Ссылки для упрощенного доступа

Брент Скоукрофт о распаде СССР и опасениях администрации Джорджа Буша-старшего


Брент Скоукрофт
Брент Скоукрофт
Ирина Лагунина: В декабре этого года – 20-летие распада СССР. Стремительное развитие событий началось 8 декабря, с встречи в Беловежской пущи, в ходе которой главы Российской Федерации Борис Ельцин, Республики Беларусь Станислав Шушкевич и Украины Леонид Кравчук подписали Соглашение о создании Содружества независимых государств. В преамбуле этого документа говорилось: «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование». По мере того, как Советский Союз начинал трещать по швам, в Вашингтоне все более отчетливо вырисовывалась дилемма. С одной стороны, США немало инвестировали в Михаила Горбачева и его либеральные реформы в политике. С другой стороны, невозможно уже было игнорировать стремление советских республик к независимости. Как менялся подход администрации Джорджа Буша-старшего по мере того, как после Прибалтики все больше и больше союзных республик принимали решение выйти из состава СССР. Моя коллега в Вашингтоне Хезер Маэр беседовала на эту тему с советником по национальной безопасности в администрации Джорджа Буша-старшего Брентом Скоукрофтом.

Брент Скоукрофт: После того, как Джордж Буш вступил в должность, больше всего беспокойства стал вызывать один вопрос: как относиться к набиравшему силу духу либерализма, или брожению, в Восточной Европе, чтобы не повторять прошлого опыта. Ведь и в Берлине 1953-го, и в Венгрии 56-го, и в Чехословакии 68-го были всплески сопротивления, или назовите это иным образом, неважно, и они были подавлены Советским Союзом. Мы определенно не хотели повторения подобного. Мы хотели поддерживать и развивать процессы либерализации, но с такой силой и скоростью, чтобы у Советского Союза не возникло желания немедленно все это подавить. Мы не знали, как точно это сделать, для нас это было впервые.
Горбачев, в некотором смысле, делал за нас, как мы считали, нашу работу. Ведь – хотя мы и не считали его настоящим демократом – он пытался сделать Советский Союз более эффективным, покончить с коррупцией, равнодушием населения, пьянством и даже с репрессивной практикой режима, которая зажимала инициативу. В общем, он пытался сделать эту систему более действенной. И мы считали, что это правильно, так как в процессе преобразований он подрывал то, что держало эту систему на плаву.
В общем, вопрос о независимости республик встал довольно поздно. И в 1991 году Горбачев представлял себе некую новую форму СССР, он собирался сделать его скорее конфедеративным, нежели федеративным государством, что, в конце концов, закончилось распадом системы. Но также, в то же самое время, возникло соперничество между Ельциным и Горбачевым. Это соперничество развивалось медленно, потому что сначала они были товарищами по Центральному Комитету. И они постепенно все более и более отдалялись друг от друга до тех пор, пока – и это мое личное мнение – пока Ельцин не понял, что хорошая возможность отделаться от Горбачева – развалить Советский Союз. Ведь с развалом СССР для Горбачева не оставалось работы.

Хезер Маэр: Поначалу складывалось впечатление, что администрация Джорджа Буша не относилась к Борису Ельцину всерьез, предпочитая иметь дело с Горбачевым. Был какой-то определенный момент, когда вы почувствовали, что с Ельциным можно иметь дело. И если был, то когда и какой?

Брент Скоукрофт: Нам не приходилось выбирать, с кем иметь дело. Факт состоял в том, что Горбачев был президентом СССР. А Ельцин был либо мэром Москвы, либо потом президентом одной из советских республик. У них было совершенно разное положение, и мы, естественно, предпочитали иметь дело с президентом Советского Союза, а не с главой одной из составляющих этот союз частей. Это стало предметом обсуждения в нашей внутренней политике, когда Ельцин появился на публике и показал себя намного большим демократом, чем Горбачев. Но мы пытались работать с тем, что было в реальности. И после попытки переворота в 1991 году, когда позиции Горбачева были серьезно подорваны, фигура Ельцина стала более важной.

Хезер Маэр: Спектр политиков и глав государств, образовавшихся из распада СССР, был чрезвычайно разнолик. От истинных демократов типа Леннарда Мэри в Эстонии до упертого националиста Звиада Гамсахурдиа в Грузии, до советского аппаратчика, как Леонид Кучма на Украине. Насколько Вашингтон был подготовлен иметь дело со всеми этими людьми? Насколько быстро пришлось учиться?

