беспрекословно слушались...
Тольц:
А вот что ответил на мой вопрос о "кукловодах" Леонид Замятин.
Леонид Замятин:
- Кто был его "кукловодами"? Видите, он приблизил в какой-то определенный период, когда понимал свою немощь, он приблизил к себе трех человек. И по существу был триумвират власти. Я бы расставил так людей в этом триумвирате: первый - это Дмитрий Федорович Устинов, министр обороны, это человек пришедший во власть еще из времен Сталина, бывший министр вооружения при Сталине, человек очень энергичный, способный, резкий, и он был, собственно говоря, одним из тех немногих людей, который претендовал на положение будущего преемника, если что-то случалось бы с Брежневым. Неожиданно для меня, например, это было то, что Устинов внезапно ушел через какое-то время из жизни, причем довольно неожиданным образом. Я сам с ним разговаривал накануне того, что он уходил в больницу и лечили его от одного, а оказалось все другое, и наступила смерть уже когда Горбачев был возведен в ранг одного из членов политбюро. Вторым человеком в этом триумвирате был в тот период Андропов Юрий Владимирович. И третий был Андрей Андреевич Громыко.
Вы знаете, мы в шутку называли всегда, что это "ореховое политбюро". Почему? Потому что они всегда собирались для решения вопросов накануне большого политбюро, то есть избранного политбюро, они собирались в Ореховой комнате в Кремле, недалеко от кабинета Брежнева и предварительно, (иногда это было несколько часов), они между собой вырабатывали решения, которые считали, что оно является тем, которое должно быть принято, тем, с которым можно было уже выйти на решение в политбюро.
Но должно быть согласие этих трех. Это касалось прежде всего вопросов обороны, стратегии, внешней политики, крупных внутренних вопросов. Вот эта группа и была по существу тем триумвиратом, который правил в период Брежнева властью.
Тольц:
Итак, если обратиться к официальной политической лексике тех лет, заметно оснащенной почему-то орнитологическим словарем, в отличии от троицы "ястребов" из политбюро, речеписцы Брежнева были "либеральными голубями".
- Так каких же либеральных целей удалось достичь им своей работой?
Георгий Арбатов:
- Вот что удалось, хотя я не хочу это приписать всем, кто писали речи, тем более себе, у него была такая идея с самого начала, но вот с разрядкой это удалось.
Поначалу удалось и как-то с реформой продвигаться, но потом используя какую-то ревность, которая была между Косыгиным и Брежневым, некоторые аппаратные работники сумели у него разжечь недоверие к этому, и вообще затухла реформа.
Тольц:
- Ну, это все проблемы глобальные... А вот для людей, отдельных людей, что вам удалось либералам сделать?
Георгий Арбатов:
- Спасать Любимова удавалось несколько раз (Юрия Любимова из театра на Таганке, над которым нависали грозовые тучи). Но это просто не в речи, а просто во время работы начинали с ним говорить, удавалось убедить; он брал трубку, звонил и как-то это делал. За некоторых писателей заступиться... Но какие-то такие мелкие вещи, но они для людей отдельных не мелкие...
Тольц:
- А вот еще об интересах отдельных людей. Позиция Брежнева, отраженная в ряде его выступлений: позиция по правам человека, по выполнению Хельсинкских договоренностей в гуманитарной сфере, его отношение к проблеме свободы выезда и въезда из страны, отношение к диссидентам - насколько эта позиция была сформирована теми, кто писал речи Леонида Ильича?
Чего вы здесь добивались и чего достигли?
Георгий Арбатов:
- Ну какую-то лепту эти разговоры все, не просто то, что писали, а разговоры, когда иногда в течении недели или двух идет работа над чем-то - таким крупным документом, и идут разговоры, и отвлекаются, и все это в какой-то мере могло влиять.
Но я не думаю что определяющее влияние имели, потому что самые серьезные разговоры у него были, конечно, с теми, другими членами политбюро, с людьми, занимавшими более высокое положение и там решались эти вопросы.
Но все-таки как-то расположить, как-то его предостеречь от каких-то вещей все-таки немножко удавалось. Потому что ведь очень настраивали, ведь от него хотели (нажим был страшный) чтобы на ХХIII съезде отменить решения ХХ-ХХII съездов. Вот это удалось отбить. Удалось отбить усилиями многих людей, но в том числе и тех, кто помогал ему в написании его речей.
Насчет выездов и невыездов, Вы знаете, какие-то отдельные вопросы может быть поднимались, о ком-то или о чем-то, но так, чтобы этот вопрос серьезно обсуждался - нет. Тем более по этому вопросу и у нас были разные мнения. Некоторые думали, что если выделить одну национальность и разрешать только им выезжать, то это только вызовет подъем каких-то нехороших чувств в стране, которые решат, что эти люди этой национальности (я о евреях говорю) это люди второго сорта, граждане второго сорта, не только граждане Советского Союза, но еще граждане, лояльность у них есть в другой стране. Если разрешать, то всем. А так выделять одну национальность не надо.
Тольц:
- Но ведь евреи и были в это время гражданами второго сорта?
Георгий Арбатов:
- Но это - утвердить государственно... Это все-таки было большое лицемерие, но все-таки интернационалистская была психология, и никто не признавался, что у нас антисемитизм существует, поддерживаемый государством.
