Иван Толстой: С первым русским лауреатом Нобелевской премии по литературе постоянно так: то пусто, то густо. Прорывные издания появляются в последнее время нечасто. Казалось бы, Бунин не сходит с языка у определенной группы литературоведов, но это все больше толкование разных сторон бунинского творчества. Я ничего не хочу сказать против: дело нужное, но изучение писателя продвигается все-таки, прежде всего, введением новых документов, забытых и неведомых произведений, архивных находок. Вот с этим-то по многу лет – пусто.
Тем приятнее отметить документальный бунинский залп: книгу ''Литературный мир о творчестве Бунина: Классик без ретуши'' и сборник ''Бунин: Новые материалы'', выпуск второй. Раскрываешь эти издания и не понимаешь: а как вообще можно было изучать этого писателя без этих книг? На бунинской улице, в данном случае – на бунинской алее, праздник. Давайте немного приобщимся к нему. Но сперва – две цитаты, два мнения о Бунине.
Вот что писал Александр Амфитеатров из Италии – Надежде Тэффи, в Париж, сразу после присуждения Ивану Алексеевичу Нобелевской премии:
''Развеселило было на прошлой неделе радостное известие о Бунине. Я головы чуть не расшиб, подпрыгнув, как прочитал телеграмму: далеко ли мне до потолка-то? Я этого счастливого события три года жадно желал и ждал. (…) Бунин – моя страсть. Его торжество я принимаю, как оправдание своего собственного литературного вкуса и исповедания, ибо со времен Чехова никого я так не ценил и не ставил высоко, как Бунина, и ни о ком не говорил так убежденно в печати. Но Чехов – прошлое, хотя и вечное. А Бунин – настоящее и будущее, тоже вечное. И он много шире Чехова. (…) Бунина я никогда не видал даже. И, однако, обожаю, как институтка, и ничуть тем не конфужусь. Если увидите его в Париже, а не увидеть его трудно, теперь он, ведь там – вторая Эйфелева башня, - пожалуйста. передайте ему мой привет''. – Конец ноября 1933 года.
И вторая цитата: Владимир Набоков – Марку Алданову, оба жили в то время в Америке.
''Дорогой друг, Вы ставите меня в очень затруднительное положение. Как Вы знаете, я не большой поклонник Ивана Алексеевича. Очень ценю его стихи – но проза (…) или воспоминания в аллее (…). Вы мне говорите, что ему 80 лет, что он болен и беден. Вы гораздо добрее и снисходительнее меня – но войдите в мое положение: как это мне говорить перед кучкой более или менее общих знакомых юбилейное, то есть сплошь золотое, слово о человеке, который по всему складу своему мне чужд, и о прозаике, которого ставлю ниже Тургенева? Скажу еще , что в книге моей, выходящей 14 февраля, я выразил мое откровенное мнение о его творчестве.
Если Вы, однако, считаете, что несколько технических слов о его прелестных стихах достаточно юбилееобразны, то теоретически я был бы готов м’эгзекюте, фактически же… (Если же фонд решил бы финансировать мой приезд, то все равно не приеду, потому что эти деньги гораздо лучше переслать Бунину''. – 1951 год.
Мои собеседники сегодня – редакторы и составители буниноведческих сборников Николай Мельников и Олег Коростелев.
Николай Мельников: Это, как я понимаю, дочернее предприятие ''Русского пути''.
Иван Толстой: Для выпуска книг ''без ретуши''?
Николай Мельников: В том числе. На самом деле, вы правильно сказали, что есть предтеча этой книжки, - это ''Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова''. Книжка вышла в 2000 году в издательстве ''НЛО''. Как раз она была подготовлена мною в соавторстве с Олегом Анатольевичем Коростылевым. И я надеюсь, что эта вторая книжка заложит основание для того, чтобы уже некая серия развивалась и вбирала бы в себя новые яркие имена, которые потянут такой жанр.
А вы правильно сказали, что это еще и жанр. Это не просто антология, собрание каких-то наиболее характерных и ярких образчиков жанра - критической статьи, рецензий или эссе - это некий принцип воссоздания рецепции творчества автора. Причем это включает не только такие жанры как рецензия и эссе, а включает в себя обязательно раздел ''Пародии'', а пародия - это тоже своего рода жанр критики, пусть и снижающий или комически преломляющий творчество или произведения автора, и раздел ''Автор в письмах и дневниках современников''. Мне кажется, что это наиболее интересная часть, это подводная часть айсберга, потому что далеко не всегда то, что рецензент, книжный обозреватель пишет в журнал или в газету, совпадает с тем, что он потом пишет своему доверенному корреспонденту, или с тем, что он пишет у себя в дневнике. С Буниным, особенно в эмигрантский период, сплошь и рядом такие ножницы возникают. Мы помним, что ведущие критики эмиграции Георгий Адамович и Владислав Ходасевич, которые были воспитаны в символистских и постсимволистских традициях, враждебных Бунину, они Бунина всерьез как поэта не воспринимали. Но так уж получилось, что в годы эмиграции Бунин был уже вне критики, он был неприкасаемым, поэтому и Адамович, и Ходасевич, хотя они были довольно суровые, злые критики, этого аспекта избегали.
