Иван Толстой: 14-го сентября – юбилей одного из самых известных российских ученых, историка литературы и переводчика Константина Марковича Азадовского, знакомого читателю своими книгами о Константине Бальмонте, о Николае Клюеве, о Пастернаке, Цветаевой и Рильке. Неотторжимо от историко-литературных занятий в ряду исследований Азадовского стоят и многочисленные переводы с разных европейских языков – испанского, французского, английского. Но прежде всего для юбиляра важен язык немецкий. Мы знаем многие вещи Райнера Марии Рильке, Генриха Бёлля, Стефана Георге, Фридриха Шиллера, ''Дневник'' Фридриха Фидлера в переводе именно Константина Марковича.
Сын знаменитого фольклориста, литературоведа и этнографа Марка Азадовского, Константин Маркович много лет преподавал иностранные языки в ленинградских вузах.
В 1980-м был арестован по сфабрикованному КГБ обвинению в хранении наркотиков (пакетик с пятью граммами анаши был Азадовскому подброшен), провел два года в магаданском лагере. На его имя был наложен запрет и некоторые публикации выходили под псевдонимами. С 1981 года Константин Азадовский является членом Международного общества Р.М.Рильке, швейцарского и западногерманского отделений международного ПЕН-Клуба. С 1992 года — член-корреспондент Германской академии языка и литературы. С 1999 года — председатель Исполкома Санкт-Петербургского ПЕН-клуба. В 2011 награжден офицерским крестом ордена ''За заслуги перед Федеративной Республикой Германия''.
В преддверии 70-летия писателя и ученого мы беседуем с ним о сказках братьев Гримм, полностью переведенных на русский Константином Марковичем, но, увы, до сих пор не изданных.
Константин Азадовский: Моя история сказок братьев Гримм - это история с несчастливым концом или, точнее, с концом, который еще не состоялся. Дело в том, что я обратился к переводу сказок очень давно, это было в 70-е годы. Весьма уважаемая серия ''Литературные памятники'' приняла решение подготовить и издать сказки братьев Гримм. Если есть какой-нибудь литературный памятник в немецкой культуре, если есть какой-то памятник, о котором можно сказать, что это памятник в полном смысле слова, то сказки братьев Гримм здесь удовлетворяют всем критериям. И ко мне обратилась, с одной стороны, редакция ''Литературных памятников'', поскольку я германист и перевожу с немецкого языка, с другой стороны, ко мне обратился профессор Исидор Геймович Левин, культуролог и германист, который был инициатором этого начинания. Решено было, что Исидор Геймович возьмет на себя академическую часть издания. Напомню, что все издания серии ''Литературные памятники'' состоят из двух, иногда более, но, как минимум, из двух составных частей - сам памятник (и, если это памятник не русскоязычный, то перевод его на русский язык), и обстоятельная статья, освещающая историю этого памятника, его значение и место в мировой культуре и комментарии, которых требует любой текст (и серьезный современный читатель тоже требует комментариев).
И мы начали работать, это было во второй половине 70-х годов. Работа меня поначалу увлекла. Я сверился с текстами, которые были сделаны на русском языке до меня. Как переводить братьев Гримм? Что делали мои предшественники? Как они решали труднейшие задачи, которые предлагает этот памятник? Какие это задачи? Их, как минимум, две. В любом переводе, как известно, нужно найти некую тональность, некую стилистику. Будь это роман, лирический цикл, что угодно, нужно как-то почувствовать звук. Но с братьями Гримм сложность состояла еще и в том, что, во-первых, сказки, которые все мы знаем с детства, сюжеты, которые нам знакомы с детства, - ''Белоснежка и семь гномов'', ''Рыбак и его жена'' (''Жил старик со своею старухой у самого синего моря...'') и многие другие, - это не совсем сказки, не в полном смысле слова сказки. Конечно, Вильгельм и Якоб Гриммы были крупнейшими филологами своего времени, первыми масштабными и авторитетными филологами своего времени и фольклористами своего времени, и они собирали сказки, они были фольклористами-собирателями. Но в то же время, как люди романтического поколения, к которому они принадлежали, Гриммы полагали, что существует некий идеальный образец, какой должна быть сказка, и в это представление об идеальной модели сказки входило их представление о том, какой вообще должна быть литература. В результате они не то, что исказили, но они представили сказки братьев Гримм, записанные ими, как правило (и они называют, в большинстве случаев, в какой местности и от кого они их получили), в весьма олитературенной форме. Но эта олитературенная форма сохранила, бесспорно, не только сюжет, но и стилистические приметы сказки. И в языке они очень удачно и талантливо эти приметы разговорного, народного, простонародного языка сохраняли. Это была первая трудность.