Тольц:
Из совершенно секретной докладной записки главы КГБ Андропова "о враждебной деятельности, так называемой Группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР", направленной Брежневу 15 ноября 1976-го года.
Список Хельсинкской группы с указанием, и случайным, и фальшивым при этом, национальности каждого:
- Гинзбург Александр Ильич, 1936-го года рождения, еврей;
- Григоренко Петр Григорьевич, 1907-го года рождения, украинец; профессиональный уголовник Марченко Анатолий Тихонович, 1938-го года рождения, еврей;
- Щаранский Анатолий, 1948-го года рождения, еврей;
- Слепак Владимир, 21927-го года рождения, еврей;
- жена Сахарова - Бонэр Елена Георгиевна, 1922-го года рождения, еврейка; Бернштам Михаил 1949-го года рождения, еврей.
Ну и так далее... Документ ставил целью создать впечатление, что движение за соблюдение хельсинкских соглашений инспирировано международным сионизмом. Собственно Андропов тут, до некоторой степени, ломился в открытую дверь: Брежнев, как и многие другие члены партийного ареопага, склонен был источником многих своих проблем считать сионизм. (Что это на самом деле - он не представлял.) Однако если сравнить его отношение к фантому еврейской угрозы с андроповским, нельзя не отметить, что брежневский подход был более трезв и прагматичен.
Вот отрывки из рабочей записи заседания политбюро 20 марта 1973-го года, на котором Брежнев потребовал от Андропова и Щелокова (он был тогда министром внутренних дел) срочной приостановки указа Президиума Верховного совета об обязанности выезжающих на постоянное место жительство за границу возместить затраты на их обучение, поскольку американские законодатели увязали предоставление Советскому Союзу статуса наибольшего благоприятствования с отменой этих ограничений прав человека.
Вот что говорил тогда Леонид Ильич:
"Сионизм нас глупит, а мы деньги берем со старухи, которая получила образование. Раз у нее высшее образование - плати деньги Щелокову. Он тебе даст бумажку, когда поедешь в Израиль. /.../ Я не ставлю вопрос об отмене закона. А если хотите - и этот вопрос можно бы поставить. То ли мы будем зарабатывать деньги на этом деле, или проводить намеченную политику в отношении США./.../ Джексон успел внести поправку еще до внесения Никсоном законопроекта о предоставлении [нам] режима наибольшего благоприятствования./.../ Что стоит тогда наша работа, если так оборачивается дело?/.../ Или у нас есть закон, преследующий евреев? А почему не дать им маленький театрик на 500 мест, который работает под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором. Пусть тетя Соня поет там свадебные еврейские песни. Я не предлагаю этого, а просто говорю./.../ А что если открыть школу? Программа вся та же, что и в других школах, но в ней национальный язык еврейский преподается. Что от этого изменится?/.../ Я эту дерзкую мысль задал сам себе. Но так как я всегда полон откровения, то, я думаю, никто ни разу не предложил: а что если разрешить еврейскую еженедельную газету? /.../ Не все ее прочтут на еврейском - прочтет еврей, старый Абрамович, а там-то, что ТАСС передает".
Было бы ошибкой представлять Леонида Ильича этаким политическим добряком, недалеким и косноязычным. На всех этапах своего правления он прекрасно понимал безжалостную тайную механику своей власти и внимательно следил за безотказностью ее карательного действия.
Вот что писал о последних годах его жизни Дмитрий Волкогонов:
"Генсек уже мало интересовавшийся государственными делами, тем не менее всегда с большим интересом и одобрением следил за деятельностью Андропова и его мрачного ведомства. Он лично одобрил высылку за границу Солженицына, Чалидзе, Максимова, Красина, Литвинова, Есенина-Вольпина и других диссидентов."
По словам того же Волкогонова, прошерстившего эпистолярное наследие Брежнева, тот имел непосредственное отношение и к ссылке в Горький Андрея Дмитриевича Сахарова, и к обмену Владимира Буковского на Луиса Карвалана:
"При всей бытовой простоте и сентиментальности, Брежнев был идеологически жестким человеком по отношению к инакомыслию, той швали (выражение генсека) которая думает не так как он и его соратники".
"Брежнев - писал много позже его смерти один из биографов генсека - не был тупым реакционером и как прагматик был способен поворачивать руль немного вправо или влево, идя по фарватеру своей власти".
Но, замечу я уже от себя, "Титаник" советского государственного коммунизма в период правления Леонида Ильича уже начал неотвратимо тонуть, хотя иные пассажиры первого класса старались это не замечать. Для некоторых провозглашенная Брежневым стабильность и по сей день кажется реальным достижением его правления.
Леонид Замятин:
Я считаю, что глобально если посмотреть на правление Брежнева в течении 20 лет великой страной, что он сохранял в силу и окружения своего, и активности многих людей, которые были членами политбюро тогда, он сохранял величие государства. Он сохранял единство этого государства. И вот сейчас, когда мы изучаем почему же развалилась страна, то корни надо искать, конечно, частично в брежневский период.
Но в значительной степени то, что Михаил Сергеевич Горбачев решил растоптать всю брежневскую политику, а точнее политику великой страны того периода - вот это была его большая ошибка. Ее надо было перестраивать, надо было добавлять.
Тольц:
А вот что мне говорит нынешний сотрудник Горбачева Вадим Загладин.