В этой книге цитируется письмо Ходасевича, который написал рецензию на ''Избранные стихотворения'' Бунина 1929-го года. В письме Вишняку он говорил, что он так извернулся, чтобы все были довольны, что муза явится к нему ночью в пижаме и скажет: ''Вы сделали все, что могли, спите спокойно''. Вот такая была ситуация: в дневниках - одно, а в рецензиях, тем более, в каких-то статьях поздравительных в честь Нобелевской премии - другое. Получается такой эффект контрастного душа. И читатель этой антологии должен сам некое среднее арифметическое выводить, что же там по-настоящему было, как воспринимали этого писателя, что думали, о чем писали, о чем говорили.
Иван Толстой: У вас есть мощные конкуренты - серия под названием ''Имярек без глянца''. Чем отличается та серия от вашей?
Николай Мельников: ''Имярек без глянца'' - это популярная серия, компиляция из воспоминаний, как правило, републикованных книг. Здесь же книга адресована для более элитарного читателя, более взыскательного. Здесь у нас 90 процентов материалов взяты из периодики, из толщи журнально-газетной, которая недоступна не то, что широкому читателю, но и специалистам, которые далеки от архивов или больших библиотек. Тем более, если мы посмотрим содержание этой книги, то увидим, что она многоязычная: тут есть не только раздел ''Русская критика'' (это первая часть), а вторая часть этого тысячестраничного тома - это ''Иностранная критика'', франкоязычная, англо-американская и немецкая. Причем, франкоязычная критика вбирает в себя и статьи тех, кто писал по-французски в Бельгии, там даже есть испанский автор, который писал по-французски. То же самое с немцами - это не только те критики, которые в Германии следили за творческом Бунина, это и австрийцы. Также есть чехи и поляки. Охват довольно широкий. Поэтому, конечно же, том сложный был для изготовления.
А в той серии, о который вы сказали, там более простой состав из книг, мемуаров, которые уже были изданы неоднократно. Поэтому никакой конкуренции нет, это просто разные ниши.
Иван Толстой: Мой следующий вопрос Олегу Коростылеву. Олег, жанр ''без ретуши'' в данном случае - ''Бунин без ретуши'' — подразумевает, что вот сейчас-то произойдет главное разоблачение и Иван Алексеевич предстанет в своем подлинном виде, потому что, если обратно этот образ начинаем раскручивать, над Буниным произведены какие-то ретушные манипуляции и бунинский мир несколько приукрашен. Не могли бы вы прокомментировать с этой точки зрения такое жанровое название этой книги - ''Литературный мир о творчестве Бунина: Классик без ретуши''. Что же, мы, значит, не все знали, не все понимали в Бунине, а теперь мы будем понимать какую-то, прежде скрытую, сторону? Можно ли вообще так подходить к писателю? Мы срываем некие покровы и, наконец-то, обнажается что-то подлинное. Разве мы чего-то подлинного не понимали?
Олег Коростылев: Когда задумывалась эта не то, чтобы серия, а цикл изданий, мы хотели сделать отечественную серию ''Critical Heritage'' . В англо-американском мире существует такая серия, специально посвященная критике о том или ином писателе. В России аналогов мало, а в последнее время нет вовсе, поэтому задумывалось это десять лет назад как большой цикл. Пока вышло всего две книги, очень хотелось бы надеяться, что дело будет продолжено и мы получим такие же книги про других наших авторов, которых мы можем назвать классиками. А название ''Классик без ретуши'' слишком, может быть, художественное для такой академической серии, но одна из задач была действительно показать реального автора, не современного видения. Потому что то, как сейчас пишут о классиках, там нет одной главной детали: современный читатель и современный писатель не может воспринять его молодым, наивным, еще неумелым. Тем не менее, любой из этих авторов таковым был, и первые свои опусы он писал не очень умело, и первые отзывы на эти опусы были часто разгромные. И совсем это забыть, значит погрешить перед истиной. Все это должно присутствовать, по крайней мере, для специалиста. Потому что когда начинают изучать, надо изучать автора в полноте - он рождается сразу не классиком, он сперва молодой, неопытный, наивный автор, и еще долго и упорно он становится автором, которого мы знаем. И этот путь, эта эволюция исключительно интересна, забывать об этом совершенно невозможно. После того как мы в первой книге собрали критические отзывы, мы поняли, что ограничиться этим нельзя.
Иван Толстой: В первой книге про Набокова?
Олег Коростылев: Да. Потому что возник большой соблазн дать еще то, что я назвал ''непечатными отзывами'', во всех смыслах этого слова - то, что говорили об этом авторе не в печати, а за глаза, часто преувеличивая, передергивая, для красного словца не желая чего угодно. Такой взгляд тоже был, и печатное слово от того, что думают люди, зачастую отличается, и даже в эмиграции отличалось, хотя там для свободного высказывания было больше условий, чем в советской России. Если начинать сравнивать то, что было в газетах и журналах, и то, что люди говорили друг другу в письмах, в дневниках, просто в сохранившихся воспоминаниях, это действительно большой контраст и это тоже нельзя откинуть, потому что это тоже живые черты живого человека. И это, если и не полностью говорит о нем, то во всяком случае о его окружении говорит исключительно хорошо и показывает нам ту эпоху очень интересно. Когда мы читаем, как Глеб Струве впервые прочитал ''Лолиту'' и с ужасом пишет: ''Какая гадость, какая грязь!''. Для человека дореволюционного воспитания это было чудовищно, кощунственно. Характеристика эпохи - блистательная. К ''Лолите'' и к Набокову это имеет отношение косвенное, но к эпохе - первостепеннейшее. Не вставить этого было тоже невозможно.