И я сейчас перехожу ко второй трудности, которая стояла передо мной. Переводчики не знают, как решить эту трудность, она неразрешима. Дело в том, что записывая тщательно и пытаясь воспроизвести лексически и графически некоторые диалектальные оттенки, Гриммы, и это во многих сказках присутствуют, в ряде случаев просто записывали сказку в том исполнении, в каком она бытовала среди немецкого крестьянства, то есть они записывали сам диалект и публиковали сказку на диалекте. Например, сказка о рыбаке и его жене записана на нижненемецком диалекте. Это не просто даже германисту, а каждому современному немцу, если он далек от этого региона (а в современной Германии диалекты, хотя еще существуют, но происходит процесс нивелирования, в ХХ веке он шел очень быстро), разобрать не так просто. А германисту, переводчику, для которого немецкий не родной или не вполне родной язык, тем более сложно. Но, тем не менее, понять можно — существуют и переложения, и переводы на другие языки. А вот как перевести, как переложить на русский язык? Ибо в русском языке диалектов, как таковых, в понимании западноевропейском, в том виде как они существуют в Германии, в Италии, просто нет. Да и странно бы выглядели литературные тексты, простонародные тексты, как, скажем, записи сказок Афанасьева выглядят уже довольно искусственно и не очень воспринимаются интеллигентской аудиторией, родители предпочитают читать детям переложения сказок Афанасьева, сюжеты, скорее, а не сами тексты. А что делать, когда сказка в оригинале записана и предложена читателям на диалекте? Приходится выкручиваться. Но как выкручиваться? Нужно принимать какое-то решение, но какое решение? Здесь нет даже альтернативы, потому что выбирать не из чего, нет другой возможности передать диалект, кроме как на русском литературном языке, изыскивая какие-то возможности, в основном, черпая в простонародном русском языке, которые бы показали читателю, что этот текст имеет какие-то свои особенности, отличия, но все равно этот текст идет на русском языке.
Иван Толстой: А интересно, как в Германии переиздаются сейчас сказки братьев Гримм? Прямо на диалекте?
Константин Азадовский: Да, конечно. Понимаете, как если бы какой-нибудь памятник существовал... Я не хочу сказать, что украинский язык это диалект. Это самостоятельный язык, и замечательный язык. Но представьте себе, что какой-то памятник, как сказки братьев Гримм, канонический текст которого включает в себя 200 текстов и из них три-четыре текста существуют изначально на украинском языке. Можно предложить такой текст русскому читателю? Можно. Поймет он этот текст? Поймет. Не поймет два-три слова - кого-то спросит.
Но коль скоро издатели создали такой памятник, то это, скорее, его специфика, его особенность, и никому не приходит в голову эту особенность видоизменять, нарушать, ломать первоначальный замысел Гриммов. Гриммы считали, что так можно и нужно, в многодиалектной Германии это было возможно, возможно и сейчас. Немцы это понимают. Коль скоро и германисты это понимают, я ведь говорил, что трудности связаны с некоторыми местами, в целом это понятно. Ну, немножко нужно знать, как работает чередование, некоторые фонетические законы, переход одних гласных и согласных в другие, дифтонгов в другие дифтонги
в пределах Германии от Севера к Югу, но, в целом, в этом разобраться возможно. А немцы это понимают.
Иван Толстой: Хорошо. Это все как бы методологические проблемы подхода к самому переводу. А что касается объема перевода, то есть количества сказок, которые вам предстояло перевести. Какое издание вы положили в основу своего перевода? Есть какой-то канонический свод, которым вы пользовались?
Константин Азадовский: Конечно. Гриммы несколько раз издавали сказки, и одно издание не повторяло другое. Первое издание было в 1817 году и в течение нескольких десятилетий они сказки эти переиздавали. Последнее, пятое издание, относится в 1857 году, и этот текст считается каноническим. В основе его лежат 200 сказок, к нему есть несколько приложений — сказки, которые
они исключили из основного собрания, но приложили к нему, и, так называемые, ''Детские легенды'', их 10, если я правильно помню, такие детские истории. Из одного издания в другие переходит предисловие, написанное Гриммами, очень эмоциональное, лирическое предисловие, написанное ими к первому изданию.
Это был тот объем, с которым я имел дело. Это большой объем, это листов 35, около 40. Любой издатель сразу поймет, что это серьезное издание по объему. Может быть, если то издательство, которое меня сейчас опекает, с которым у меня заключен договор, все-таки добьется того, что будет написано обстоятельное предисловие (а оно необходимо к серьезному изданию такого рода), будут написаны примечания к каждой сказке братьев Гримм (они тоже, на мой взгляд, необходимы),и если этот комментарий будет написан (тут должен работать специалист, и специалист опытный), то я думаю, что такое издание будет представлять собой не один том, а два тома, как минимум.
Иван Толстой: Вот как звучит в переводе Константина Азадовского сказка ''Бременские музыканты'''.