Вадим Загладин:
- Люди все же чувствовали себя уверенными. Во всяком случае считали все, что завтра хуже не будет, будет, ну может быть, так же, может быть чуть лучше, но хуже, во всяком случае, не будет. И вот эта вот уверенность, которая была у людей, при том, что они жили неважно, а многие просто плохо, при том, что страна постепенно сбавляла темп развития и дошла до нулевой точки, эта уверенность - это то чувство, которое люди потеряли и которое, мне кажется, не приобретением того времени, но во всяком случае то, что оно было сохранено это чувство тогда - это было определенным достижением.
Тольц:
Конечно, для переживших горбачевскую перестройку и бурю посткоммунистических реформ, очевидно, что не только перемены, но и устойчивость жизни имеет самостоятельную ценность.
Но сегодня, когда Брежневу исполнилось бы 90, важно осознать, что именно во время его правления она - эта стабильность жизни - и превратилась в угасающую фикцию.
"Дорогие товарищи! Уважаемые зарубежные гости! В эти дни советский народ, коммунисты всех стран, все прогрессивное человечество торжественно отмечает величайший праздник..."
Тольц:
Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета товарищ Леонид Ильич Брежнев. Лично.
19 декабря 1996 года - 90 лет со дня его рождения.
Ему и его правлению посвящена наша передача, в которой примут участие те, кто работал на Леонида Ильича и за него, те, кто писал под псевдонимом "Брежнев".
Прежде всего, представляю участников передачи, беседовавших со мной по телефону:
- это академик Георгий Аркадиевич Арбатов, в 60-х годах руководитель консультантской группы в ЦК, а затем директор, созданного по его инициативе и при поддержке Брежнева, Института США и Канады;
- это посол России в Израиле Александр Евгеньевич Бовин, в какой-то период главный спичрайтер Брежнева, которого другой участник нашей передачи - Анатолий Черняев - назвал в своих мемуарах наряду с Вадимом Загладиным "любимчиком Леонида Ильича";
- бывший советник Президента СССР, а еще ранее первый замзав Международного отдела ЦК КПСС Вадим Валентинович Загладин (он и ныне работает с Горбачевым в его Фонде) тоже участник нашей передачи.
- В Горбачев Фонде работает и многолетний помощник Михаила Сергеевича - Анатолий Сергеевич Черняев, в прошлом сотрудник Международного отдела ЦК.
Все они писали речи и другие документы, которые потом публиковались и озвучивались лично Генеральным секретарем товарищем Леонидом Ильичом Брежневым.
В отличие от них, участвующий в нашей передаче бывший Генеральный директор ТАСС, завотдела информации ЦК и советский посол в Великобритании Леонид Митрофанович Замятин (ныне он служит в одном из российских банков) сам сочинения под псевдонимом "Леонид Брежнев" не писал, но в организации творческого процесса принимал участие, да и в распространении среди нас идей, приписываемых Леониду Ильичу, был одной из ключевых фигур.
Голос Л. Брежнева (фонограмма 1967 года):
"60 лет назад рабочие и крестьяне России, руководимые партией Ленина свергли власть капиталистов и помещиков. Свершилась первая в мировой истории победоносная социалистическая революция." (Бурные, продолжительные аплодисменты.)
Тольц:
В ноябре 77-го, когда Леонид Ильич произносил этот праздничный спич, он был уже тяжело больным человеком. Своих речеписцев он заранее предупредил: доклад не более 50-ти минут.
Некоторые биографы прежнего утверждают, что роковым рубежом здесь оказался 76-й год.
Из сочинения Дмитрия Волкогонова "Семь вождей":
"Когда Брежнев стал на глазах всей страны да и мира "разваливаться", Политбюро приняло ряд дополнительных мер по охране драгоценного здоровья генсека. Его везде сопровождала реанимационная машина с медицинским персоналом; в местах его работы были оборудованы соответствующие оздоровительные кабинеты, и фактически с 78-го года только летний отпуск генсека был доведен до двух с половиной месяцев".
Тольц:
А еще был отпуск зимний, и прогрессирующее недомогание, и болезнь, не позволявшая регулярно справлять его, "государеву, должность".
Вспоминает Леонид Замятин.
Леонид Замятин:
- Он перенес два инсульта. Он не щадил себя с точки зрения медицинских рекомендаций, потому что это человек, который мог и хорошо выпить, мог хорошо погулять и всегда отличался склонностью к женскому полу и многое другое то, что конечно убыстряло его болезнь. Хотя это факторы человеческие, но если мы говорим о государственном деятеле, то не упомянуть об этом нельзя, потому что они приводили к его раннему одряхлению, старению и к тем последствиям о которых Вы говорили.
Тольц:
Но те, кто работал с Леонидом Ильичом с середины 60-х, помнят другого Брежнева: энергичного, делового, пусть не очень образованного, но "разбирающегося".
Голос Л. Брежнева (фонограмма 1967 года):
"Создано, существует и совершенствуется развитое социалистическое общество - результат исторического творчества масс. Честь и слава Советскому народу - народу победителю!" (Бурные, продолжительные аплодисменты.)
Тольц:
Из книги Федора Бурлацкого "Русские государи. Эпоха реформации":
"Что бы сейчас не писали /.../ на Брежнева власть свалилась как подарок судьбы. /.../ Он получил власть так плавно, как будто кто-то долго, загодя, примерял шапку Мономаха на разные головы и остановился именно на этой. И пришлась она, эта шапка, ему так впору, что носил он ее 18 лет, без всяких страхов, катаклизмов и конфликтов".