Плюс — пародии. Это отдельный жанр критики, причем, ценнейший жанр критики, их непременно надо вставлять, потому что ничего обидного в этом нет, даже если пародия обидная, она иногда раскрывает такие тонкие вещи, которые ни вслух, ни в письме человек не может сформулировать, но, пытаясь имитировать стиль, человек проговаривает там то, что не придет даже в голову.
Кроме того — шаржи, иллюстративный материал в обеих книгах тоже исключительно интересный и ценный.
Кроме того, мы стремились к полноте. Если Набоков до ''Лолиты'' включен практически полностью, все рецензии, даже самые мелкие отзывы там включены, то ''послелолитные'', конечно, не вместились в один том - мы брали самые основные. Тем не менее, более полного издания не было ни в англоязычном мире про Набокова, ни в российском, поэтому здесь конкуренции бояться не приходится. Книги строятся по строго научному канону - что было о нем написано, то мы и включаем, в полноте представляем все, после этого можно делать выводы, судить, использовать как справочник. Мы все это собрали. С Буниным структура книжки немножко другая, но об том лучше скажет Николай.
Николай Мельников: Естественно, мы должны помнить, что многие ученые специалисты по рецептивной эстетике и герменевтике утверждают, что нужно воспринимать в художественном явлении то, что автор говорил для своих современников и то, что он и его произведение говорят для нас. То, что автор, его роман или рассказ говорил для современников, это мы и должны восстановить, благодаря передаче мнений в корреспонденции, в дневниках или выраженных в рецензиях и обзорных статьях. Поэтому я могу перефразировать Владимира Набокова, который говорил, что ''главная героиня моего романа не Зина Мерц, а русская литература'', один из героев наших книг - это не только Набоков или Бунин, но и критика. Причем, в случае с Буниным это критика не только русская - дореволюционная, эмигрантская или советская (мы увидим там довольно зубодробительные и разгромные статьи Воронского, Горбова о Бунине), и критика англо-американская, франкоязычная и немецкоязычная. То есть, у нас еще задействован аспект компаративистский - как воспринимается иностранцем русский писатель. И тут зачастую для меня просто было шокирующим узнать, что Бунин, которого так восхваляли в эмиграции, так ценили в Советском Союзе, воспринимался иностранными критиками зачастую неприязненно или враждебно-равнодушно. Я могу зачитать некоторые отзывы, они просто могут многих шокировать. Но, подчеркиваю, несмотря на то, что мы включили все отзывы - как хвалебные, так и враждебные, мы не ставим задачу кого-то развенчать и ниспровергнуть. Все-таки у нас название книги не ''Анти-Бунин'', а ''Классик''. Пусть позолота слабеет, но тот факт, что Бунин - классик и фигура первого ряда, не подвергается сомнению никоим образом, и само заглавие красноречиво. Это не ''Анти-Бахтин'', не ''Анти-Бунин'', не ''Анти-Ахматова''. С этими книгами, которые претендуют на сенсационность, на разоблачительство, надеюсь, эта книга не имеет ничего общего.
И если говорить о репутации Бунина, которая все-таки была значимой после присуждения ему Нобелевской премии, то тоже полезно сравнить восторженные отзывы в русской эмигрантской периодике и недоуменные статьи, которые появлялись в иностранной периодике. Эти статьи помогают нам понять, насколько непросто было русскому писателю вписаться в контекст европейской и американской литературы. Тем более еще осложнялась ситуация тем, что 30-е годы, по крайней мере, в Америке (да и в Европе тоже) это так называемое ''красное десятилетие'', когда максимально были сильны симпатии у большинства левой и либеральной интеллигенции к Советскому Союзу и максимальное было отталкивание от белой миграции, от этих реакционеров, которые воспевают царский режим.. И под таким соусом подавался не только Бунин, но и остальные эмигранты. Даже Набоков не мог пристроить свои произведения, когда он был в Англии, во Франции, у него были проблемы в это время. А уж тем более Бунин, который плохо говорил по-английски, не был таким пробивным. Короче говоря, не самое было удачное время для того, чтобы могли по достоинству оценить Бунина и представители широкой массовой публики, и представители литературной элиты.
Иван Толстой: Вот примеры некоторых высказываний западных критиков о Бунине.
Диктор: ''Больше всего ''Истоки дней'' напоминают сочинение графомана, оплакивающего старое дубовое корыто. Дымка риторики застилает живейшие описания, и вся книга окутана туманом слез – бессмысленных и необъяснимых''. – Бабетта Дёйч, о ''Жизни Арсеньева'', ''New York Herald Tribune'', 1934 год.
