Венеция: обретённый рай. 11 современных русских поэтов в офортах Кати Марголис / Venezia: paradiso ritrovato. 11 poeti russi contemporanei nelle illustrazioni di Katia Margolis. – Russia-Italia / Россия-Италия: Associazione Vassilij Polenov, 2011. – 92 с.
Двуязычный сборник стихотворений о Венеции-рае – проводник в некоторые области "русского венецианского мифа" (так назвал в предисловии к книге русское переживание этого города литературовед-славист Витторио Страда). В некоторые - поскольку областей у него куда больше, чем успели выговорить на без малого сотне страниц одиннадцать русских поэтов, сведённых вместе издательской волей - да ещё взволнованностью этим неимоверным городом. Местом, как выразился опять же Страда, "эстетического паломничества" каждого из них.
По-настоящему, конечно, город – всякий, а не только такой фантастический, как Главная Героиня сборника - возникает между городом и человеком. И даже – главным образом в человеке. Сам город как таковой, тот, который можно пройти, увидеть, услышать, пощупать, понюхать – не более, чем повод к городу, стимул и сырой материал для него. Он начинается всерьёз не прежде, чем станешь его вспоминать, восстанавливать по оставленным в тебе следам. А ещё больше – когда его воображаешь. Когда им начинаешь бредить. Полнее и острее всего он видится с закрытыми глазами. А лучше всего, пожалуй – в сновидениях, хотя бы и наяву (что такое культура, если не сны наяву?).
"Мы любили играть, - вспоминает о своём довенецианском детстве Катя Марголис, - в закорючки: один рисовал каляку, а другой говорил «стоп» и нужно было придумать, как из закорючки сделать картинку. В случайном хаосе линий нужно было увидеть, услышать, узнать, угадать образ будущих фраз, самиздат совпадений, закоулки судьбы, цельность слов, нераздельность любви, неизбежность чудес, эмбрионы понятий, начало значений…"
Такую-то – порождающую миры - закорючку и ставит нам Венеция, властными каменными пальцами - на изнанке век. И сама же говорит: "стоп!" И, не дожидаясь оклика, от её прикосновения начинают разрастаться, разбегаться в разные стороны, петлять «закоулки судьбы», разворачиваться - «эмбрионы понятий»…
Венеция – город, специально предназначенный для того, чтобы сниться, быть наваждением, преследовать, забираться человеку под веки и гореть там раскалённой монетой. Её стоило бы выдумать – и даже удивительно, что она и вправду есть, звучит голосами, пахнет морем. Поэтому-то она и побуждает выдумывать её ещё больше. Хотите вывести себя из равновесий? – Вам туда.
Каждый из авторов книги выдумывает Серениссиму по-своему. Каждый подбирает ей ритмические соответствия – в такт собственному движению по её мостам и набережным. Каждый наговаривает свой пласт бесконечного венецианского текста русской литературы. Каждый вычитывает из неё (вчитывает в неё; велика ли разница?) своё послание. Каждый становится первооткрывателем: ведь Венеций ровно столько, сколько увидевших и вообразивших её.
И читателя обступают разные города. Тёмная, осторожная, вкрадчивая и внутренне беспокойная – как сбивчиво её дыхание! - Венеция Юрия Кублановского: "Ровные всплески лагуны впотьмах / с дрёмными сваями / в предупредительных огоньках / порознь и стаями", с её дворцами, "что, как тротилом, начинены / сумрачной древностью. / Слёзы бегут с каждой стены / с цвелью и ревностью." Леденящая, омываемая, кажется, самой Летой Венеция Александра Кушнера: "…и торчат деревянные сваи, / И на привязи чёрные, в ряд / Катафалкоподобные стаи / Так нарядно и праздно стоят…" Уклончивая, укрывчивая, уворачивающаяся от взгляда чужака – "изнаночная" Венеция Елены Ушаковой: "…улица в тени и этот мостик – как частной жизни скромной воплощенье, / Как комната, куда не входят гости, / Как мысли простодушной ответвленье…" Сияющая драгоценностями, одышливая от их избытка – Венеция Алексея Пурина: "Не кошелёк, расшитый бисером, / набитый тяжкими дукатами, - / плывёт Сан Марко первым глиссером / к лагуне дугами покатыми, / из тьмы сверкающими сводами - / Язона золотой овчиною, / жемчужиной, рождённой водами - / их пасмурной первопричиною…"
Сколько их, Венеций! Они кричат, как чайки!
Рай ли это? Скорее, многомирие.
