В этом году исполнилось 70 лет со дня рождения петербургского социолога Валерия Борисовича Голофаста (1941-2004). Я попросила рассказать о нем профессора Бориса Докторова, опубликовавшего несколько статей о жизни и творчестве этого ученого. Свыше 17 лет Докторов живет в США, но до отъезда он два десятилетия работал с Голофастом, а живя в Америке, активно переписывался с ним по электронной почте.
- Событийная сторона жизни Голофаста очень проста. Он родился в марте 1941 года в Днепропетровске. Его отец был конструктором и работал в одном из КБ, а мать – бухгалтером. После 7 класса Валерий хотел поступить в летное училище, но не прошел медкомиссию. Окончив школу, он поработал столяром на мебельном комбинате, слесарем на металлургическом заводе и проучился два года на вечернем факультете Металлургического института. В 1960 году Голофаст поступил на французское отделение филологического факультета Ленинградского университета и прожил в Ленинграде/Петербурге отпущенные ему следующие сорок с небольшим лет. Практически все это время он работал в социологических структурах Академии наук.
Я познакомился с Валерием в начале 70-х, но лишь за полтора года до его скоропостижной смерти узнал из его письма, что в юности он писал стихи. Для меня это сообщение оказалось в высшей степени значимым. Я начал понимать истоки того, что про себя многие годы называл «стилем Голофаста». Я говорю не только о его текстах, но о логике его видения мира. После смерти Валерия один из лучших знатоков ленинградской андеграундной поэзии написал мне: «...стихи, с которыми он пришел [Валерий занимался в одной из поэтических студий города], были — уже — написаны мастером. Блестящий классический стиль...» и далее: «...И сейчас мне грустно: какого поэта я потерял, или он — потерял сам себя? Но ощущение большего знания — у меня осталось надолго. Был он умнее всех нас. Куда и почему он пошел?..». А ушел Голофаст из поэзии, потому что пришлось выбирать: стихи или университетское образование. Он выбрал второе.
Так что вырисовывается следующий путь Голофаста в науку: стремление понять мир и отразить его поэтически – философия – социология. Замечу, уникальная траектория движения.
- В какой области социологии работал Валерий Голофаст?
- Эрудиция Голофаста, знание им многих языков, любовь к технике (механике) и астрономии в некотором смысле сближают его с учеными того времени, когда философия была единой наукой, и люди, занимавшиеся ею, испытывали «любовь к размышлениям». За год до смерти он писал мне: «Делай, что интересно, — мой скромный девиз…»
В кандидатской диссертации Голофаст анализировал американскую семью, а подготовленная под его руководством и посмертно изданная книга озаглавлена «Социология семьи». Поэтому можно сказать, что проблемы развития современной семьи были главными в его исследованиях. Голофаст также является одним из первых, кто в современной российской социологии обратил внимание на богатые возможности биографического метода и кто начал систематически изучать биографии. Под его руководством был создан большой архив воспоминаний, которые люди излагали в своих письмах-исповедях. В этом проекте Голофаста более всего привлекало познание частной жизни людей. В целом круг его научных интересов был весьма широк: отмечу лишь: методологию социологии, урбанистику, современные глобальные процессы, культурные трансформации в различных обществах. В течение многих лет Голофаст был одним из интеллектуальных лидеров петербургской социологии, этим определяется его место в социологическом сообществе города и России.
- Что вы можете сказать о том времени, в которое довелось работать Валерию Голофасту? - Первая половина 1980-х была «черной» для ленинградской социологии. В институте, в котором мы тогда работали, культура семинаров выродилась полностью, идеология в ее самой примитивной форме ограничивала предмет обсуждений и многообразие разрешенных для высказывания точек зрения. Публиковаться было негде, но когда такая возможность открывалась, понимание невозможности излагать то, что хотелось, делало эти публикации бессмысленными. Мы почти ничего тогда не публиковали. Научная жизнь была возможной лишь в семинарах-беседах. И лучшим местом для таких бесед была комната, в которой размещался сектор Голофаста. Никто никого не звал: заходил, выискивал стул, брал стакан чаю, и многое сразу отступало. Я помню чувство нежелания прекращать обсуждения. Не хотелось из мира социальных грез возвращаться в мир социальных реалий. В последние годы друзьями Валерия проведено в Петербурге пять «голофастовских» чтений. Собираются социологи из разных городов и обсуждают темы, которые одним из первых в российской науке изучал Голофаст.
