Публика давно потеряла интерес к популярным писаниям экономистов-социалистов, но не жалует и рыночников: пережёвывают прописи. Не получается пока у страны большого идейного разговора о российской экономике – такого, какой бурлил когда-то о советской.
Известный экономист Лариса Пияшева не раз вспоминала одну свою встречу с Ельциным. Это было вскоре после путча. Борис Николаевич увлечённо рассказывал о предстоящем создании полусотни финансово-промышленных групп (ФПГ): что каждая из них будет смесью ведомства и частной корпорации, что во главе будут сильные личности и что можно будет быть спокойным за страну, поделенную таким образом. Пияшева сказала, что полсотни – очень много. Ельцин спросил, сколько, по её мнению, будет не очень много. Ни одной, сказала она. "Иначе это будет в наших условиях худший вариант смешаной экономики. Всё опять будет под бюрократией. Эти монстры растащат народное хозяйство по отсекам в интересах ненасытных единиц". Ельцин сказал: "Тридцать". – "Ни одной, Борис Николаевич!". Уже провожая её из кабинета, он сказал просительно: "Десять, Лариса Ивановна!". – "Ни одной, Борис Николаевич!".
ФПГ, госкорпорации и пр., и пр. появились. Сколько их сегодня под разными вывесками, можно определить по числу известных, малоизвестных и вовсе неизвестных миллиардеров. За два года до своей смерти Пияшева начала книгу, рабочее название которой выглядело так: "Смешанная экономика: российский вариант. На пути к неототалитаризму". Подзаголовок и пугал, и казался сгущающим краски будущего. Ельцин-то ещё оставался у власти.
Это всё вспоминается всякий раз, как читаешь о приватизации очередных кусков госсобственности, особенно в Москве. Примета времени. С оторопью убеждаешься, какой он всё ещё огромный, государственный сектор, не говоря о разных видах вмешательства в хозяйственную жизнь. Российский вариант смешанной экономики (СЭ) отличается, кроме прочего, неслыханными частными состояниями чиновников. Предпринимая своё исследование, Пияшева не претендовала на оригинальность выводов. Она собиралась на основе массива документов напомнить одну известную закономерность. Всякая СЭ подспудно тяготеет к преодолению своей смешанности, чтобы стать или преимущественно частной, или преимущественно государственной. По пути ко второму она может порождать более или менее недемократическую политическую надстройку.
Сегодня мы слышим всё то же, что почти четверть века назад: верховенство права, защищённость собственности, разделение властей - что ничего этого нет. Но мы не слышим про российскую разновидность СЭ – что она-то как раз есть и служит фундаментом путинизма. Более того, в ходу мнение, что мыслить такими категориями, как капитализм, социализм, хозяйственный уклад, не следует. Это, мол, старо. Да, не ново, но в результате даже образованный класс видит врага № 1 в хищном и продажном начальстве. Тема демократии и та звучит с оговорками. Признаком независимого ума служит горестно-скептическое отношение к этой форме правления. А тема собственности, её состава, условий её существования затерялась где-то в середине списка. Только "экстремисты" собираются требовать "пересмотра итогов приватизации", но и они внятно не отвечают на вопрос, что делать с отнятым у воров и взяточников добром. Более того, для большинства этих решительных людей само собою разумеется, что конфискат достанется государству. И не слышно достаточно сильного голоса, который бы предупреждал, что в таком случае СЭ родит такую надстройку, которая перещеголяет путинизм.
Одно дело - демонтировать империю Лужкова-Батуринского, потому что она создана незаконно, или империю Сечина, потому что она создана ошибочно. Другое дело – демонтировать все подобные империи в рамках ответственно заявленного политического курса. Иначе всё будет выглядеть простым рядом вынужденных шагов. Кто-то должен будет ясно сказать и показать, что смешанная, обслуживаемая мнимой демократией, экономика в России тянет на самостоятельное место среди известных нам укладов. Коррупция и ментовская оргпреступность придали этому укладу такое качество, что насущным становится изменение экономического строя в том же смысле (не меньшем!), что в 1917 г., но, разумеется, с обратным знаком.
