Лондон продолжает поставлять сенсационные новости, идущие на первые страницы газет и в прайм-тайм телевидения. Это не только дело Мердока, но и недавняя смерть художника Люсьена Фрейда и поп-певицы Эми Уайнхауз, умерших почти одновременно.

Существует некая связь между этими двумя смертями или, скорее, между сюжетами их жизни, долгой у Фрейда – 88 лет и более чем короткой у Эми – 27. Люсьен Фрейд, внук великого Зигмунда, - человек старой культуры, несмотря на все эксцентрические детали его биографии – вроде четырнадцати только признаваемых им детей, общее число которых, говорят, доходит до сорока. Если вспомнить одну известную дихотомию его деда, он жил, подчиняясь принципу реальности, а не принципу удовольствия. Многочисленное его племя – не более чем маргиналия его жизни, главным содержанием которой был труд. Труд художника, живописца – вообще дело нелегкое, кропотливое, а у Люсьена Фрейда его рабочий процесс отличался какой-то совсем уж чрезмерной длительностью. Бывало, что он держал своих моделей по году - мучил их и сам мучился. Но художником он был, конечно, выдающимся, и дело даже не в его работоспособности, а в самой его художественной манере. Несомненно, он создал новое видение.

Наиболее ходовая интерпретация Фрейда относит его к художникам сезанновской школы. Вторая важная черта – он художник фигуративный, то есть в каком-то ходовом смысле реалист, особенно по сравнению с его другом, другой знаменитостью его поколения Френсисом Бэконом, у которого тела моделей, сохраняя как будто знакомые очертания, в то же время подвергаются неким квази-кубистическим сдвигам. У Фрейда руки, ноги и носы остаются на месте, но его модели всё же предстают некими недочеловеками или, если угодно, сверх-человеками. У Фрейда гипертрофирована человеческая плоть, она вылезает из человека, как тесто из квашни. Недаром он любил использовать в качестве моделей толстух. Но даже люди худощавые предстают у него в какой-то телесной избыточности, плотское начало в них экспрессионистски подчеркнуто. Именно тут можно усмотреть связь с Сезанном. Когда вы смотрите на пейзаж Сезанна, вы ощущаете в нем скрытую мощь и вес всей земли, Земли с большой буквы, планеты. Так и у Фрейда портрет любого человека предстает мерой земной тяжести. По-другому можно сказать, что модели Фрейда бездуховны и бездушны. В живописи три главных жанра – пейзаж, натюрморт и портрет. У Фрейда портрет сделался натюрмортом, в прямом смысле этого слова – мертвой природой. Сама материальная избыточность становится манифестацией смертности. От его людей отлетел дух, они, так сказать, богооставлены. Это страшный приговор материалистической цивилизации.

Как подверстать сюда Эми Уайнхауз, какая тут возможна связь? Мне она кажется развитием и, если угодно, расширением сюжета Люциана Фрейда. Не только Эми, но и всё движение рок- и поп-музыки в лучших его образцах можно представить как поиск душевного начала в современном человеке материалистической цивилизации. Именно души, а не духа – то есть чего-то внетелесного, но еще не сублимированного к культурным вершинам. Рок-музыка не аполлонична, как музыкальная классика, а дионисична, но во всяком случае она рвется за границы тела, того, что, глядя на картины Фрейда и вспоминая роман Ивлина Во, можно назвать мерзкой плотью. Дионисийство – опасная ситуация, выхождение за рамки индивидуального существования чревато смертью. А душа не индивидуальна, а коллективна, это то, что Юнг назвал коллективным бессознательным. Индивидуальна личность, дух. И недаром так часто рок-музыканты погибают – именно погибают, а не умирают в молодости. Это жертвенная гибель, искупление сынов и дочерей материалистической цивилизации. Эми Уайнхауз – это и есть душа, которая отлетела от персонажей Люсьена Фрейда.