Диктор: ''В новом сборнике рассказов Бунина нет ничего, что оправдало бы присуждение ему в 1933 году Нобелевской премии. Его талант всегда был незначительным, и с годами он только слабел. Настоящий сборник практически лишен смысла. В нем нет ни характеров, ни эмоциональной силы, ни умения контролировать мысли. Почти в каждом рассказе ощущается тяжеловесная попытка ''создать атмосферу'', пробудить прошлое, но даже бунинская ностальгия о старом режиме выдохлась. Постоянно утверждают, что Бунин, во всяком случае, превосходный стилист. Если согласиться с этим мнением, то нужно винить неуклюжего переводчика за отвратительную, спотыкающуюся прозу, которая наполняет книгу''. – Анонимный критик, журнал ''Nation'', 1935 год.
Диктор: ''Из бунинского поколения живой силой в русской литературе остается один лишь Горький. Другие, и Бунин среди них, практически мертвы. Оторванные от корней, они утратили живую связь с родной почвой, из которой черпали творческие силы. Конечно, некоторые из них еще пишут; в частности, Бунин создал пару романов довольно-таки высокого художественного уровня. Однако их творениям не хватает подлинной убедительности и силы. Единственное их чувство – ностальгия по невозвратному прошлому, единственное их убеждение – жалкая и бессильная ненависть к революции. (…) По литературным или по политическим соображениям он, а не Горький стал первым русским писателем, получившим Нобелевскую премию по литературе?'' - Анонимный критик, ''New Republic'', 1933 год.
Иван Толстой: Наверное, неправильно было бы представлять западную литературную критику как такое сонмище сплошных идиотов?
Николай Мельников: Там есть очень разные, очень вдумчивые, очень тонкие статьи, которые посвящены и отдельным бунинским произведениям, и всему творчеству, но все-таки, если говорить о тенденции, то в 30-е годы она была такова, и я выбрал наиболее яркие образчики, когда Бунин это нечто устаревшее, анахроничное. В одной статье, тоже на эту книгу 35-го года, американское издание, другая критика сравнивала его с Оскаром Уайльдом - это тоже такой представитель ушедшей эпохи конца века, что-то подернутое патиной, любопытное, но все-таки уже отставшее от времени. То есть не только советские критики, как Воронский, сталкивали бедного Бунина с ''парохода современности'', утверждая, что он вопиющие неактуален, не продвинут, отстал от времени, впереди паровоза бежали многие левые и американские, и европейские критики, которые хоронили Бунина, как нечто устаревшее. Но мы видим, что сейчас уже многие авангардисты забронзовели, окаменели, а Бунин остался не только в учебниках по истории литературы, но и в сознании современных читателей.
Иван Толстой: Назовите, пожалуйста, имена этих проницательных западных критиков, которые поняли Бунина?
Николай Мельников: Понятно, что критики - это существа, обреченные на безвестность, тем не менее, тут довольно яркие встречаются имена. Если не брать немецкоязычных критиков (я думаю все знают Германа Гессе, который откликнулся довольно доброжелательной рецензией на немецкий перевод ''Жизни Арсеньева''), а брать англо-американцев, то я бы рекомендовал читателям статью трех авторов, лидеров, так называемой, ''новой американской критики'', очень влиятельное литературоведческое направление середины прошлого века - Квентин Брукс, Роберт Пенн Уоррен (знаменитый автор романа ''Вся королевская рать''), это очень тонкий разбор рассказа ''Господин из Сан-Франциско''.
Иван Толстой: А французы?
Николай Мельников: И по объему, и по охвату материала - Шарль Ледре. У нас дан большой фрагмент из его книги о трех русских авторах, где говорилось об Иване Бунине, Шмелеве и Алданове. Вот большой раздел принадлежит перу Шарля Ледре.
Олег Коростылев: Мне доводилось слышать высказывания простых американских читателей Бунина, хотя не совсем простых - это были аспиранты и молодые профессора, вообще-то у них отношение было ближе к тем критикам, которых Николай упомянул первыми. Причина, я думаю, здесь та, что Бунин в переводе совсем не звучит так, как на русском языке, и те семантические поля, которые русский читатель впитывает, в переводе теряются полностью. Потому что отзывы были примерно такие: ''Что это такое? Начал я читать рассказ ''Журавли'' - выходит мужик в поле, журавли пролетели, рассказ окончился. О чем это?''. Видимо, в переводе теряется полностью то, что составляло реальное содержание рассказа, потому что ни сюжетов у Бунина никаких нет, ни характеров, которые бы передавались действиями, тоже нет, ни экшна, который так силен в английской литературе. То есть всего того, что мило сердцу английского, а, тем более, американского читателя, нет в принципе. Поэтому он никак не может воспринять и перестроиться. А главное, я подозреваю, что мало аналогов такого типа прозы в американской литературе.
Иван Толстой: Лирической прозы?