Известный экономист Лариса Пияшева не раз вспоминала одну свою встречу с Ельциным. Это было вскоре после путча. Борис Николаевич увлечённо рассказывал о предстоящем создании полусотни финансово-промышленных групп (ФПГ): что каждая из них будет смесью ведомства и частной корпорации, что во главе будут сильные личности и что можно будет быть спокойным за страну, поделенную таким образом. Пияшева сказала, что полсотни – очень много. Ельцин спросил, сколько, по её мнению, будет не очень много. Ни одной, сказала она. "Иначе это будет в наших условиях худший вариант смешаной экономики. Всё опять будет под бюрократией. Эти монстры растащат народное хозяйство по отсекам в интересах ненасытных единиц". Ельцин сказал: "Тридцать". – "Ни одной, Борис Николаевич!". Уже провожая её из кабинета, он сказал просительно: "Десять, Лариса Ивановна!". – "Ни одной, Борис Николаевич!".
ФПГ, госкорпорации и пр., и пр. появились. Сколько их сегодня под разными вывесками, можно определить по числу известных, малоизвестных и вовсе неизвестных миллиардеров. За два года до своей смерти Пияшева начала книгу, рабочее название которой выглядело так: "Смешанная экономика: российский вариант. На пути к неототалитаризму". Подзаголовок и пугал, и казался сгущающим краски будущего. Ельцин-то ещё оставался у власти.
Это всё вспоминается всякий раз, как читаешь о приватизации очередных кусков госсобственности, особенно в Москве. Примета времени. С оторопью убеждаешься, какой он всё ещё огромный, государственный сектор, не говоря о разных видах вмешательства в хозяйственную жизнь. Российский вариант смешанной экономики (СЭ) отличается, кроме прочего, неслыханными частными состояниями чиновников. Предпринимая своё исследование, Пияшева не претендовала на оригинальность выводов. Она собиралась на основе массива документов напомнить одну известную закономерность. Всякая СЭ подспудно тяготеет к преодолению своей смешанности, чтобы стать или преимущественно частной, или преимущественно государственной. По пути ко второму она может порождать более или менее недемократическую политическую надстройку.
Сегодня мы слышим всё то же, что почти четверть века назад: верховенство права, защищённость собственности, разделение властей - что ничего этого нет. Но мы не слышим про российскую разновидность СЭ – что она-то как раз есть и служит фундаментом путинизма. Более того, в ходу мнение, что мыслить такими категориями, как капитализм, социализм, хозяйственный уклад, не следует. Это, мол, старо. Да, не ново, но в результате даже образованный класс видит врага № 1 в хищном и продажном начальстве. Тема демократии и та звучит с оговорками. Признаком независимого ума служит горестно-скептическое отношение к этой форме правления. А тема собственности, её состава, условий её существования затерялась где-то в середине списка. Только "экстремисты" собираются требовать "пересмотра итогов приватизации", но и они внятно не отвечают на вопрос, что делать с отнятым у воров и взяточников добром. Более того, для большинства этих решительных людей само собою разумеется, что конфискат достанется государству. И не слышно достаточно сильного голоса, который бы предупреждал, что в таком случае СЭ родит такую надстройку, которая перещеголяет путинизм.
Одно дело - демонтировать империю Лужкова-Батуринского, потому что она создана незаконно, или империю Сечина, потому что она создана ошибочно. Другое дело – демонтировать все подобные империи в рамках ответственно заявленного политического курса. Иначе всё будет выглядеть простым рядом вынужденных шагов. Кто-то должен будет ясно сказать и показать, что смешанная, обслуживаемая мнимой демократией, экономика в России тянет на самостоятельное место среди известных нам укладов. Коррупция и ментовская оргпреступность придали этому укладу такое качество, что насущным становится изменение экономического строя в том же смысле (не меньшем!), что в 1917 г., но, разумеется, с обратным знаком.