Брент Скоукрофт: Учиться приходилось очень быстро – и не только из-за личных характеристик этих лидеров и их взглядов на политику, но и из-за того, что они представляли разные интересы. Рассматривать интересы Советского Союза было одной задачей, но рассматривать интересы 15 или 20 различных государств, которые к тому же были весьма специфическими, было совершенно иной задачей. Но я не помню, чтобы тогда мы думали в таких категориях. Перед нами разворачивалась история, и у нас совершенно не было уверенности, чем все это закончится. Так что мы просто пытались сделать все, чтобы этот процесс был мирным и успешным.

Хезер Маэр: 1 августа 1991 года, за менее чем 3 недели до путча, президент Буш произнес в украинском парламенте речь, в которой предостерег от «самоубийственного национализма». Колумнист «Нью-Йорк Таймс» назвал ее «Котлетой по-киевски». А через несколько недель украинцы подавляющим большинством проголосовали за независимость от СССР. Были ли споры по этому поводу в администрации президента? Кто-то был против того, чтобы Буш выступал столь резко против национализма?

Брент Скоукрофт: Особых споров по этому поводу не было, так как в той речи мы имели в виду нечто совсем иное, не те интерпретации в духе «Котлеты по-киевски». Ведь в то время все мы видели, что происходит в Югославии, где шесть маленьких областей, объединенных в одно небольшое государство, распадались на уже совсем мелкие осколки. То, что было тогда сказано нами в Киеве, имело отношение не к пребыванию Украины в составе СССР, а к проблемам самой Украины, ее восточной и западной частей, между которыми были противоречия и даже антагонизм. И мы заявили: не позволяйте самоубийственному национализму управлять вами. Таково было наше послание. Но, глядя из сегодняшнего дня, я бы не рекомендовал президенту произносить такую речь, слишком сложно все это.

Хезер Маэр: В 1991 году казалось, что Россия безвозвратно встала на путь демократического развития. Расцветали свободы, включая свободу прессы. Но потом к власти пришел Владимир Путин, и страна стала развиваться по авторитарному сценарию. Как вы оцениваете эту эволюцию? Она была предопределена? Или все еще есть надежда, что демократические ценности возродятся – может быть, при другом лидере?

Брент Скоукрофт: Я думаю, что, несомненно, надежда есть. Я думаю, что бывший Советский Союз, Россия, пытается сейчас нащупать свой путь. Со времен Петра Первого в России не прекращались дебаты между славянофилами и западниками. Они были и в Советском Союзе: является ли Россия европейской страной, многое приобретшей от Просвещения и Реформации, или она является страной азиатской, ориентирована на деспотизм, и у нее только внешний европейский лоск? И по-моему, в какой-то степени этот спор продолжается и сейчас. Я уверен, что в конечном итоге – возможно, через несколько поколений – россияне поймут, что они – часть Европы. Но на это требуется время.

Хезер Маэр: 20 лет назад царил безмерный оптимизм, впечатление, что идеи демократии и свободы открыли путь вперед, к лучшему будущему, к лучшей жизни, чем существовала до сих пор. Сегодня мы знаем: наш мир – не то прекрасное место, каким он обещал быть двадцать лет назад. Был ли иллюзией тогдашний оптимизм – и, если нет, то как мы его потеряли?

Брент Скоукрофт: Оптимизм не был иллюзией – ведь «холодная война» закончилась, и для человечества это было благом. Иллюзией было представление о том, что переход к будущему будет легким. Ведь на самом деле что произошло в Советском Союзе: Горбачев, пытаясь сделать Советский Союз более эффективным, прежде всего, попытался усовершенствовать его политическую структуру. А после того, как он усовершенствовал политическую структуру, у него не осталось власти для управления экономикой. Экономические проблемы были унаследованы Борисом Ельциным и заключались они в том, что экономика была советской. Ельцин устроил приватизацию, чтобы получить средства для управления страной. А потом объявился Путин и сказал Ельцину: «Вы раздали всю советскую индустрию и предложили губернаторам столько власти, сколько они могли взять. Так страной не правят». И он принялся проводить обратную политику централизации. Так что, это эволюция - россияне пытаются найти, где же все-таки их собственный центр тяжести.
XS
SM
MD
LG