Олег Коростылев: Есть, но она у них такое место не занимает, во-первых, а, кроме того, нет такой силы как Бунин занимает место в русской литературе. Может, поэтому. Я это говорю к тому, что я бы этих критиков не обвинял, а все-таки попытался понять, потому что у них была своя определенная логика, они не были глупыми людьми, они, может, были немного ограниченными в том, что не могли расширить свой кругозор для вбирания целых пластов других типов литератур, в том числе такой, как бунинская школа русской литературы.
Николай Мельников: Я никоим образом не обвиняю критиков, тем более, если вы почитаете антологию, то русских критиков, особенно дореволюционных и советских, которые довольно враждебно относились к Бунину, тоже немало. Вот проблема с иностранными критиками и впрямь в том, что, наверное, Бунин как раз попадает под ту формулу набоковскую о том, что литература это феномен не языка, а идей. Уж его-то произведения действительно теряют процентов 90 при переводе, и не случайно, если говорить об англо-американской критике, все отмечали, даже враждебно настроенные критики, шедевр бунинский - ''Господин из Сан-Франциско''. Видимо, как я подозреваю, причина была в том, что одним из переводчиков был знаменитый тогда писатель Лоуренс. Перевод Лоуренса и Кателянского действительно попал в десятку, и это была не спотыкающаяся проза, которую так третировали другие рецензенты, а шедевр английской прозы. Поэтому, если говорить о восприятии англо-американской критикой, Бунин там остался как автор одного рассказа ''Господин из Сан-Франциско'' и, я подозреваю, это работа переводчиков.
Олег Коростелев: ''Господин из Сан-Франциско'' все-таки рассказ сюжетный, и как раз он для английского читателя понятен, там есть идея, характер и сюжет. То есть, он для Бунина не совсем характерен, для лирической прозы Бунина. А именно поэтому он, может быть, и удался в переводе. Лоуренс и Кателянский перевели его и правда хорошо, слов нет. Но именно он мог удаться, и он мог понравится. А вот все остальное - гораздо в меньшей степени.
Иван Толстой: Николай, перейдем к критикам отечественным. Что заметили, что пропустили, где провалились русские критики, а в чем они преуспели, рассуждая и размышляя об Иване Алексеевиче Бунине?
Николай Мельников: Надо сказать, что тут довольно большой промежуток дан: 90-е годы 19 века и средина ХХ века. Это целые эпохи проходят литературные, в том числе и отражающие состояние критики.
Иван Толстой: Остановимся на самом узловом, на том, без чего невозможно представить себе критику Бунина.
Николай Мельников: Самое узловое, самое основное — то, что художественные достоинства, наверное, многих критиков не интересовали вообще. До символистов, кстати, очень мало статей по делу написано. И скажу сразу, что популярность, по крайне мере известность, Бунин завоевал именно своей повестью ''Деревня''. Это не самое популярное среди современных русских читателей произведение - мрачное такое, тягостное, однообразное - но тогда он как-то задел нерв, описав в таких мрачных красках, отсталую, погрязшую в пьянстве русскую деревню, что это взволновало всех и все критики накинулись и справа, и слева, и сбоку. И благодаря этому он завоевал себе имя, по крайней мере, а не статус. Классиком он стал восприниматься в эмиграции. До этого его пинали представители символистского лагеря за то, что он был слишком традиционалист, критики из правого лагеря, из газеты Новое время, за то, что он очерняет русскую действительность, критики народнического толка (их было большинство в то время, в 90-е и в нулевые годы) обвиняли в русофобии, в барском снобизме, в нелюбви к деревне, во всех грехах. То есть о художественных критериях многие забывали. Поэтому на самом деле эстет, отрешенный от социальной проблематики, каким его представляли леворадикальные американские критики, он таким не был в глазах отечественных критиков, потому что те именно под этим углом зрения его рассматривали — отживший брезгливый дворянин, который тенденциозно описывает злосчастных русских мужиков. Это тоже был перегиб, это мы понимаем.
Вообще литература, как вид искусства, интересует мало кого. Если там что-то другое затронуто - политика, социальные или этнопсихологические стереотипы — то, что иностранцев больше интересовало. Бунин для них был пособием по славянской душе, для тех французов. Это их интересовало. А многих дореволюционных критиков Бунин злил именно как тот человек, который касался больных социально-политических проблем.
Иван Толстой: Как Бунин времен русской смуты отразился в русской критике? Что в нем стали видеть или что перестали в нем видеть? Словом, какая проблематика здесь возникает?
Николай Мельников: Поскольку, оказавшись в эмиграции, Бунин последовательно занимал ту же антибольшевистскую позицию, которую он занимал, находясь на юге России, в Одессе, он себе завоевал авторитет среди эмигрантских деятелей культуры, и во многом благодаря этому он постепенно занял место такого неприкасаемого живого классика. Могу тоже проиллюстрировать это цитатой, очень язвительной, потому что многие собратья по перу, те же Ходасевич и Адамович просто недоумевали, Гиппиус пишет Владиславу Ходасевичу в августе 1929 года:
''По каким причинам, разным или одинаковым, нельзя сказать печатно, что бунинские стихи лишены поэтической магии или нельзя обозвать Даманскую старой курицей, хотя она старая курица. Знаю, что нельзя. Но почему?''.