- Обнаруживается ли в творчестве Голофаста-социолога то, что в молодости он серьезно занимался поэзией?
- На мой взгляд, да, и очень зримо. Прежде всего, в его внимании к обыденному (простому) человеку в повседневном мире. Это – сквозная тема русской литературы, вспомним, к примеру, петербургских литераторов второй половины XIX века. Но, конечно, в Голофасте-авторе социологических работ проступает его литературная выучка. В 1981 году им была опубликована небольшая книга с «сухим» научным названием: «Методологический анализ в социальном исследовании». Во мне до сих пор хранится ощущение эмоциональной приподнятости, возникавшее при чтении этой книги. Так, как писал Голофаст, было дано немногим.
Думаю, в нем всегда сохранялась «дисциплина текста», присущая людям поэзии. Голофаст задумывался не только о том, что сказать о социуме, но был сконцентрирован и на мысли о том, как выразить итоги своих размышлений. За месяц до смерти он писал мне: «А меня вот тянет на афоризмы почти. Я тут начал один маленький-маленький текстик. Но его тоже трудно продолжать без читателей.»
Теперь приведу несколько фрагментов из писем Голофаста, написанных мне в последние полгода его жизни. В них виден его личностный мир.
Развлекаюсь тем, что читаю очень старую литературу Японии, до этого был Китай.
Мое любимое — даосизм, ранний, поздний — напоминал алхимиков в Европе.
Советская власть много сделала, чтобы многие люди забыли своих предков. Включая уничтожение (и добровольное) документов об этих временах и людях. Пока я живу, я могу беседовать с Конфуцием, или с Гэллапом. Как со своей мамой. Когда она далеко.
За два дня до смерти Валерий с сожалением отметил, что плохо знаком с работами одного американского ученого. И завершали это короткое письмо слова: «Очень независимый ум вроде».
Вот и у Валерия был очень независимый ум.
- Событийная сторона жизни Голофаста очень проста. Он родился в марте 1941 года в Днепропетровске. Его отец был конструктором и работал в одном из КБ, а мать – бухгалтером. После 7 класса Валерий хотел поступить в летное училище, но не прошел медкомиссию. Окончив школу, он поработал столяром на мебельном комбинате, слесарем на металлургическом заводе и проучился два года на вечернем факультете Металлургического института. В 1960 году Голофаст поступил на французское отделение филологического факультета Ленинградского университета и прожил в Ленинграде/Петербурге отпущенные ему следующие сорок с небольшим лет. Практически все это время он работал в социологических структурах Академии наук.
Я познакомился с Валерием в начале 70-х, но лишь за полтора года до его скоропостижной смерти узнал из его письма, что в юности он писал стихи. Для меня это сообщение оказалось в высшей степени значимым. Я начал понимать истоки того, что про себя многие годы называл «стилем Голофаста». Я говорю не только о его текстах, но о логике его видения мира. После смерти Валерия один из лучших знатоков ленинградской андеграундной поэзии написал мне: «...стихи, с которыми он пришел [Валерий занимался в одной из поэтических студий города], были — уже — написаны мастером. Блестящий классический стиль...» и далее: «...И сейчас мне грустно: какого поэта я потерял, или он — потерял сам себя? Но ощущение большего знания — у меня осталось надолго. Был он умнее всех нас. Куда и почему он пошел?..». А ушел Голофаст из поэзии, потому что пришлось выбирать: стихи или университетское образование. Он выбрал второе.
Так что вырисовывается следующий путь Голофаста в науку: стремление понять мир и отразить его поэтически – философия – социология. Замечу, уникальная траектория движения.
- В какой области социологии работал Валерий Голофаст?