Тольц:
Сам Брежнев, во время встречи с однополчанами, гордясь сшитым мундиром маршала, сказал: "Вот, дослужился". Это слово, полагает Бурлацкий, (а он знал Леонида Ильича лично), вполне годится и для характеристики процесса его прихода на должность руководителя партии и государства - "дослужился". Но не все так просто.
Леонид Митрофанович Замятин вспоминает:
Леонид Замятин:
- Брежневу, когда он пришел после хрущевского переворота, как государственному деятелю было довольно не легко, потому что Леонид Ильич был компромиссной фигурой на Пленуме ЦК, когда решался вопрос, кто будет преемником Хрущева.
Ведь тогда же претендовал и на власть прежде всего человек, имя которого никогда в этой связи не упоминается. И я, пожалуй, один из немногих, который сейчас хочу сказать: основным претендентом и организатором заговора против Хрущева был Подгорный, который создавал эту группу и который искал власти. Он всегда говорил, что "я хочу быть Главой государства".
Я много раз это слышал, и, собственно, когда Брежнев пришел к власти, это была компромиссная фигура в связи с тем, что, с одной стороны претендовал на эту должность, на этот пост Подгорный - человек ограниченный, но с большими амбициями, с другой стороны - это бывший руководитель КГБ и всей службы безопасности Шелепин, который практически маячил перед здоровым Брежневым, находящимся у власти, долгое время как претендент на эту власть.
Вот когда мы изучаем историю первого периода, не надо сбрасывать этих двух моментов. Это намного утяжеляло позицию Брежнева и влияло на его решения.
Тольц:
А вот что говорит сегодня многолетний сотрудник ЦК КПСС Анатолий Сергеевич Черняев.
Анатолий Черняев:
Брежнев первоначально не собирался присваивать самодержавные права. И первоначально он всерьез рассчитывал на коллегиальное руководство (с помощью этого принципа и свергнут был, кстати, Хрущев).
Я бы обратил внимание на такой факт, что несмотря на попытки, очень сильные, из окружения и не только из близкого окружения - московского, но и из обкомовского окружения страны, давление о реанимации сталинизма, Брежнев все-таки на это не пошел на ХХШ съезде. Он , правда, превратил себя в Генерального секретаря, так сказать, унаследовав титул. Но на тотальную, повальную реанимацию сталинизма он не пошел.
Вторжение в Чехословакию произвело надлом в его психологии и в концепции его политического правления...
Тольц:
Сейчас многие и мемуаристы, и историки (Черняев и, процитированный ранее Бурлацкий, здесь исключение) рассуждая о Брежневе, говорят будто о двух разных людях.
Один - в первое десятилетие правления - энергичный, расчетливый партийный прогрессист, другой - после 74-го года - политическая марионетка с прогрессирующим маразмом.
Схема эта, даже если опустить политическую грубость ее определений, всего лишь схема. Жизнь, как всегда, сложнее и многоцветнее.
Я прошу рассказать о Леониде Ильиче как человеке и политике близко знавшего его Александра Евгеньевича Бовина.
Александр Бовин:
- Было два, собственно, Брежневых. Один здоровый, один больной. И поэтому совершенно два разных рассказа.
Пока он был здоровый, как-то все было нормально: можно было спорить, ругаться, кричать, махать руками по поводу разных тезисов. Он все внимательно слушал, возражать ему было можно - в общем вполне была нормальная рабочая обстановка. Это если говорить о деле.
А если говорить о человеке - вполне тоже был приемлемый человек: не злобный, не жестокий. Война, конечно, на него оказала огромное влияние, с образованием у него было тяжеловато, книжки он читать не любил. Вместо книжек у него другая была метода - он беседовал с людьми. Источники его информации - это люди. Вместо того что бы читать какую-нибудь толстую книжку, посвященную, например, Польше, он беседовал с людьми и что-то узнавал.
Такой генеральский юмор был у него, генсековский, так скажем. Был все-таки. Мы спорим по какому-то поводу, речи, например, он слушает, слушает, а потом говорит: "Ну ладно, вы спорьте, спорьте, а выйду на трибуну, и это станет цитатой".
Тольц:
Из книги Анатолия Черняева "Моя жизнь и мое время":
"В Брежневе было что-то актерское. Как-то под хмельком стал вспоминать очень красочно о своем участии в параде Победы в 45-м году, вернее в пьянках по этому поводу. Явился, говорит, на официальный банкет раньше времени. Зал пустовал. Решил поближе подойти к тому месту откуда должен был войти Сталин. А когда он вышел, я рванулся и опрокинул столик с бутылками и запасными тарелками. Штук 30 их, наверное, было. Все вдребезги. Но сошло.
Возвращаясь с женой с банкета вдребадан, беседовал с Царь-колоколом. Это он особенно картинно изобразил - с жестами, пьяными ужимками, спотыканием, поклонами... В эти парадные дни они с Покрышкиным в ресторане гостиницы "Москва". Перевалило за полночь. Их стали "просить". Тогда Покрышкин выхватил пистолет и начал палить в потолок. На утро дошло до Сталина. Тот ответствовал: "Героям - можно".