И многие, как Гиппиус и Мережковский, не любили Бунина, но он уже обладал таким статусом неприкасаемым, что можно было зубы обломать. А это получилось у Гиппиус - она пыталась дать статью в ''Современные записки'' о ''Митиной любви''. Там говорилось не очень лестно, хотя вполне корректно, и когда Фондаминский по секрету показал эту статью Бунину (а они жили рядом на юге), то Бунин, естественно, отреагировал соответственным образом, и Фондаминский отказал Гиппиус, потому что Бунин был очень важный автор для отдела беллетристики ''Современных записок'', и он сделал выбор не в пользу Гиппиус.
Иван Толстой: Что самое главное, самое существенное в этом огромном томе, посвященном Бунину ''Классик без ретуши''? Что вы считаете совершенно из него невычленимо? Предположим, такой ужасный суд, который происходит над этой книгой и нужно непременно отсечь слева, справа, сверху, снизу, но оставить некое ядро. Вот что вы считаете достижением этой книжки?
Николай Мельников: Сам принцип такого полифонического издания, где переплетаются разные голоса иностранных критиков, отечественных, советских, принцип такого многоголосья, когда каждая партия ведет свою линию, переплетается с другими, противоречит, контрастирует, но, тем не менее, создается очень яркая картина. Это такая мозаика, можно отколупнуть один квадратик, еще добавить, но, в принципе, ничего не изменится. Конечно, я не мог дать все статьи, которые были опубликованы при жизни Бунина (а это только прижизненные издания), но, в принципе картина дана неискаженной, как она была в советский критике, в эмигрантской критике, в дореволюционной критике, в иностранной критике. Сам принцип - эволюция вкусов, эволюция критических воззрений, эстетических - все это отражено, поэтому действительно здесь не только создается картина становления художника, а создается картина литературных нравов.
Иван Толстой: Ловко вы, Николай, уходите от ответа. Что самое дорогое для вас?
Николай Мельников: Мне, как читателю, нравится именно приложение, именно раздел ''Бунин в переписке современников'', потому что там уже пишут вне оглядки на редакцию, на какие-то политические и другие правила игры, а все, что думают. Была бы моя воля, я, конечно, его расширил бы, он тоже может потянуть на большой том - такой монтаж. Но не а ля Вересаев или ''Бунин без глянца'', где даются и отрывки из мемуаров, а именно из переписки, из дневников, когда человек, еще не остыв от первого впечатления, делится своими мыслями и суждениям с кем-то или сам с собой. Наверное, для меня это самое интересное.
Иван Толстой: Из ярких событий бунинского уходящего года - выход второго выпуска ''Бунин. Новые материалы''. Я обращаю свой взор и свой вопрос Олегу Анатольевичу Коростылеву. Расскажите, пожалуйста, об этом втором томе, о его вкладе в буниноведение и в эмигрантоведение, что в нем самое привлекательное, что существенное, насколько он продвигает корабль нашего знания вперед по волнам?
Олег Коростелев: Я бы мог упомянуть с самого начала, что сборник этот уже второй, первый вышел несколько лет назад и возник из портфеля историко-архивного альманаха ''Диаспора''. Историко-архивный альманах ''Диаспора'' не мог вмещать все многочисленные материалы по Бунину и было решено сделать сателлит — сборник, посвященный специально Бунину. В первом сборнике были большие корпусы переписки Бунина с Адамовичем, Ходасевичем, Зуровым. Промежуток между первым и вторым оказался немножечко затянутым, но второй том вышел, уже готов третий и скоро будет четвертый. А основная причина, зачем и почему были задуманы эти тома, заключается в следующем. Я тяжело задумался несколько лет назад: у нас постоянно выходят книги по Бунину, ежегодно появляется несколько сборников статей о Бунине, казалось бы, идет изучение полным ходом, но вся эта продукция вместе ничуть нас не приближает к Бунину, к его познанию, к какому-то результату. Вот, смотрите, библиографии Бунина как не было, так и нет, и особо как-то и не предвидится. Биографии его, по большому смыслу — тоже, хроники жизни даже и в замысле нет. Он, в сущности, даже не издан - ведь собрания сочинений настоящего нет тоже, не опубликованы архивные материалы, не опубликована до конца переписка. То есть вся эта индустрия работает вхолостую. Но что может являться ее результатом? При размышлении об этом приходит в голову старый известный пример, с Буниным связанный. В свое время на одной из конференций был очень ценный доклад о цветовой гамме в произведениях Бунина, где все это обсуждалось очень философски, глубоко, интересно и, как один из главных примеров приводилось, что в одном из рассказов Бунина есть слова ''не зеленоватым, а зеленым цветом''. И вот на этом словосочетании была построена целая концепция. Все это всерьез обсуждалось, почему эти оттенки были важны для Бунина, что это такое, все эти контрасты. Недавно опубликованы письма, где Бунин пишет:
''Редакторы всякие бывают. У меня недавно был пример: я ведь прямо написал на полях ''не зеленоватым, а зеленым'', и подчеркнул, а они это прямо в текст вставили''.
И вот после этого про все эти концепции думаешь: может, сперва письма опубликовать и почитать, а потом уже концепцию строить, а то уж больно получается... Это не единственный случай.
