Радио Свобода продолжает дискуссию о том, почему российское искусство чаще избегает острых политических тем, чем говорит на них. На эту тему в интервью РС уже высказались режиссер Александр Миндадзе, драматург Михаил Угаров, художник Михаил Златковский.

– Как продвигается работа над фильмом "Окно в Париж–2"? В нем вы планировали отразить конфликт вокруг "Охта-центра", показать безответственных чиновников и бизнесменов.

– Сценарий закончен давно. Мы пытались внедрить эту картину в какой-нибудь проект, связанный с годом России во Франции и Франции в России. Послали сценарий и бизнес-проект всем главным чиновникам, включая Швыдкого, Авдеева и людей из окружения Медведева и Путина. Чиновники встретились друг с другом в Москве и Париже, попьянствовали и разъехались. Инвесторы во Франции готовы были принять участие в финансировании проекта, но на паритетных началах. В России никто не откликнулся, несмотря на то, что многие утверждают, что "Окно в Париж" – их любимый фильм. Я все еще не оставил попытки заставить чиновников оказать поддержку.

– Они испугались упоминания "Охта-центра"?

– Когда я предлагал проект, то не упоминал "Охта-центр" и чиновников не ругал. Наоборот, говорил о созидательности. Пафос в фильме такой: если Париж перестал быть для героя городом счастья, значит, нужен другой Париж. И герои едут строить его в Сибирь. В общем утопия в духе Мора. Мир не опрятен и не привлекателен, критиковать гораздо проще, чем найти нечто позитивное. Мы, как мне кажется, нашли.

–Cмех эффективнее серьезной критики?

– Есть традиционная точка зрения, согласно которой комедия – низкий жанр. Есть повод так считать: за комедию берется кто угодно, и зачастую юмор в ней сводится к ударам по заднице и к "тортам в морду". Такой низкий юмор часто встречается в американских молодежных комедиях, а теперь и в российских, например, "Роковых яйцах", "Самом лучшем фильме". Но существует и другая комедия. Это, на мой взгляд, самый высокий жанр. Он предполагает способность взглянуть на окружающий мир и на себя самого со стороны и над всем посмеяться. Это дает возможность выживать в самых тяжелых условиях. Недаром такие весельчаки, как Василий Теркин или Тиль Уленшпигель так немногочисленны.

– Если одним юмор помогает жить, другим – мешает. Власть насмешку в свой адрес воспринимает болезненно.

– Юмор не дает возможности для полемики. В серьезном выступлении обе стороны могут приводить аргументы бесконечно. Помню, лет 10-20 назад кандидату в президенты США задали неудобный вопрос. Он задумался и стал открывать рот, как рыба. Вызвал смех всего американского общества и на следующий день уже не был кандидатом. Человек, который вызвал смех, уже не воспринимается в качестве серьезной фигуры. Ничто ему не поможет, в то время как в серьезном споре помогли бы новые аргументы, темперамент и кулаки. Смех сильнее. Поэтому и говорят, что смех убивает величие тиранов.

– В России эта формула работает?

– Она не работает из-за цензуры. С советских времен она лишь видоизменилась. Та была скучной, идеологической, исходила от чиновников, которые за цензуру получали зарплату. Человек благодаря собственному упорству мог ее обойти. Сегодняшняя цензура связана с деньгами. Медиамагнаты владеют телевидением, радио, газетами и они же снимают кино. К ним можно отнести, например, Константина Эрнста. Эти люди очень дорожат своим местом и хорошо понимают, что нельзя допустить те темы и идеи, которые посягают на основу конструкции нашего государства. Не допускается говорить о сути вещей, не позволено смеяться над главным. Такой смех никто не финансирует. В итоге вместо насмешки существует зубоскальство. Появляется какой-нибудь Галкин, который делает смешные рожи и произносит тексты от лица главных лиц государства. Зубоскальство не таит в себе опасность, оно не посягает на незыблемость руководящих чиновников и позволяет "выпустить пары".

Я не получаю средства на "Окно в Париж–2" не потому, что чиновникам не нравится сценарий. Они не читали его и никогда не станут читать. Фигура социального сатирика сегодня не к месту. Я бы высказался в художественном фильме и о суде, который в нашей стране зависим, но мне не позволяют. Если раньше государство отметало проекты, которые были идеологически не выдержаны, сегодня оно их просто не финансирует. Поддержкой пользуются те, кто разделяет тезисы чиновников "не раскачивайте лодку", "не надо сгущать". На этих тезисах воспитывают неких позитивистов, к которым относится молодая поросль карьеристов, ездящая на Селигер. Это слепок с комсомола, но среди комсомольцев встречались романтики. Некоторые уходили из партии, если выясняли, что что-то не сходится с их представлением об идеальном мире. Нынешние заинтересованы лишь в карьере и деньгах, как их старшие товарищи и руководители. Руководители, естественно, не рассказывают про воровство, взятки и зависимые суды. А поскольку в нашем государстве получилось самодержавие временщиков, все и зависит от руководителей.