Диктор (Дмитрий Волчек):
Был у одного человека осел; много лет таскал он без устали мешки на мельницу, но под старость одряхлел так, что стал совсем непригоден к работе. Решил было хозяин, что и кормить его больше незачем; но осел, почуяв недоброе, убежал со двора и отправился в Бремен: он думал, что сможет стать там уличным музыкантом. Прошел он немного и увидел охотничьего пса; тот лежал на дороге и тяжело дышал, как после долгого бега. ''Чего это ты, Барбос, так тяжело дышишь?'' – спросил осел. ''Ох, – ответил тот, – стар я становлюсь, с каждым днем слабею, да и на охоте не хватает сил; вот и надумал хозяин меня убить, только я вовремя задал тягу; ума не приложу, как мне теперь на кусок хлеба заработать?'' – ''Ну, вот что, – говорит осел, – я иду в Бремен и собираюсь стать там уличным музыкантом; ступай со мной и попробуй тоже заняться музыкой. Я буду играть на лютне, а ты бить в литавры''. Псу это понравилось, и они пошли вместе. Недолго шли они и повстречали кота: он сидел на дороге, мрачный, как грозовая туча. ''Эй, Котофеич, чего нос повесил?'' – спросил осел. ''А чего мне радоваться, коли дела мои хуже некуда'', – отвечает кот. – Состарился я, и зубы у меня притупились; невмоготу мне стало за мышами гоняться, лучше бы на печи сидеть да мурлыкать; вот и собралась хозяйка меня утопить, да я успел улизнуть; нужен мне теперь добрый совет: куда мне податься?'' – ''Пойдем с нами в Бремен, станешь там уличным музыкантом, ведь ты знаешь, как устраивать ночные концерты''. Совет пришелся коту по душе, и отправились они все вместе дальше. Вот идут трое наших беглецов мимо одного двора, а на воротах сидит петух и кричит во все горло. ''Ты чего так горланишь, – спрашивает осел, – чего ради стараешься?'' – ''А это я предсказываю хорошую погоду, – говорит петух. – нынче ведь день пресвятой Богородицы; она стирает младенцу Христу рубашки, и ей надо их просушить; а завтра в воскресенье приедут гости, и хозяйка моя – нет у нее вовсе жалости! – велела кухарке отрубить мне сегодня вечером голову и приготовить назавтра суп. Вот и кричу я, пока еще могу, во все горло''. – ''Не беда, – сказал осел, – присоединяйся к нам, Золотой Гребешок. Мы идем в Бремен, и что бы ты там ни нашел, все будет получше смерти; голос-то у тебя хороший, и коли возьмемся мы сообща за дело, получится у нас славная музыка''. Петуху это предложение понравилось, и они двинулись дальше вчетвером.
Но добраться за день до Бремена им не удалось, и, когда наступил вечер, оказались они в лесу; там и решили заночевать. Осел и пес улеглись под большим деревом, а кот с петухом забрались на сучья; а петух взлетел аж на самую верхушку дерева – там ему было всего безопасней. Но прежде чем уснуть, огляделся по сторонам, и показалось ему, что вдали светится огонек; крикнул он тогда своим товарищам, что где-то невдалеке должен быть дом, раз свет мерцает. Осел говорит: ''Коли так, надо нам подниматься и идти туда, а этот ночлег никуда не годится''. А пес добавил, что не отказался бы от пары костей и кусочка мяса. И вот пошли они в ту сторону, где горел свет, а он становился все ближе и приметней, и очутились они, наконец, у ярко освещенного разбойничьего притона. Осел, как самый большой из них, приблизился к окошку и заглянул в него. ''Ну, серый, что ты там видишь?'' – спросил петух. ''Что я вижу? – ответил осел. – Вижу накрытый стол, стоят на нем разные кушанья да напитки, а за столом сидят разбойники и угощаются в свое удовольствие''. – ''Нам бы тоже не помешало'', – сказал петух. ''Да, да, – сказал осел, – только б туда попасть!'' Стали звери держать совет, как выгнать им из дому разбойников, и нашли, наконец, верный способ. Осел поставил передние ноги на окошко, пес прыгнул ослу на спину, кот уселся на пса, а последним взлетел петух – прямо коту на голову. А проделав это, начали они разом свой концерт: осел закричал, пес залаял, кот замяукал, а петух закукарекал. А потом ввалились они через окно в комнату, так что стекла задребезжали. От этого ужасного крика повскакивали разбойники со своих мест и решив, что явилось к ним привидение, бросились в лес, перепуганные до смерти. А четверо приятелей уселись за стол и не побрезговали тем, что осталось: наелись так, словно им месяц вперед голодать предстояло.