Иван Толстой: Спасибо за блестящий пример!
Олег Коростелев: Поэтому традиционные сборники - Достоевский, Блок - называются ''материалы и исследования''. У нас называется ''новые материалы''. Сложилось так почему? Когда мы начали составлять, у нас получилось несколько очень крупных, интереснейших корпусов, и две довольно-таки скромные статьи, довольно-таки проходные. Подумав с соредактором Ричардом Дэвисом, хранителем Русского архива в Лидсе, где и хранится основная часть архива Бунина, мы прикинули и решили - а пусть у нас будет просто ''новые материалы''. Когда мы издадим хотя бы основную критическую массу того, что должно лечь в основу будущего гипотетического собрания, тогда можно будет подумать и о статьях, и о текстологии, и об исследованиях теоретического склада. А пока, я считаю, наша задача - создать хотя бы первичную базу для будущего собрания, потому что пока она не будет создана, дело не сдвинется.
Если сказать иностранцам, скажем, немцам, что у нас есть Нобелевский лауреат 1933-го года, который до сих пор не имеет библиографии, немцы не верят - это же невозможно! Изучение любого более или менее известного автора начинается с библиографии.
А у нас ведь доходит до чего? Есть такой рассказ у Бунина ''Темные аллеи'', многие, наверное, слышали. Во всех сборниках и собраниях сочинений написано, что впервые он был опубликован прямо в этом сборнике ''Темные аллеи''. Не так давно Ричард Дэвис листает газету, между прочим, не очень безызвестную газету ''Последние новости'', и находит первую публикацию рассказа, задолго до этого. Никто из буниноведов за последние даже не полвека, а гораздо больше, этого не нашел и нигде это не отмечено. И если все буниноведение находится на таком уровне, то о каком серьезном изучении и издании может идти речь? Поэтому первым делом - подготовка материалов, а потом уж - изучение.
В процессе, между прочим, изучение происходит гораздо серьезнее и подробнее. Во-первых, в каждом из корпусов переписки зачастую комментарии занимают больше места, чем сами тексты, во-вторых, в процессе подготовки находится столько сюжетов, что каждый из авторов (а в подготовке материалов участвуют люди, прямо скажем, далеко не последние - Джон Мальмстад, Ричард Дэвис, Ирина Белобровцева, все первостепенные исследователи из Прибалтики, США, Англии, то есть команда над этим работает международная и самого высокого класса) мог бы, рассказывая о своих персонажах и об их переписках, рассказать много чего интересного про каждого из своих.
Я могу добавить, что помимо вышедших двух томов, подготовлен третий том, и могу даже сказать, что это будет. Если первый и второй - это были коллективные сборники, то третий будет сборником авторским, он будет весь целиком посвящен одному очень сложному и большому корпусу - переписке Веры Николаевны Буниной, Галины Николаевны Кузнецовой, Леонида Зурова и Марги Степун. Это как раз то, что легло в основу сюжета известного фильма Алексея Учителя ''Дневник его жены''. Но только не то, как думал об этом Учитель, а то, как было на самом деле. Сюжет довольно любопытный, поскольку они все переписывались друг с другом и отделить одно от другого невозможно, это такой клубок, и он дается целиком.
Иван Толстой: Это будет третий том?
Олег Коростелев: Да. Уже готовится четвертый, который тоже будет немножко отличаться и от первого, и от второго, и от третьего. Это будет том, целиком посвященный ''Темным аллеям'', - с вариантами, с дюжиной непубликовавшихся рассказов, со всем аппаратном довольно интересным.
Иван Толстой: Олег, простите, что значит неопубликованные рассказы из сборника ''Темные аллеи''? Это невероятно слышать. Что это значит? У Бунина есть вообще неопубликованные рассказы по-русски?
Олег Коростелев: У Бунина есть неопубликованные рассказы, разумеется. В томе ''Литературного наследства'' была довольно большая подборка непубликовавшихся бунинских рассказов.
Иван Толстой: Но тому уже, простите, 40 лет. Мы с вами все-таки говорим в конце 2011, и до сих пор есть неопубликованные?
Олег Коростелев: Конечно. Архив Бунина, разрозненный, лежит в нескольких местах - основная эмигрантская часть лежит в Русском архиве Лидса, но это не весь его архив, а только часть этого архива. Он усиленно публикуется стараниями его хранителя Ричарда Дэвиса. Но если вы видели каталог, опись этого архива, то это огромный том большого формата, где только перечислены основные единицы хранения на, по-моему, 400 страницах мелкого текста. Соответственно, печатать там еще предстоит годами, а, может, десятилетиями, пока до всего этого дойдет.
Ну, разумеется, из художественных текстов большая часть опубликована, однако множество набросков осталось ненапечатанными, некоторые проходные рассказы, которые сам Бунин не посчитал необходимым не печатать, тоже остались не опубликованными.