И в эстетике ли – в красоте ли тут дело? Скорее, подумаешь, в некотором экзистенциальном беспокойстве, которое и гонит людей в этот насыщенный множеством разноречивых проекций город, чтобы расширять прикосновением к нему свою жизнь, увеличивать в ней количество измерений.
Отдельную Венецию – совсем уж снящуюся, внимательные сновидцы узнают! - являют нам в книге рисунки Кати Марголис, инициатора издания – московской художницы, венецианской жительницы (да, это её мы цитировали в начале). В самом конце сборника она добавила к здешним поэтическим голосам и свой, прозаический – и в её эссе Венеция, очередной раз сменив облик, брызнула звонкими солнечными пятнами – легкомысленными, совсем, казалось бы, необязательными: "Каждое утро звон колоколов рассыпается по окрестностям. И уже субботу разменяли монетками, в канале напротив новый день пустил корешки в книжки на полках, запрыгал по дому солнечным зайчиком, а на сдачу оставил пятачки".
И это – Венеция-царица, полная тёмной памяти, летейского плеска? Да: потому, что она уже не чужой экзотический город, не свидетельство огромной, как старый корабль, истории, а просто дом!
Для исследователя такие книги – истинная радость. Поэтика пространства здесь, как и следовало ожидать, неотделима от поэтики домысливания, дочувствования, довоображения. Когда-нибудь непременно должна возникнуть (не возникла ли уже?), на перекрёстке разных дисциплин – географии, психологии, эстетики, (антропологию не забудьте! да заимствуйте у литературоведения парочку приёмов – "текст" ведь)…, - наука, которая сделает предметом своего внимания восприятие-выдумывание городов, его закономерности, объединяющие всех: и поэтов, и туристов, и мыслителей, и простаков, и местных, погружённых в свои заботы, жителей (урбанография? урбаноскопия?). Измерит его и исчислит. Уловит в сети. Читаешь и подпрыгиваешь от нетерпения: когда наконец она появится? Ведь столько просится к ней в руки роскошного материала! – не поможет ли он в конце концов понять, что и почему с нами делают города, как им удаётся – нашими собственными руками – привязывать нас и подчинять себе?
Ну, а пока мы этого не поняли, простой читатель-зевака получает не менее живую (как венецианская своевольная вода) радость от праздного шатания по разным Венециям разных поэтов. И сравнивает их с собственной, маленькой, тайной, зажатой в кулаке, которой ещё никто не видел.
Двуязычный сборник стихотворений о Венеции-рае – проводник в некоторые области "русского венецианского мифа" (так назвал в предисловии к книге русское переживание этого города литературовед-славист Витторио Страда). В некоторые - поскольку областей у него куда больше, чем успели выговорить на без малого сотне страниц одиннадцать русских поэтов, сведённых вместе издательской волей - да ещё взволнованностью этим неимоверным городом. Местом, как выразился опять же Страда, "эстетического паломничества" каждого из них.
По-настоящему, конечно, город – всякий, а не только такой фантастический, как Главная Героиня сборника - возникает между городом и человеком. И даже – главным образом в человеке. Сам город как таковой, тот, который можно пройти, увидеть, услышать, пощупать, понюхать – не более, чем повод к городу, стимул и сырой материал для него. Он начинается всерьёз не прежде, чем станешь его вспоминать, восстанавливать по оставленным в тебе следам. А ещё больше – когда его воображаешь. Когда им начинаешь бредить. Полнее и острее всего он видится с закрытыми глазами. А лучше всего, пожалуй – в сновидениях, хотя бы и наяву (что такое культура, если не сны наяву?).
"Мы любили играть, - вспоминает о своём довенецианском детстве Катя Марголис, - в закорючки: один рисовал каляку, а другой говорил «стоп» и нужно было придумать, как из закорючки сделать картинку. В случайном хаосе линий нужно было увидеть, услышать, узнать, угадать образ будущих фраз, самиздат совпадений, закоулки судьбы, цельность слов, нераздельность любви, неизбежность чудес, эмбрионы понятий, начало значений…"
Такую-то – порождающую миры - закорючку и ставит нам Венеция, властными каменными пальцами - на изнанке век. И сама же говорит: "стоп!" И, не дожидаясь оклика, от её прикосновения начинают разрастаться, разбегаться в разные стороны, петлять «закоулки судьбы», разворачиваться - «эмбрионы понятий»…
Венеция – город, специально предназначенный для того, чтобы сниться, быть наваждением, преследовать, забираться человеку под веки и гореть там раскалённой монетой. Её стоило бы выдумать – и даже удивительно, что она и вправду есть, звучит голосами, пахнет морем. Поэтому-то она и побуждает выдумывать её ещё больше. Хотите вывести себя из равновесий? – Вам туда.