Поужинали они, погасили свет и стали искать, где бы им заснуть поудобнее, – каждый на свой обычай и лад. Осел улегся на навозной куче, пес лег за дверью, кот забрался на печку ближе к горячей золе, а петух вспорхнул на шесток. И так как они очень устали после долгой дороги, то вскоре все и уснули. Было уже за полночь, и видят издалека разбойники, что в доме у них темно стало и все, как будто, спокойно; главарь им и говорит: ''Зря мы дали так легко запугать себя''. И послал он одного из разбойников посмотреть, что там в доме делается. Тот убедился, что все тихо, прошел в кухню, чтобы зажечь свет, увидел там горящие кошачьи глаза, принял их за тлеющие угольки и поднес к ним серную спичку, думая разжечь огонь. Но кот не понимал таких шуток – зашипел, бросился на него и расцарапал ему лицо. Страшно испугался разбойник и хотел было выскочить через заднюю дверь, но лежавший там пес вскочил и укусил его за ногу. А когда мчался он по двору мимо навозной кучи, осел больно лягнул его задней ногой; петух же, разбуженный этим шумом, встрепенулся и как закричит со своего шестка: ''Кукареку!'' Кинулся разбойник опрометью к своему главарю и говорит: ''Ох, в доме у нас поселилась страшная ведьма, дохнула она на меня огнем и расцарапала мне лицо своими длинными ногтями; а за дверью стоял человек с ножом, он полоснул меня по ноге; а на дворе лежит какое-то черное чудище, оно огрело меня деревянной дубиной; а на крыше сидит судья и кричит: ''Подать сюда этого негодяя''. Взял я тут ноги в руки и – наутек''. С тех пор разбойники не решались и носа сунуть в тот дом, а четырем бременским музыкантам он так полюбился, что они и уходить оттуда не захотели. А кто последний это сказал, тот еще и рта не облизал.
Иван Толстой: ''Бременские музканты''. Перевод с немецкого Константина Азадовского.
Константин Маркович, какую часть сказок братьев Гримм мы в России знали до недавнего времени относительно всего корпуса, переведенного вами?
Константин Азадовский: До недавнего времени мы знали (те, кто хотел знать и кто читал) большую часть сказок. Русские Гриммы или русский перевод сказок братьев Гримм - это некоторая история, которую было бы любопытно проследить и описать. Она начинается в 30-е годы 19 века, потом они многократно и самыми разными издателями частично переиздавались, потому что это с издательской точки зрения дело безошибочное - выбрать пять-шесть сказок братьев Гримм, снабдить их рисунками. Изданий было много и переводчиков было много, но никто, кроме поэта и довольно замечательной забытой фигуры нашего ХХ века Григория Петникова, поэта, близкого в молодости к футуристам, прожившего последние десятилетия своей жизни в Крыму, и, в частности, одна из его работ это сказки братьев Гримм... Он начал выполнять эту работу еще в 20-е годы для издательства ''Academia''. ''Academia'' выпустила его перевод, но он был неполон.
Потом Петников дорабатывал и допереводил тексты, и, в конце концов, кажется, к началу войны, перевод был им сделан полностью. Этот перевод неоднократно переиздавался и, в сущности, являлся самым распространенным и едва ли не единственным переводом, который наши издательства время от времени издавали. Но я не могу сказать, что этот перевод был полным - советская цензура не пропускала нескольких сказок, как ни странно это может звучать. Казалось бы, где - советская идеология, где - сказки братьев Гримм. Тем не менее, как ни удивительно, советская цензура в отдельных изданиях (надо было бы их все сличить с этой точки зрения), в отдельных случаях опускала некоторые сказки. Те, в частности, где появляется Дева Мария, те, где описываются довольно жестокие сюжеты. С нашей нынешней точки зрения эти жестокости вызывают улыбку, если мы посмотрим, что вызывало сомнения у цензуры. Но сказки, в которых излишне подчеркивается тема смерти или владычество смерти, вот такого рода идеологические мотивы все-таки работали, и в наиболее полном издании Петникова четыре или пять сказок отсутствовали.
Но задача моего перевода заключалась не столько в том, чтобы все без купюр предложить читателю (это само собой разумеется), а в том, чтобы найти такое стилистическое решение сказок, чтобы наш академический мир - фольклористы, германисты, историки литературы, все, кто хотят получить адекватный, как мне казалось, и, в то же время, художественный перевод сказок, - чтобы этим требованиям моя работа удовлетворяла.
Я избегал... Что я имею в виду? Я начисто исключил с самого начала ориентацию на русские народные сказки. Вот того, что мы все время встречаем в сказках Афанасьева, например, ''а мужик, тот и говорит'', ''а баба, та ему....'' — вот это все начисто отсутствует. Разумеется, отсутствуют и все приметы крестьянского быта, которые характерны именно для русского крестьянства - журавель над колодцем или что-то такое.