– Разве это повод молчать?

– Для меня - нет. Но я, например, преподаю студентам не потому, что социальный сатирик, а потому, что я опытный кинематографист. Пишу учебник, стараюсь учить студентов мыслить. Но вызывать их на разговор о социальной сатире или классовой несправедливости бесполезно. Чтобы это понимать, должна быть определенная социальная культура. Их воспитали асоциальными, у них психология лотереи: кому-то везет, кому-то нет – вот и вся справедливость.

– Художники тоже временщики?

– Финансирования добиться почти невозможно. Острые события не приносят денег. Кто будет получать прибыль за фильм про Беслан? Кино – дорогое удовольствие, всегда задействован коллектив. В США часто известные артисты чуть ли не бесплатно приходят к молодому талантливому автору. В России это редкость. Мои студенты, еще не читая сценарий, спрашивают, сколько я им заплачу. Но ведь служат искусству не ради денег. Ради денег можно торговать. Создать малобюджетную картину с умным и одновременно малозатратным сюжетом сложно. Кроме того, зрители за последние 15-20 лет изменились. Жуют попкорн и любят погремушки: чтобы что-то на экране мелькало и трещало.

– Они не виноваты в том, что большинство фильмов – это "погремушки".

– Бизнесмены от шоу-бизнеса во главу угла ставили и ставят заработок.

– То, что художник, пусть и вынужденно, молчит, снимает с него ответственность за отступления от важных и острых тем?

– В сталинское время была масса писателей. Те из них, кто писал в стол, не воздействовали на жизнь. А как они могли за нее отвечать? Если пытались, сгнивали в лагере. Мы очень сильно зависим от тех процессов, которые происходят в государстве. Что бы ни говорил автор, он игрушка в руках политики и судьбы. До сорока лет у меня не было возможности по-настоящему высказаться, хотя я работал и в театре, и в кино. Я не был бездарнее, чем сейчас. Вдруг настала эпоха Горбачева. Появился новый начальник, которому понадобилось сбросить с пьедестала все старые приоритеты. Мамин, который никогда не перестраивался, оказался к месту. Я снял "Праздник Нептуна", оказался на гребне волны, меня принимали во всех компаниях как ведущего кинематографиста.

Пока была перестройка, я продолжал свое победоносное шествие, в том числе ее же и ругая. Но время свободы кончилось – власть уже в лице Ельцина решила закрепить то, что получила. В начале 1990-х он сказал: "Мы построили то, что хотели". Тогда я не понял, что он имел в виду. По сути они отобрали деньги у партии, и поняли, что обратно партийные чиновники вернуться не смогут. С этого момента критика стала государству абсолютно не нужной. Возродились лозунги "не раскачивайте лодку", "не надо мрачных видов", "давайте видеть в жизни хорошее". В борьбе за собственность победила жадность и вытеснила все остальные человеческие качества. Появились предприимчивые люди, способные плавать в мутной воде.

– В перестройку художник был союзником государства. Сегодня, как следует из ваших слов, он превратился в его врага. Но он сам допустил такую перемену?

– Испытание рублем – очень серьезное. Борец без семьи, монах-рыцарь – это редкость. У Бакунина и Нечаева незавидная судьба. Даже человек, который стремится не к революции, а к элементарной справедливости, вынужден отступать. Его угнетают деньгами, лишают работы. Счастье близких дороже – жизнь дается один раз. И не стоит преувеличивать роль художника или журналиста. Во все эпохи им либо позволяли высказываться, – тогда государство было свободным и сильным – либо нет, и государство было слабым.

Художники пытаются решить свои проблемы. Я немолод, и для меня возможность пробить себе локтями дорогу несущественна. Молодые рвутся к тому, чтобы получить премию на фестивалях, обозначить себя и ощутить себя успешным. А успех определяют уровнем благосостояния. Фильмы, которые они снимают, не заботятся об обществе. В большинстве российских фильмов реальность заменена некими зонами, которые режиссеры выдумывают за письменным столом. Сегодняшняя жизнь мало кого из молодых художников интересует. Сужу по своим студентам. Даю им задание придумать ситуацию. Они придумывают ситуации, в которых присутствует все что угодно - эликсиры, клады, изобретения, Матрица – все что угодно, кроме событий своей жизни. Привожу им в пример Шукшина. На Алтае, кроме него, работали 150 писателей. И только он один увидел то, что не сумели увидеть они, писавшие какую-то белиберду по заказу.

– Как реагируют студенты?

– Они вынуждены описывать жизнь, поскольку я утверждаю им дипломные проекты. Но людям кажется неинтересной своя собственная жизнь. Между тем именно в ней – единственная возможность обогатить искусство. Любовь, ненависть, отношение к государству – все сюжеты повторяются, и художник интересен только своим индивидуальным взглядом на одни и те же вещи. Индивидуальность человека и есть предмет искусства.

Интервью с Юрием Маминым о его последнем фильме "Не думай про белых обезьян" читайте здесь.