" В общем с нами - завершает этот пассаж своих воспоминаний Анатолий Черняев - как бы со "своими", приближенными Брежнев был тогда еще "душка". А другой политический мемуарист - Федор Бурлацкий элегически замечает: "И непосредственно окружавшие его люди жаждали только одного - чтоб жил этот человек вечно. Так хорошо им было".
Голос Л. Брежнева (фонограмма 1967 года):
"Началась новая историческая эпоха - эпоха революционного обновления мира, эпоха перехода к социализму и коммунизму. Начался путь, по которому сегодня идут сотни миллионов людей и по которому суждено пойти всему человечеству".
(Бурные, продолжительные аплодисменты.)
Тольц:
Как и все остальные речи Леонида Ильича, эту писали участники нашей сегодняшней передачи и их коллеги - несколько команд интеллигентов, профессионалов, отобранных Брежневым лично или унаследованных им от низвергнутого Хрущева.
Вот один из них - Георгий Аркадиевич Арбатов. (Он привлекался к составлению брежневских речей с 64-го, когда Брежнев заменил Хрущева на посту главы ЦК КПСС и до тех пор пока Леонид Ильич был в состоянии написанные ему речи публично зачитывать.)
Георгий Арбатов:
- Это была общая практика, писали всем. Я думаю, писали даже тем, кто сам бы мог написать. Но то ли это вошло в обычай, а это всегда легче...
И сейчас, по-моему, продолжают писать.
Тольц:
Из книга Дмитрия Волкогонова "Семь вождей":
"По сути дела, генсек превратился в главного придворного церемонимейстера, декоративного "вождя", решения которого рождаются не в его голове, а за спиной - в опытном отдрессированном аппарате, где действительно было немало умных работников. Но даже усилия таких людей не могли скрыть убогости мышления генсека, его примитивных рассуждений..."
Тольц:
- Кто же были эти "умные работники? - спрашиваю я у Вадима Валентиновича Загладина.
Вадим Загладин:
- Среди тех, кто с ним работал в этот период, скажем, спичрайтеров, большинство представляли из себя людей энергичных, с самостоятельным мышлением и идеями часто расходившимися или, во всяком случае, шедшими гораздо дальше официального курса. Я имею в виду Николая Николаевича Иноземцева, Георгия Аркадьевича Арбатова - они сыграли очень большую роль в этот период. И они сохранялись и впоследствии. (Это тоже говорит о какой-то из черт характера или мышления Леонида Ильича: он подбирал именно таких людей.)
Другой вопрос, что они могли сделать и что это в конечном счете давало, потому что известно, что тексты, которые писались и которые он одобрял, в которые вносил и свой вклад, (особенно на первом этапе, на втором это уже меньше было) они потом проходили через решето очень тонкое, и очень многие вещи просто выпадали из тех, которые даже он одобрял.
А с другой стороны, даже те постановки вопросов, которые выносились и которые имели новаторский характер, я особенно выделил бы ХХIV съезд партии, - это 71-й год, - они просто потом не реализовались, они записывались, принимались решения, съезд поддерживал эти рекомендации и предложения, которые из его уст звучали, но потом, практически, они сходили на "нет".
Тольц:
- Вадим Валентинович, вот Вы принимали непосредственное участие в процессе составления речей генсека. В процессе, по сути дела, создания приукрашенного образа этого, на последнем этапе его правления, несамостоятельного, дряхлого и немощного человека.
Расскажите, как в процессе написания речей происходило Ваше личное взаимодействие с Леонидом Ильичом?
Вадим Загладин:
Мы работали как команда: вклад был больше одного, меньше другого, в конечном счете - вклад команды. Конечно, я бы хотел особо подчеркнуть, что Георгий Аркадьевич Арбатов и Николай Николаевич Иноземцев, они вносили, может быть, больше других.
Он был очень терпим к высказываемым мнениям. Один Брежнев - это был человек, именно человек, не просто Генеральный секретарь, именно просто человек, который работал с теми кого он сам привлек. И здесь он был открыт, прям, позволял и спорить с собой, и доказывать, и принимал что-то. Он не принимал какие-то предложения, когда они выходили уж очень далеко за рамки общепринятого, вернее принятого им за незыблемую основу - тут уже он, конечно, не соглашался. Но эти рамки были достаточно широкими, можно было и вносить предложения, и отстаивать их, и добиваться того, чтобы они включались в текст. Это касается всех участников, абсолютно.
Другой Брежнев, которого я знал, это тот, который участвовал в обсуждении подготовленных уже текстов, но с участием членов руководства партии страны. Это уже был другой человек, который в основном слушал, я бы сказал так: не отстаивал каждую фразу, которая была написана им же вместе со своими сотрудниками до этого, очень внимательно прислушивался к голосам членов руководства. Не все принимал конечно, но все-таки был очень сдержан в этом смысле и здесь уже спорить с ним было не очень удобно.
И третий Брежнев - это на политбюро, когда уже текст апробирован и после обсуждения поступал на политбюро, здесь он старался добиться консенсуса.
Тольц:
Я продолжаю расспрашивать одного из речеписцев Леонида Ильича Вадима Загладина.
- Вадим Валентинович, вот некоторые из Ваших коллег сейчас вспоминают, что тогда были чрезвычайно удручены своей службой посредственности, а как Вы тогда воспринимали свою работу?
