Цветы, свечи, портреты. У дома в Витебске, где жил Владислав Ковалев. У памятной доски на станции метро "Октябрьская" в Минске. У здания посольства Белоруссии в Москве.
Вглядываешься в эти картинки – и не сразу постигаешь их смысл.
Мы же помним теракты в России, во всем их разнообразии, с загадками и непонятками, как выражался Шамиль Басаев. Подозреваемых судили и приговаривали, осужденные умирали в тюрьмах, задохнувшихся террористок на Дубровке добивал спецназ, и это вызывало сложные чувства, но такого у нас никогда не было. Чтобы люди открыто, даже демонстративно выражали скорбь по убитым "злодеям". Чтобы к дому, где жил таинственный Пуманэ или там ваххабит Раздобудько, если тот вообще существовал, несли белые розы и красные гвоздики. В голову не приходило.
Белорусский феномен достоин исследования.
Во-первых, отвращение внушает сама по себе смертная казнь, а Белоруссия – единственное государство в Европе, где эта высшая мера социальной защиты еще не отменена. Сообщение о том, что двух молодых людей, пусть даже преступников, хладнокровно пристрелили в тюрьме, ужасает, и для этого не надо быть принципиальным противником узаконенного убийства или помнить про шестую заповедь. Есть нечто, заложенное в человеческой природе, что противится казни.
Во-вторых, слишком много вопросов вызывает процесс по делу Ковалева и Коновалова. Этот странный теракт, столь же нелепый, сколь и чудовищный – без очевидных мотивов и целей. Эти странные подозреваемые, какие-то химики-самоучки, совершенно не похожие на террористов. Эта странная, мгновенная их поимка, буквально на следующий день после взрыва. Этот странный суд, по завершении которого в зале звучали крики: "Позор!", "Палачи!", но не по адресу приговоренных убийц. Позором клеймили следователей, судью и прокуроров.
В-третьих, чрезвычайно важен фактор Лукашенко. Это еще называется "репутацией", и когда батька, метафорически заламывая руки, заявляет, что самым тяжелым занятием в его жизни является работа со смертниками, которые обращаются к нему с просьбой о помиловании, то не надо быть Станиславским, чтобы не поверить. Зато безоговорочного доверия заслуживают версии, связанные с его, так сказать, политикой. Как внутренней, так и внешней.
Внутри Белоруссии он последовательно нагнетает страхи, вбивая в головы соотечественников, что их президент страшнее любого кризиса. Тому способствуют и "черные списки" невыездных белорусов, что прямо противоречит закону, и навязываемая гражданам психология осажденной крепости, и общая атмосфера удушающего маразма. И чем ясней он осознает свою абсолютную власть в маленькой стране и абсолютное одиночество в мире, тем сильней лютует.
Что касается политики внешней, то здесь картина прямо противоположная: страшно самому Александру Григорьевичу. Запад уже объявил ему холодную войну, дело дошло и до отзыва послов, а Восток в лице партнера по союзному государству доброжелательно и терпеливо ожидает, когда полностью обанкротившаяся Белоруссия распродаст все мало-мальски ценные активы, что де-факто будет означать утрату независимости и присоединение к России. Вместе с батькой или без него – не принципиально. На этом фоне тревоги насчет переноса мирового хоккейного первенства из Белоруссии в какую-нибудь другую, не столь экзотичную страну, выглядят уже вполне обоснованными, но мелкими. Лукашенко проигрывает по-крупному, как никогда в жизни, и уже непонятно, кто может прийти ему на помощь. Игры в многовекторную политику, с метаниями на Запад и на Восток, закончились и уже никому не интересны.
Все-таки это жутковато – быть последним европейским диктатором.
Можно также предположить, что он и сам не знает, кто организовал теракт в минском метро, даже если поверить, что на прошлой неделе были казнены исполнитель и пособник. И это для него печальней всего, кого бы он ни подозревал: окружение из спецслужб, друзей с Востока или "пятую колонну". Однако характер в 57 лет не поменяешь, и Лукашенко вновь демонстрирует единственное, на что способен: крутость и непреклонность. Он снова пугает мир и белорусов, отказываясь помиловать двух молодых людей, и сообщения о расстрелах публикуются почти сразу после того, как он принимает свое окончательное решение по делу о теракте.
А у дома, где жил один из казненных, лежат цветы и горят свечи. Милиция утаскивает их, цветы появляются снова, и властям приходится организовывать постоянное дежурство. Это такой бунт по-белорусски: свечи и цветы в память о молодых людях, про которых точно не известно, преступники они или нет. Точно все известно только про Лукашенко, но в этом знании так много печали для его сограждан, что кажется, будто возлагая цветы, они оплакивают себя.