Тут приходилось находить слова, более соответствующие среднеевропейскому быту. Кроме того, сама тональность, сама интонация текста должна была соответствовать тому представлению о литературности этих сказок, какой ее наделили изначально сами Гриммы. Это, конечно, сказки, это тексты Гриммов, но в то же время это литературные сказки или олитературенные Гриммами и мной в переводе переданные. Передать эту олитературенность было непросто, это и было моей основной задачей.
Иван Толстой: Одну из таких сказок для взрослых мы сейчас и послушаем. ''Святой Иосиф в лесу''.
Диктор (Дмитрий Волчек):
Жила на свете женщина, и было у нее три дочери; старшая была непослушная и злая, средняя – получше, хотя и не без изъяна, а младшая была доброй и кроткой девочкой. Мать же была чудаковатая; она сильней всего любила свою старшую дочку, а младшую терпеть не могла и, чтобы от нее избавиться, часто посылала бедную девочку в глухой лес – надеялась, что она там заблудится и никогда больше не вернется домой. Но ангел-хранитель, который есть у каждого послушного ребенка, не бросал ее и всегда выводил на правильную дорогу. Только однажды ангелочек не захотел придти к ней на выручку, и девочке не удалось выбраться из лесу. Она шла и шла, пока не наступил вечер, и вдруг увидела вдали огонек – побежала на свет и очутилась у маленькой избушки. Она постучалась, дверь отворилась, и девочка оказалась перед другой дверью, в которую она опять постучалась. Ей открыл старик с белоснежной бородой и почтенного вида, а был это не кто иной, как святой Иосиф. ''Заходи, дитя мое, – сказал он приветливо, – садись на мой стульчик к очагу да обогрейся, а если тебе захочется пить, я принесу свежей водицы; только вот еды у меня в лесу здесь никакой нет, разве что несколько корешков, но тебе самой придется их почистить и сварить''. И протянул ей святой Иосиф пару корешков. Девочка старательно их почистила, потом достала кусочек печенья и хлеб, которые мать дала ей в дорогу, перемешала в котелке и сварила себе на огне кашицу. А когда все было готово, святой Иосиф и говорит: ''Я сильно проголодался, дай мне отведать твоего кушанья''. Девочка охотно согласилась и дала ему куда больше, чем оставила для себя; однако по Божьей милости смогла насытиться. Вот поели они, и говорит святой Иосиф: ''Ну, давай спать ложиться; но у меня всего одна кровать, ты в нее и ложись, а я лягу на пол и посплю на соломе''. – ''Нет, – ответила девочка, – ты оставайся на своей кровати, а мне и на соломе мягко''. Но святой Иосиф взял ее на руки и отнес в кровать; она прочитала свою молитву и заснула. Проснувшись на другое утро, она хотела сказать святому Иосифу ''Доброе утро!'', но его нигде не было. Она поднялась и стала его искать, но нигде не могла найти. Наконец за дверью она увидела мешок с деньгами, и был он такой тяжелый, что она с трудом могла взвалить его себе на плечи; а на мешке том было написано, что принадлежит он девочке, которая ночевала здесь нынешней ночью. Взяла она мешок, побежала с ним домой и благополучно вернулась к своей матери; а когда она отдала ей все деньги, той ничего и не оставалось, как похвалить свою дочь.
На другой день захотелось и средней дочери отправиться в лес. Мать дала ей в дорогу хлеба и гораздо больший кусок пирога. И получилось у нее все так же, как у ее сестры. Пришла она под вечер к избушке святого Иосифа, а тот подал ей корешки, чтобы она сварила себе еды. А когда все было готово, говорит он, как и в тот раз: ''Я сильно проголодался, дай мне отведать твоего кушанья''. А девочка ответила: ''Вот и ешь со мною''. А когда предложил ей святой Иосиф свою кровать, а сам собрался лечь на соломе, она ответила: ''Нет, ложись и ты в кровать, места для нас обоих хватит''. Святой Иосиф взял ее на руки, отнес в кровать, а сам улегся на соломе. Просыпается она утром, ищет святого Иосифа, а тот исчез; правда, за дверью нашла она мешочек с деньгами, величиною с ладонь, а на нем было написано, что принадлежит он девочке, которая спала здесь нынешней ночью. Взяла она мешочек, побежала домой и отдала его своей матери, но утаила несколько монет для себя.