Каждый из авторов книги выдумывает Серениссиму по-своему. Каждый подбирает ей ритмические соответствия – в такт собственному движению по её мостам и набережным. Каждый наговаривает свой пласт бесконечного венецианского текста русской литературы. Каждый вычитывает из неё (вчитывает в неё; велика ли разница?) своё послание. Каждый становится первооткрывателем: ведь Венеций ровно столько, сколько увидевших и вообразивших её.
И читателя обступают разные города. Тёмная, осторожная, вкрадчивая и внутренне беспокойная – как сбивчиво её дыхание! - Венеция Юрия Кублановского: "Ровные всплески лагуны впотьмах / с дрёмными сваями / в предупредительных огоньках / порознь и стаями", с её дворцами, "что, как тротилом, начинены / сумрачной древностью. / Слёзы бегут с каждой стены / с цвелью и ревностью." Леденящая, омываемая, кажется, самой Летой Венеция Александра Кушнера: "…и торчат деревянные сваи, / И на привязи чёрные, в ряд / Катафалкоподобные стаи / Так нарядно и праздно стоят…" Уклончивая, укрывчивая, уворачивающаяся от взгляда чужака – "изнаночная" Венеция Елены Ушаковой: "…улица в тени и этот мостик – как частной жизни скромной воплощенье, / Как комната, куда не входят гости, / Как мысли простодушной ответвленье…" Сияющая драгоценностями, одышливая от их избытка – Венеция Алексея Пурина: "Не кошелёк, расшитый бисером, / набитый тяжкими дукатами, - / плывёт Сан Марко первым глиссером / к лагуне дугами покатыми, / из тьмы сверкающими сводами - / Язона золотой овчиною, / жемчужиной, рождённой водами - / их пасмурной первопричиною…"
Сколько их, Венеций! Они кричат, как чайки!
Рай ли это? Скорее, многомирие.
И в эстетике ли – в красоте ли тут дело? Скорее, подумаешь, в некотором экзистенциальном беспокойстве, которое и гонит людей в этот насыщенный множеством разноречивых проекций город, чтобы расширять прикосновением к нему свою жизнь, увеличивать в ней количество измерений.
Отдельную Венецию – совсем уж снящуюся, внимательные сновидцы узнают! - являют нам в книге рисунки Кати Марголис, инициатора издания – московской художницы, венецианской жительницы (да, это её мы цитировали в начале). В самом конце сборника она добавила к здешним поэтическим голосам и свой, прозаический – и в её эссе Венеция, очередной раз сменив облик, брызнула звонкими солнечными пятнами – легкомысленными, совсем, казалось бы, необязательными: "Каждое утро звон колоколов рассыпается по окрестностям. И уже субботу разменяли монетками, в канале напротив новый день пустил корешки в книжки на полках, запрыгал по дому солнечным зайчиком, а на сдачу оставил пятачки".
И это – Венеция-царица, полная тёмной памяти, летейского плеска? Да: потому, что она уже не чужой экзотический город, не свидетельство огромной, как старый корабль, истории, а просто дом!
Для исследователя такие книги – истинная радость. Поэтика пространства здесь, как и следовало ожидать, неотделима от поэтики домысливания, дочувствования, довоображения. Когда-нибудь непременно должна возникнуть (не возникла ли уже?), на перекрёстке разных дисциплин – географии, психологии, эстетики, (антропологию не забудьте! да заимствуйте у литературоведения парочку приёмов – "текст" ведь)…, - наука, которая сделает предметом своего внимания восприятие-выдумывание городов, его закономерности, объединяющие всех: и поэтов, и туристов, и мыслителей, и простаков, и местных, погружённых в свои заботы, жителей (урбанография? урбаноскопия?). Измерит его и исчислит. Уловит в сети. Читаешь и подпрыгиваешь от нетерпения: когда наконец она появится? Ведь столько просится к ней в руки роскошного материала! – не поможет ли он в конце концов понять, что и почему с нами делают города, как им удаётся – нашими собственными руками – привязывать нас и подчинять себе?
Ну, а пока мы этого не поняли, простой читатель-зевака получает не менее живую (как венецианская своевольная вода) радость от праздного шатания по разным Венециям разных поэтов. И сравнивает их с собственной, маленькой, тайной, зажатой в кулаке, которой ещё никто не видел.