Вглядываешься в эти картинки – и не сразу постигаешь их смысл.
Мы же помним теракты в России, во всем их разнообразии, с загадками и непонятками, как выражался Шамиль Басаев. Подозреваемых судили и приговаривали, осужденные умирали в тюрьмах, задохнувшихся террористок на Дубровке добивал спецназ, и это вызывало сложные чувства, но такого у нас никогда не было. Чтобы люди открыто, даже демонстративно выражали скорбь по убитым "злодеям". Чтобы к дому, где жил таинственный Пуманэ или там ваххабит Раздобудько, если тот вообще существовал, несли белые розы и красные гвоздики. В голову не приходило.
Белорусский феномен достоин исследования.
Во-первых, отвращение внушает сама по себе смертная казнь, а Белоруссия – единственное государство в Европе, где эта высшая мера социальной защиты еще не отменена. Сообщение о том, что двух молодых людей, пусть даже преступников, хладнокровно пристрелили в тюрьме, ужасает, и для этого не надо быть принципиальным противником узаконенного убийства или помнить про шестую заповедь. Есть нечто, заложенное в человеческой природе, что противится казни.
Во-вторых, слишком много вопросов вызывает процесс по делу Ковалева и Коновалова. Этот странный теракт, столь же нелепый, сколь и чудовищный – без очевидных мотивов и целей. Эти странные подозреваемые, какие-то химики-самоучки, совершенно не похожие на террористов. Эта странная, мгновенная их поимка, буквально на следующий день после взрыва. Этот странный суд, по завершении которого в зале звучали крики: "Позор!", "Палачи!", но не по адресу приговоренных убийц. Позором клеймили следователей, судью и прокуроров.
В-третьих, чрезвычайно важен фактор Лукашенко. Это еще называется "репутацией", и когда батька, метафорически заламывая руки, заявляет, что самым тяжелым занятием в его жизни является работа со смертниками, которые обращаются к нему с просьбой о помиловании, то не надо быть Станиславским, чтобы не поверить. Зато безоговорочного доверия заслуживают версии, связанные с его, так сказать, политикой. Как внутренней, так и внешней.
Внутри Белоруссии он последовательно нагнетает страхи, вбивая в головы соотечественников, что их президент страшнее любого кризиса. Тому способствуют и "черные списки" невыездных белорусов, что прямо противоречит закону, и навязываемая гражданам психология осажденной крепости, и общая атмосфера удушающего маразма. И чем ясней он осознает свою абсолютную власть в маленькой стране и абсолютное одиночество в мире, тем сильней лютует.
Что касается политики внешней, то здесь картина прямо противоположная: страшно самому Александру Григорьевичу. Запад уже объявил ему холодную войну, дело дошло и до отзыва послов, а Восток в лице партнера по союзному государству доброжелательно и терпеливо ожидает, когда полностью обанкротившаяся Белоруссия распродаст все мало-мальски ценные активы, что де-факто будет означать утрату независимости и присоединение к России. Вместе с батькой или без него – не принципиально. На этом фоне тревоги насчет переноса мирового хоккейного первенства из Белоруссии в какую-нибудь другую, не столь экзотичную страну, выглядят уже вполне обоснованными, но мелкими. Лукашенко проигрывает по-крупному, как никогда в жизни, и уже непонятно, кто может прийти ему на помощь. Игры в многовекторную политику, с метаниями на Запад и на Восток, закончились и уже никому не интересны.
Все-таки это жутковато – быть последним европейским диктатором.
Можно также предположить, что он и сам не знает, кто организовал теракт в минском метро, даже если поверить, что на прошлой неделе были казнены исполнитель и пособник. И это для него печальней всего, кого бы он ни подозревал: окружение из спецслужб, друзей с Востока или "пятую колонну". Однако характер в 57 лет не поменяешь, и Лукашенко вновь демонстрирует единственное, на что способен: крутость и непреклонность. Он снова пугает мир и белорусов, отказываясь помиловать двух молодых людей, и сообщения о расстрелах публикуются почти сразу после того, как он принимает свое окончательное решение по делу о теракте.
А у дома, где жил один из казненных, лежат цветы и горят свечи. Милиция утаскивает их, цветы появляются снова, и властям приходится организовывать постоянное дежурство. Это такой бунт по-белорусски: свечи и цветы в память о молодых людях, про которых точно не известно, преступники они или нет. Точно все известно только про Лукашенко, но в этом знании так много печали для его сограждан, что кажется, будто возлагая цветы, они оплакивают себя.