Одолело тут любопытство старшую дочку, и на другое утро ей тоже захотелось в лес. Мать дала ей в дорогу столько пирогов, сколько та пожелала, хлеба да еще сыру в придачу. Вечером отыскала она – так же, как и ее сестры, – святого Иосифа в лесной избушке. А когда кашица была приготовлена и святой Иосиф сказал: ''Я сильно проголодался, дай мне отведать твоего кушанья'', – девочка ответила: ''Погоди, сперва я наемся, а ты получишь, сколько останется''. Она съела почти все, что было, а святому Иосифу пришлось дочиста оттирать миску. А когда добрый старец предложил ей свою кровать, а сам собрался лечь на солому, она не стала с ним спорить, улеглась в кровать, и он провел целую ночь на жесткой соломе. Просыпается она на другое утро – а святого Иосифа нигде нет; но это ее ни капельки не заботило: она стала искать за дверью мешок с деньгами. И показалось ей, будто что-то лежит на земле; а что именно, – не могла различить. Она нагнулась и ткнулась носом обо что-то, тотчас к ней прилипшее, – она распрямилась и ужасу своему увидела, что к ее собственному носу прирос еще один нос. Тут закричала она да заплакала, но напрасно: в какую сторону ни посмотрит, все видит перед собой собственный, сильно выросший нос. С громким воплем помчалась она прочь и повстречала святого Иосифа, бросилась к его ногам и стала его молить, чтобы он над ней сжалился; и так долго она просила, что он убрал ей то, что приросло к ее носу, и дал ей два пфеннига. Возвращается она домой, а на пороге стоит мать и спрашивает: ''Ну, что тебе подарили?'' А она соврала и говорит: ''Большой мешок, полный денег, только я потеряла его по дороге''. – ''Потеряла! – воскликнула мать. – Ну, ничего, мы его отыщем!''; взяла дочку за руку и хотела отправиться с ней на поиски. А та расплакалась и не хотела идти с ней вместе, но под конец все же пошла; а по дороге напало на них такое множество змей и ящериц, что было им уже не спастись. Они стали кусать злую девчонку и, в конце концов, закусали до смерти; а мать они ужалили в ногу за то, что воспитала такую дочь.
Иван Толстой: ''Святой Иосиф в лесу'', сказка братьев Гримм в переводе Константина Азадовкого. Мы беседуем с писателем, историком литературы и переводчиком о новом, полном переводе классического корпуса немецких сказок.
Константин Маркович, ваш отец - знаменитый фольклорист, ученый, столп отечественной фольклористики Марк Константинович Азадовский. Есть ли какие-то его заветы, разговоры с ним, которые вам памятны и которые, может быть, вы исподволь использовали, работая над этим переводом, теперь уже вы, выступая как переводчик-фольклорист?
Константин Азадовский: Видите ли, когда мой отец умер в 1954 году я был существом достаточно малолетним. И, может быть, Марк Константинович и имел какие-то заветы, которые он хотел бы мне передать, но он не дожил до того дня, когда это имело бы смысл. Но в чем-то ваш вопрос, как говорят немцы, ''это точный удар по шляпке гвоздя''. Потому что когда профессор Левин обратился ко мне и предложил взяться за эту работу, я понимал, сколь она обширна и сколь сложна, то сомнения, которые у меня были, разрешила как раз история с моим отцом, которую мне мама поведала в довольно раннем возрасте и которая потом со мной через всю жизнь и прошла.
История это заключается в следующем. В 30-е годы Марк Константинович, занимаясь пушкинистикой, занимаясь сказками Пушкина, написал небольшую статью, которая называлась ''Арина Родионовна и братья Гримм''. И он пытался там как раз в плане тех бродячих сюжетов, о которых мы говорим, разобраться (и в ''Сказке о Золотом Петушке'', и в ''Сказке о Золотой рыбке''), в какой степени Пушкин вдохновлялся рассказами Арины Родионовны и в какой степени он был знаком с немецкими источниками, в частности, с братьями Гримм.
Ну, статья, как статья. Но когда в 1949 году началась антикосмополитическая компания, одной из жертв которой был мой отец, то именно эта статья Марка Константиновича была одним из поводов для нападок на него, обличений, ругани и клеветы, потому что статья эта в обличительных выступлениях, на переработочных совещаниях, да и в печати несколько поменяла свое название и называлась она всюду ''Арина Родионовна или братья Гримм?'', и подавалось это таким образом, что вот, до чего докатился профессор Азадовский, и няню нашего великого поэта он противопоставляет каким-то немецким Гриммам. Как будто существует вопрос, кто сформировал сознание и духовную культуру Александра Сергеевича. Это стоило Марку Константиновичу много крови и слез в свое время, он с возмущением потом, пытаясь отстоять свое доброе имя и честь, в конце 40-х - начале 50-х в разных письмах и жалобах подчеркивал эту передержку, которая была почти всеми тогда допущена, и пытался доказать (конечно, это был глас вопиющего в пустыне, но это другой вопрос), что на самом деле его статья подчеркивает и самостоятельность, и открытость Пушкина и национальной традиции, и западной культуре, и что именно на перекрестах национальных тенденций и западноевропейских влияний, собственно, и формировалась великая русская культура 19 века. Так оно и есть, безусловно.