Наверное, все вкратце знают историю ''Темных аллей''. Впервые вышел в кратком виде сборник, состоящий только из половины тех ''Темных аллей'', которые мы сейчас знаем. Во время войны, в 1943 году, в труднодоступном издании. После войны он был опубликован в гораздо более развернутом виде, но и это тоже было не все - и первое, и второе издание подвергались большой критике, поскольку по тем пуританским временам это все было очень скабрезно, там могло было быть страшное слово ''грудь'', да еще и ''обнаженная''. Всерьез народ негодовал. Как Бунин, да еще в таком возрасте, добро бы в 20 лет, как же он может, женатый человек!.. И сейчас, когда на это все смотришь, возникают другие мысли, но то время было действительно пуританским, что же сделаешь. Они даже самого Бунина убедили в том, что он был неправ. И он кое-что смягчил, а некоторые рассказы оставил напечатанными - видимо, по тем временам они казались совсем откровенными.
Николай Мельников: Шмелев пишет Ильину 27 ноября 1946 года: ''Никогда не смогу простить Бунину, что опоганил чистую русскую словесность порнографией''. (Это вышли ''Темные аллеи''). И дальше он рассказывает историю, может быть, выдуманную: ''Я не читал, но из рассказа знаю: Федор Павлович (имеется в виду Карамазов), ослабевший старый кобель пущает слюни. Понимаете ли, как такая книжечка, подкрепленная именем неприкосновенным, разлагает. Такое находит себе издателей, Зелюков и так далее''. И в другом месте тоже продолжает: ''Темные аллеи''. Изведи из ''Темных аллей'' душу мою''. Вот в таком духе он оценивает эту книгу, когда Бунин называется старым развратником, а его рассказы считаются порнографическими.
Олег Коростелев: Помимо этих томов, могу сказать, что до конца года выйдет еще один крупный корпус бунинской приписки во втором томе архива ''Современных записок'' - переписка Бунина и его семейства с соредакторами ''Современных записок''. Это 290 писем обоюдной переписки Бунина, Веры Николаевны и всех, кто жил на Бельведере (так это тогда называлось). И Бунаков (Фондаминский) так и называл их всех ''бельведером'', и из этого корпуса очень трудно изъять что-то, потому что дружили семьями. Зачастую Бунин с Верой Николаевной писали общее письмо Фондаминскому с женой, они отвечали. Вера Николаевна писала Фондаминскому специально какие-то платонические послания, все было так перемешано, что это корпус из 290 писем очень трудно раздергать по частям и вычленить оттуда, где тут Бунин, а где не совсем Бунин. Фондаминский так их называл, приезжал в ''Последние новости'' и говорил: ''Бельведер нам прислал тексты'', и показывал тексты Кузнецовой, Веры Николаевны, Зурова, Бунина, и все это шло в ''Последние новости'' и ''Современные записки''. А для ''Современных записок'' Бунин был не просто важным, он был писатель номер один, на нем строилась вся литературная политика, он шел непременно первым.
Один раз был случай, когда Бунин затягивал с присылкой текста и редакция обратилась к нему и сказала: ''У нас уже набраны другие тексты, поскольку вы затягиваете, может, мы первым поставим другой текст?''. Реакция последовала такая, что больше вопроса не возникало никогда, и он шел на первом месте.
С этого редакция имела бонусы - любой критик, начиная обзор журнала, а ''Современные записки'' рецензировались всем журналом, непременно на каждый номер писалось три-пять рецензий и обозревалось все в подробностях, и каждый рецензент, начиная с первого номера, то есть Бунина, настраивал таким образом камертон, а претензий к Бунину не было, и после этого уже говорил обо всех остальных. Может быть, отчасти и поэтому журнал ''Современные записки'' в критике Русского зарубежья получил такие блистательные отзывы - тоже из-за Бунина.
С другой стороны, в любой статье о ''Современных записках'' всегда первым номером идет Бунин, и для Бунина ''Современные записки'' тоже сыграли свою роль - все свои лучшие произведения эмигрантского периода он публиковал именно там. То есть, симбиоз был очень крепкий. Поэтому этот корпус из 290 писем - тоже очень интересный штрих и к бунинской биографии, и к биографии ''Современных записок'', и вообще ко всей истории эмигрантской литературы.
Иван Толстой: И в завершение нашей программы еще одна цитата. Владимир Набоков своей жене Вере Набоковой. Из Парижа в Берлин, 1936 год.
''С Gare du Nord я поехал на Avenue de Versailles посредством метро, так что прибыл с моими постепенно каменевшими и мрачневшими чемоданами в полном изнеможении. Здесь мне дали очаровательную комнату в прекрасной квартире. Только я начал раскладываться (было около половины восьмого), явился в нос говорящий Бунин и, несмотря на ужасное мое сопротивление, потащил обедать к Корнилову, ресторан такой. Сначала у нас совершенно не клеился разговор, кажется, главным образом из-за меня - я был устал и зол. Меня раздражало все: и его манера заказывать рябчика, и каждая интонация, и похабные шуточки, и нарочитое подобострастие лакеев. Так что он потом Алданову жаловался, что я все время думал о другом. Я так сердился, что с ним поехал обедать, как не сердился давно. Но к концу и потом, когда вышли на улицу, вдруг там и сям стали вспыхивать искры взаимности, и когда пришли в кафе ''Murat'', где нас ждал толстый Алданов, было совсем весело''.