Вадим Загладин:
- А скажите, какой у нас был выбор тогда? Выбора не было, был человек, который был главой партии, фактически государства, который поручал нам определенные разработки делать, и мы должны были их делать, стараясь что-то сделать получше, что-то ближе к подлинным потребностям страны, предлагали свои идеи.
Другого выбора у нас просто не было. Отказаться? Можно было, конечно, отказаться, но а что взамен было бы? Это совершенно неизвестно, потому что были и другие команды и другие люди, которые к нему были близки и которые имели совершенно другие позиции, гораздо менее позитивные, чем те, которые мы предлагали.
Тольц:
О политических, творческих и личных целях речеписцев Брежнева говорили мы и с Георгием Аркадьевичем Арбатовым.
Георгий Арбатов:
- По началу для некоторых это казалось честью большой, потом больше как необходимая обуза, а у совсем зрелых людей как, собственно, единственная возможность попробовать какие-то идеи все-таки, мне не нравится слово "озвучить", это вошло в наш лексикон так же как "прописано", когда "написано" надо говорить, ну, в общем, произнесет когда другой, когда он произнесет, это не то, что ты написал статью - это уже будет какое-то влияние на политику.
Отношение бывало разное: одни хотели угодить, другие, наоборот, хотели внести что-нибудь новое, в какой-то мере диссидентское, оппозиционное и тем самым узаконить эту точку зрения. Так что это по-разному было...
Тольц:
- А какие цели Вы лично ставили перед собой, когда писали речи для Брежнева? - спросил я у Александра Евгеньевича Бовина.
Александр Бовин:
- Это была моя работа, я работал, старался работать хорошо. Но а поскольку я и мои коллеги относились к разряду ныне нещадно ругаемых шестидесятников, то конечно, у нас было некое либеральное настроение, мы пытались по мере того, как это было возможно в тексты, которые мы писали и сочиняли вводить всякого рода мотивы.
Иногда это удавалось, иногда меньше удавалось, но что-то такое мы пытались сделать.
Голос Л. Брежнева (фонограмма 1967 года):
"И теперь, подводя главный, решающий итог шести десятилетий борьбы и труда, можно с гордостью сказать - мы выстояли! (Аплодисменты) Мы победили! (Аплодисменты)"
Тольц:
Из воспоминаний Анатолия Черняева об одном из выступлений Леонида Ильича.
Слово предоставляется Генеральному Секретарю. Бурная овация, все встают. Следует сеанс маразматизма. Бовинские ораторские приемчики звучат в косноязычии оратора совершенно нелепо, чем дальше - тем хуже. Чем больше - с каждой минутой оратор уставал,- тем очевиднее становилось, что он едва ли ухватывает связь между фразами. Вдруг остановился, долго молчал, перевернул назад страницу и как бы про себя (но микрофон включен, то есть слышно на весь зал) произнес: "Правильно что ли я прочитал-то?" Потом опять путал порядок слов, читал их неправильно. Речь звучала бессмысленно.
Тольц:
Спрашиваю академика Арбатова:
- Георгий Аркадьевич, а вот после 76-го года какое участие принимал больной уже Леонид Ильич Брежнев в составлении своих "эпохальных" рещей?
Георгий Арбатов:
- Он просто выслушивал: ему читали то, что написали, иногда он какие-то вопросы задавал, иногда просил что-то убрать, что-то поправить. Но гораздо более пассивно. И у него небольшой был период времени в течении которого он мог сохранять внимание, поэтому требование было писать короче, проще.
У него трудности с речью начались: у него, видимо, были поражены какие-то нервы, которые ведали голосовыми связками. Так что довольно грустная была картина.
Тольц:
- Георгий Аркадьевич, именно в это время те люди, которые писали за больного Леонида Ильича его речи, его "эпохальные выступления", именно те люди, которые пытались отстаивать свою позицию политическую в этих речах и получили довольно хлесткое, (я не знаю насколько справедливое), название "кукловоды". Насколько оно справедливо, как Вам кажется?
Георгий Арбатов:
- Вы знаете, эти люди никогда не имели большого влияния на политику. И в этом плане это неправильно.
Но было несколько человек к которым он прислушивался. К одним - по внешнеполитическим вопросам (и не потому что они в речах участвовали, а просто он их приглашал и советовался).
И у меня было несколько таких разговоров с ним. Ну, они могли как-то, в какой-то мере дать ему какую-нибудь идею или что-то... Но что бы кто-то им так руководил - этого не было. Он сохранял удивительным образом, уже будучи больным... Его боялись члены политбюро и беспрекословно слушались...
Тольц:
А вот что ответил на мой вопрос о "кукловодах" Леонид Замятин.
Леонид Замятин:
- Кто был его "кукловодами"? Видите, он приблизил в какой-то определенный период, когда понимал свою немощь, он приблизил к себе трех человек. И по существу был триумвират власти. Я бы расставил так людей в этом триумвирате: первый - это Дмитрий Федорович Устинов, министр обороны, это человек пришедший во власть еще из времен Сталина, бывший министр вооружения при Сталине, человек очень энергичный, способный, резкий, и он был, собственно говоря, одним из тех немногих людей, который претендовал на положение будущего преемника, если что-то случалось бы с Брежневым. Неожиданно для меня, например, это было то, что Устинов внезапно ушел через какое-то время из жизни, причем довольно неожиданным образом. Я сам с ним разговаривал накануне того, что он уходил в больницу и лечили его от одного, а оказалось все другое, и наступила смерть уже когда Горбачев был возведен в ранг одного из членов политбюро. Вторым человеком в этом триумвирате был в тот период Андропов Юрий Владимирович. И третий был Андрей Андреевич Громыко.