Короче говоря, возвращаясь к своей работе, скажу, что тогда, в 70-е годы, когда зашла речь о том, чтобы сделать этот перевод для ''Литературных памятников'', я вспомнил эту историю и это решило дело.
Иван Толстой: Огромное спасибо, Константин Маркович, и позвольте поздравить вас со славным юбилеем.
Константин Азадовский: Спасибо! Наступает возраст, который уже не только дамы, но и мужчины вслух произносить опасаются, но
я чувствую себя бодро и готовлюсь свое 70-летие встретить не только за рюмкой и с друзьями (это - само собой), но и за компьютером за очередным переводом.
Иван Толстой: ''За очередным переводом'' - на этот раз кто?
Константин Азадовский: Я заканчиваю книгу, которая у меня складывалась в течение всей жизни. Она будет называться ''Письма Райнера Марии Рильке''. Многое уже сделано, многое уже переведено, не только письма в Россию, а письма к разным людям. Рильке - один из самых плодовитых эпистолярных авторов XX века - написал тысячи писем, и почти каждое из этих писем представляет собой художественное произведение. Поэтому это не просто письма, но и высокохудожественные тексты. Вот сейчас я это заканчиваю, тоже не простая работа, но, надеюсь, когда-нибудь, наряду с Гриммами, выйдет к читателю.
Иван Толстой: И в завершение нашей программы – еще одна классическая сказка, без которой, мне кажется, братья Гримм непредставимы, - ''Красная шапочка''. Перевод Константина Азадовского, без поправок на наши детские воспоминания. Как говорится, почувствуйте разницу.
Диктор (Дмитрий Волчек):
Жила на свете маленькая прелестная девочка, и кто на нее ни глянет, – залюбуется; но больше всех ее любила бабушка – та просто не знала, чем бы еще побаловать внучку. Подарила она ей однажды шапочку из красного бархата; и оттого, что шапочка была ей очень к лицу и никакой другой она носить не желала, прозвали девочку Красной Шапочкой. Как-то раз говорит ей мать: ''Слушай, Красная Шапочка, вот тебе кусок пирога и бутылка вина, отнеси-ка это бабушке, она лежит больная и слабая, пусть немного подкрепится да освежится. Из дому выйдешь пораньше, пока прохладно, а как пойдешь лесом, будь осторожна и с дороги не сворачивай, а то, чего доброго, оступишься и разобьешь бутылку – бабушке ничего и не достанется. А войдешь к ней в комнату, так не спеши во все углы заглядывать, а сперва скажи бабушке ''Доброе утро''.
''Уж я сделаю все как следует, – сказала матери Красная Шапочка, – даю тебе честное слово''. А бабушка жила в лесу, и ходьбы до нее от деревни было полчаса. Только вступила Красная Шапочка в лес, как повстречала волка. А Красная Шапочка и не знала, какой это коварный зверь, и совсем его не боялась. ''Здравствуй, Красная Шапочка'', – сказал он. ''Благодарю тебя, волк''. – ''Куда это ты, Красная Шапочка, в такую рань?'' – ''К бабушке''. – ''А что это у тебя под фартуком?'' – ''Вино и пирог, мы его вчера испекли, пусть бабушка порадуется да подкрепится, она ведь лежит больная и слабая''. – ''А где живет твоя бабушка?'' – ''Вон там, чуть дальше в лесу, ходьбы отсюда еще с четверть часа, ее домик под тремя большими дубами, а за ним орешник, ты сразу увидишь'', – сказала Красная Шапочка. ''А она юна и мила, – подумал про себя волк, — лакомый кусочек, и уж куда вкусней, чем старуха; ежели с толком за дело взяться, достанется мне и та, и другая''. Пошел волк рядом с Красной Шапочкой говорит ей: ''Ты только взгляни, Красная Шапочка, какие кругом красивые цветы, почему ты на них не смотришь? И сдается мне, ты совсем не слышишь, как чудесно поют птички? Идешь, голову понуря, будто в школу, а в лесу-то так хорошо и весело!''
Огляделась Красная Шапочка, увидела, как пляшут на деревьях солнечные зайчики и цветут вокруг прекрасные цветы, и подумала: ''Принесу-ка я бабушке свежий букет, ей будет приятно; еще ведь очень рано, я поспею к ней вовремя''. Свернула она с дороги в лесную чащу и стала собирать цветы. Сорвет цветок, а затем увидит неподалеку другой, и покажется он ей еще краше, бросится она к нему – и так все дальше и дальше в лес. А волк тем временем направился прямиком к домику, где жила бабушка, и постучался в дверь. ''Кто там?'' – ''Это я, Красная Шапочка, открой мне, я принесла тебе пирог и вино''. – ''А ты нажми защелку, – крикнула бабушка, – я слишком слаба и сама не могу подняться''. Нашел волк защелку – дверь и распахнулась; тут без лишних слов волк подбежал к кровати и проглотил бабушку. Потом он натянул на себя ее платье, нацепил на голову чепец, улегся в постель и задернул занавеску.