- Эрудиция Голофаста, знание им многих языков, любовь к технике (механике) и астрономии в некотором смысле сближают его с учеными того времени, когда философия была единой наукой, и люди, занимавшиеся ею, испытывали «любовь к размышлениям». За год до смерти он писал мне: «Делай, что интересно, — мой скромный девиз…»
В кандидатской диссертации Голофаст анализировал американскую семью, а подготовленная под его руководством и посмертно изданная книга озаглавлена «Социология семьи». Поэтому можно сказать, что проблемы развития современной семьи были главными в его исследованиях. Голофаст также является одним из первых, кто в современной российской социологии обратил внимание на богатые возможности биографического метода и кто начал систематически изучать биографии. Под его руководством был создан большой архив воспоминаний, которые люди излагали в своих письмах-исповедях. В этом проекте Голофаста более всего привлекало познание частной жизни людей. В целом круг его научных интересов был весьма широк: отмечу лишь: методологию социологии, урбанистику, современные глобальные процессы, культурные трансформации в различных обществах. В течение многих лет Голофаст был одним из интеллектуальных лидеров петербургской социологии, этим определяется его место в социологическом сообществе города и России.
- Что вы можете сказать о том времени, в которое довелось работать Валерию Голофасту? - Первая половина 1980-х была «черной» для ленинградской социологии. В институте, в котором мы тогда работали, культура семинаров выродилась полностью, идеология в ее самой примитивной форме ограничивала предмет обсуждений и многообразие разрешенных для высказывания точек зрения. Публиковаться было негде, но когда такая возможность открывалась, понимание невозможности излагать то, что хотелось, делало эти публикации бессмысленными. Мы почти ничего тогда не публиковали. Научная жизнь была возможной лишь в семинарах-беседах. И лучшим местом для таких бесед была комната, в которой размещался сектор Голофаста. Никто никого не звал: заходил, выискивал стул, брал стакан чаю, и многое сразу отступало. Я помню чувство нежелания прекращать обсуждения. Не хотелось из мира социальных грез возвращаться в мир социальных реалий. В последние годы друзьями Валерия проведено в Петербурге пять «голофастовских» чтений. Собираются социологи из разных городов и обсуждают темы, которые одним из первых в российской науке изучал Голофаст.
- Обнаруживается ли в творчестве Голофаста-социолога то, что в молодости он серьезно занимался поэзией?
- На мой взгляд, да, и очень зримо. Прежде всего, в его внимании к обыденному (простому) человеку в повседневном мире. Это – сквозная тема русской литературы, вспомним, к примеру, петербургских литераторов второй половины XIX века. Но, конечно, в Голофасте-авторе социологических работ проступает его литературная выучка. В 1981 году им была опубликована небольшая книга с «сухим» научным названием: «Методологический анализ в социальном исследовании». Во мне до сих пор хранится ощущение эмоциональной приподнятости, возникавшее при чтении этой книги. Так, как писал Голофаст, было дано немногим.
Думаю, в нем всегда сохранялась «дисциплина текста», присущая людям поэзии. Голофаст задумывался не только о том, что сказать о социуме, но был сконцентрирован и на мысли о том, как выразить итоги своих размышлений. За месяц до смерти он писал мне: «А меня вот тянет на афоризмы почти. Я тут начал один маленький-маленький текстик. Но его тоже трудно продолжать без читателей.»
Теперь приведу несколько фрагментов из писем Голофаста, написанных мне в последние полгода его жизни. В них виден его личностный мир.
Развлекаюсь тем, что читаю очень старую литературу Японии, до этого был Китай.
Мое любимое — даосизм, ранний, поздний — напоминал алхимиков в Европе.
Советская власть много сделала, чтобы многие люди забыли своих предков. Включая уничтожение (и добровольное) документов об этих временах и людях. Пока я живу, я могу беседовать с Конфуцием, или с Гэллапом. Как со своей мамой. Когда она далеко.
За два дня до смерти Валерий с сожалением отметил, что плохо знаком с работами одного американского ученого. И завершали это короткое письмо слова: «Очень независимый ум вроде».
Вот и у Валерия был очень независимый ум.