Вы знаете, мы в шутку называли всегда, что это "ореховое политбюро". Почему? Потому что они всегда собирались для решения вопросов накануне большого политбюро, то есть избранного политбюро, они собирались в Ореховой комнате в Кремле, недалеко от кабинета Брежнева и предварительно, (иногда это было несколько часов), они между собой вырабатывали решения, которые считали, что оно является тем, которое должно быть принято, тем, с которым можно было уже выйти на решение в политбюро.
Но должно быть согласие этих трех. Это касалось прежде всего вопросов обороны, стратегии, внешней политики, крупных внутренних вопросов. Вот эта группа и была по существу тем триумвиратом, который правил в период Брежнева властью.
Тольц:
Итак, если обратиться к официальной политической лексике тех лет, заметно оснащенной почему-то орнитологическим словарем, в отличии от троицы "ястребов" из политбюро, речеписцы Брежнева были "либеральными голубями".
- Так каких же либеральных целей удалось достичь им своей работой?
Георгий Арбатов:
- Вот что удалось, хотя я не хочу это приписать всем, кто писали речи, тем более себе, у него была такая идея с самого начала, но вот с разрядкой это удалось.
Поначалу удалось и как-то с реформой продвигаться, но потом используя какую-то ревность, которая была между Косыгиным и Брежневым, некоторые аппаратные работники сумели у него разжечь недоверие к этому, и вообще затухла реформа.
Тольц:
- Ну, это все проблемы глобальные... А вот для людей, отдельных людей, что вам удалось либералам сделать?
Георгий Арбатов:
- Спасать Любимова удавалось несколько раз (Юрия Любимова из театра на Таганке, над которым нависали грозовые тучи). Но это просто не в речи, а просто во время работы начинали с ним говорить, удавалось убедить; он брал трубку, звонил и как-то это делал. За некоторых писателей заступиться... Но какие-то такие мелкие вещи, но они для людей отдельных не мелкие...
Тольц:
- А вот еще об интересах отдельных людей. Позиция Брежнева, отраженная в ряде его выступлений: позиция по правам человека, по выполнению Хельсинкских договоренностей в гуманитарной сфере, его отношение к проблеме свободы выезда и въезда из страны, отношение к диссидентам - насколько эта позиция была сформирована теми, кто писал речи Леонида Ильича?
Чего вы здесь добивались и чего достигли?
Георгий Арбатов:
- Ну какую-то лепту эти разговоры все, не просто то, что писали, а разговоры, когда иногда в течении недели или двух идет работа над чем-то - таким крупным документом, и идут разговоры, и отвлекаются, и все это в какой-то мере могло влиять.
Но я не думаю что определяющее влияние имели, потому что самые серьезные разговоры у него были, конечно, с теми, другими членами политбюро, с людьми, занимавшими более высокое положение и там решались эти вопросы.
Но все-таки как-то расположить, как-то его предостеречь от каких-то вещей все-таки немножко удавалось. Потому что ведь очень настраивали, ведь от него хотели (нажим был страшный) чтобы на ХХIII съезде отменить решения ХХ-ХХII съездов. Вот это удалось отбить. Удалось отбить усилиями многих людей, но в том числе и тех, кто помогал ему в написании его речей.
Насчет выездов и невыездов, Вы знаете, какие-то отдельные вопросы может быть поднимались, о ком-то или о чем-то, но так, чтобы этот вопрос серьезно обсуждался - нет. Тем более по этому вопросу и у нас были разные мнения. Некоторые думали, что если выделить одну национальность и разрешать только им выезжать, то это только вызовет подъем каких-то нехороших чувств в стране, которые решат, что эти люди этой национальности (я о евреях говорю) это люди второго сорта, граждане второго сорта, не только граждане Советского Союза, но еще граждане, лояльность у них есть в другой стране. Если разрешать, то всем. А так выделять одну национальность не надо.
Тольц:
- Но ведь евреи и были в это время гражданами второго сорта?
Георгий Арбатов:
- Но это - утвердить государственно... Это все-таки было большое лицемерие, но все-таки интернационалистская была психология, и никто не признавался, что у нас антисемитизм существует, поддерживаемый государством.
Тольц:
Из совершенно секретной докладной записки главы КГБ Андропова "о враждебной деятельности, так называемой Группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР", направленной Брежневу 15 ноября 1976-го года.
Список Хельсинкской группы с указанием, и случайным, и фальшивым при этом, национальности каждого:
- Гинзбург Александр Ильич, 1936-го года рождения, еврей;
- Григоренко Петр Григорьевич, 1907-го года рождения, украинец; профессиональный уголовник Марченко Анатолий Тихонович, 1938-го года рождения, еврей;
- Щаранский Анатолий, 1948-го года рождения, еврей;
- Слепак Владимир, 21927-го года рождения, еврей;
- жена Сахарова - Бонэр Елена Георгиевна, 1922-го года рождения, еврейка; Бернштам Михаил 1949-го года рождения, еврей.