А Красная Шапочка все бегала по лесу и собирала цветы, а когда набрала их столько, что уже и нести не могла, вспомнила она опять про бабушку и направилась к ее домику. Увидела она, что дверь распахнута настежь, и удивилась; а когда вошла в комнату, почудилось ей, будто что-то неладно, и она подумала: ''Ах, Боже мой, и чего это мне сегодня так боязно, ведь прежде я всегда навещала бабушку с удовольствием!'' Она сказала ''Доброе утро'', но никто не ответил. Тогда она подошла к постели, раздвинула занавески и увидела бабушку – чепец у нее был надвинут на самый нос, и выглядела она как-то странно. ''Ой, бабушка, почему у тебя такие большие уши?'' – ''Чтоб лучше тебя слышать''. – ''А почему у тебя, бабушка, такие большие глаза?'' – ''Чтоб лучше тебя видеть'' – ''А почему у тебя, бабушка, такие большие руки?'' – ''Чтоб легче тебя схватить''. – ''А почему, бабушка, у тебя такой страшный огромный рот?'' – ''Чтоб легче тебя съесть''. Сказал это волк, выпрыгнул из постели и проглотил бедную Красную Шапочку.
Наелся волк досыта и опять улегся в постель, заснул и храпит вовсю. А как раз в ту пору шел мимо дома охотник, идет и думает: ''Ну и храпит старуха, дай-ка загляну, может, с ней что случилось''. Вошел он в комнату, подходит к постели и видит: лежит в ней волк. ''Ах, вот ты где, старый греховодник, – говорит он, – долго ж я тебя разыскивал''. Прицелился он в него да призадумался: ''А, может, он живьем съел бабушку и ее можно еще спасти?'' Поэтому он не стал стрелять, а взял ножницы и принялся вспарывать брюхо спящему волку. Надрезал раз-другой и увидел Красную Шапочку, еще надрезал – выскочила тут девочка наружу и закричала: ''Ах, как я напугалась, у волка-то в утробе темным-темно!'' Выбралась потом оттуда и бабушка живая и невредимая – насилу могла отдышаться. А Красная Шапочка быстро натаскала булыжников и набили они ими брюхо волку. Проснулся волк и хотел было улизнуть, но булыжники были такие тяжелые, что он тут и свалился замертво.
Все трое были довольны: охотник снял с волка шкуру и отправился со своей добычей домой; бабушка съела пирог и выпила вино, которые принесла ей Красная Шапочка, и быстро поправилась; а Красная Шапочка подумала: ''Никогда больше не буду сворачивать с дороги в лес, коли матушка не велит это делать''.
А еще сказывают, что однажды, когда Красная Шапочка опять несла своей старой бабушке пироги, заговорил с ней другой волк и хотел увести ее с дороги в лес. Но Красная Шапочка была теперь настороже, она шла прямо, никуда не сворачивая, а потом рассказала бабушке, что повстречался ей волк и сказал ''Добрый день'', но глаза у него при этом были злые-презлые. ''Случись это в лесу, а не на проезжей дороге, он наверняка б меня съел''. – ''Знаешь что, – сказала бабушка, – запрем-ка дверь, чтобы он не мог к нам войти''. Вскоре постучался к ним волк и крикнул: ''Отопри мне, бабушка, это я, Красная Шапочка, пришла, пирогов тебе принесла''. Они обе молчали и не отпирали дверь. Волк, крадучись, стал ходить вокруг дома, а потом прыгнул на крышу и стал дожидаться, когда Красная Шапочка пойдет вечером обратно домой; он хотел прокрасться за нею следом и в темноте ее съесть. Но бабушка догадалась, что у него на уме. Возле их дома стояло большое железное корыто; бабушка и говорит: ''Красная Шапочка, возьми-ка ведро, я вчера варила в нем колбасу, и вылей оттуда воду в корыто''. Стала Красная Шапочка носить воду, пока большое-пребольшое корыто не наполнилось до краев. Учуял волк запах колбасы, стал принюхиваться да вниз поглядывать и так вытянул, наконец, шею, что не удержался и покатился вниз: свалился он прямо в корыто да и утонул в нем. А Красная Шапочка обрадовалась и пошла домой, и никто ее больше не пытался обидеть.
Иван Толстой: ''Красная шапочка'' в переводе Константина Азадовского. Насколько я знаю, мы впервые отваживаемся читать сказки на волнах Радио Свобода. Надеюсь, это только начало.
Программа ''Старые сказки на новый лад'', приуроченная к 70-летию Константина Марковича Азадовского, завершена.