Ну и так далее... Документ ставил целью создать впечатление, что движение за соблюдение хельсинкских соглашений инспирировано международным сионизмом. Собственно Андропов тут, до некоторой степени, ломился в открытую дверь: Брежнев, как и многие другие члены партийного ареопага, склонен был источником многих своих проблем считать сионизм. (Что это на самом деле - он не представлял.) Однако если сравнить его отношение к фантому еврейской угрозы с андроповским, нельзя не отметить, что брежневский подход был более трезв и прагматичен.
Вот отрывки из рабочей записи заседания политбюро 20 марта 1973-го года, на котором Брежнев потребовал от Андропова и Щелокова (он был тогда министром внутренних дел) срочной приостановки указа Президиума Верховного совета об обязанности выезжающих на постоянное место жительство за границу возместить затраты на их обучение, поскольку американские законодатели увязали предоставление Советскому Союзу статуса наибольшего благоприятствования с отменой этих ограничений прав человека.
Вот что говорил тогда Леонид Ильич:
"Сионизм нас глупит, а мы деньги берем со старухи, которая получила образование. Раз у нее высшее образование - плати деньги Щелокову. Он тебе даст бумажку, когда поедешь в Израиль. /.../ Я не ставлю вопрос об отмене закона. А если хотите - и этот вопрос можно бы поставить. То ли мы будем зарабатывать деньги на этом деле, или проводить намеченную политику в отношении США./.../ Джексон успел внести поправку еще до внесения Никсоном законопроекта о предоставлении [нам] режима наибольшего благоприятствования./.../ Что стоит тогда наша работа, если так оборачивается дело?/.../ Или у нас есть закон, преследующий евреев? А почему не дать им маленький театрик на 500 мест, который работает под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором. Пусть тетя Соня поет там свадебные еврейские песни. Я не предлагаю этого, а просто говорю./.../ А что если открыть школу? Программа вся та же, что и в других школах, но в ней национальный язык еврейский преподается. Что от этого изменится?/.../ Я эту дерзкую мысль задал сам себе. Но так как я всегда полон откровения, то, я думаю, никто ни разу не предложил: а что если разрешить еврейскую еженедельную газету? /.../ Не все ее прочтут на еврейском - прочтет еврей, старый Абрамович, а там-то, что ТАСС передает".
Было бы ошибкой представлять Леонида Ильича этаким политическим добряком, недалеким и косноязычным. На всех этапах своего правления он прекрасно понимал безжалостную тайную механику своей власти и внимательно следил за безотказностью ее карательного действия.
Вот что писал о последних годах его жизни Дмитрий Волкогонов:
"Генсек уже мало интересовавшийся государственными делами, тем не менее всегда с большим интересом и одобрением следил за деятельностью Андропова и его мрачного ведомства. Он лично одобрил высылку за границу Солженицына, Чалидзе, Максимова, Красина, Литвинова, Есенина-Вольпина и других диссидентов."
По словам того же Волкогонова, прошерстившего эпистолярное наследие Брежнева, тот имел непосредственное отношение и к ссылке в Горький Андрея Дмитриевича Сахарова, и к обмену Владимира Буковского на Луиса Карвалана:
"При всей бытовой простоте и сентиментальности, Брежнев был идеологически жестким человеком по отношению к инакомыслию, той швали (выражение генсека) которая думает не так как он и его соратники".
"Брежнев - писал много позже его смерти один из биографов генсека - не был тупым реакционером и как прагматик был способен поворачивать руль немного вправо или влево, идя по фарватеру своей власти".
Но, замечу я уже от себя, "Титаник" советского государственного коммунизма в период правления Леонида Ильича уже начал неотвратимо тонуть, хотя иные пассажиры первого класса старались это не замечать. Для некоторых провозглашенная Брежневым стабильность и по сей день кажется реальным достижением его правления.
Леонид Замятин:
Я считаю, что глобально если посмотреть на правление Брежнева в течении 20 лет великой страной, что он сохранял в силу и окружения своего, и активности многих людей, которые были членами политбюро тогда, он сохранял величие государства. Он сохранял единство этого государства. И вот сейчас, когда мы изучаем почему же развалилась страна, то корни надо искать, конечно, частично в брежневский период.
Но в значительной степени то, что Михаил Сергеевич Горбачев решил растоптать всю брежневскую политику, а точнее политику великой страны того периода - вот это была его большая ошибка. Ее надо было перестраивать, надо было добавлять.
Тольц:
А вот что мне говорит нынешний сотрудник Горбачева Вадим Загладин.
Вадим Загладин:
- Люди все же чувствовали себя уверенными. Во всяком случае считали все, что завтра хуже не будет, будет, ну может быть, так же, может быть чуть лучше, но хуже, во всяком случае, не будет. И вот эта вот уверенность, которая была у людей, при том, что они жили неважно, а многие просто плохо, при том, что страна постепенно сбавляла темп развития и дошла до нулевой точки, эта уверенность - это то чувство, которое люди потеряли и которое, мне кажется, не приобретением того времени, но во всяком случае то, что оно было сохранено это чувство тогда - это было определенным достижением.
Тольц:
Конечно, для переживших горбачевскую перестройку и бурю посткоммунистических реформ, очевидно, что не только перемены, но и устойчивость жизни имеет самостоятельную ценность.
Но сегодня, когда Брежневу исполнилось бы 90, важно осознать, что именно во время его правления она - эта стабильность жизни - и превратилась в угасающую фикцию.
