Этой весной нью-йоркцы впервые познакомились с художником, который считается лучшим в Китае всего XX века - Фу Баоши. Метрополитен, объединившись с музеями Нанкина и Кливленда, показал ретроспективу мастера, который сумел модернизировать китайскую живопись, стать любимцем Мао Цзэдуна и сохранить свою репутацию среди самых взыскательных ценителей (на аукционах его работы продают по два миллиона).
Органичные для восточной, но не западной традиции картины Фу Баоши станут нам ближе, если сравнить их с двумя одинаково сумасшедшими художниками Зверевым и Поллаком. Первый писал окурком, выхватывая форму у хаоса, второй плясал с краской вдоль холста. Когда Поллака спросили, почему он не изображает природу, тот отвечал, что он сам - природа.
В сущности, это - очень китайская мысль. Чтобы выпустить наружу заключенную в нем природу, Фу Баоши часто писал пьяным. Признаваясь - вернее, хвастаясь этим - он вписывался в традицию, которая учила, что у мастерства есть пять ступеней. Первые четыре требуют многолетней муштры, покончив с которой художник достигает высшей точки и, забывая все, чему учился, мажет, как придется.
На эту ступень Фу Баоши взошел в самые трудные годы войны. Среди разрухи, голода и бедствий он открыл новый, почти неизвестный китайской живописи мотив: дождь. Выставленный в Метрополитен свиток "Бамбук в дождь и туман" помечен 1944 годом и описывает, как это принято и в китайской поэзии, сугубо реальное событие. Внезапный ливень, заставший художника на горной тропе, открыл ему, а значит – нам, глаза на мимолетную красоту природы. В горах это бывает, ибо там, подальше от дома, ты сильнее ощущаешь свою уязвимость. Набросав густой тушью бамбуковую рощу, мостик, фигурку с бесполезным зонтиком и могучую, полускрытую в дымке гору, Фу Баоши исполосовал уже законченный свиток косыми линиями разбавленной, почти невидимой туши. Орудуя кистью из жесткого конского волоса, художник смазал с картины все приметы совершенства и достиг того, к чему стремился: не вырвал пейзаж у природы, а перенес нас в нее.
Достигнув вершины, Фу стал наставником, но у него оказался сильный конкурент. В 1949 Китай стал красным, и новые вожди заменили китайское искусство соцреализмом сталинского образца. Отрешенный от академии, лишенный учеников, Фу стоял перед знакомым выбором между жизнью и искусством. Чтобы сохранить завоеванное, он пошел на удивительный компромисс между коммунизмом и дзен-буддизмом. Не отказавшись от своей медитативной манеры, он стал писать и то, чего от него требовали: стройки, угольные копи, фабричные трубы и телеграфные столбы. Среди поздних работ Фу есть путевые зарисовки – заводская жизнь Румынии, чехословацкий рабочий поселок, иркутский аэродром. Написанные все тем же беглым, но безукоризненным мазком, эти картины напоминают симфонию Шостаковича на слова Безыменского: ноты борются со стихами, и мастерство не исключает отвращения. Справившись с ним, художник иллюстрировал стихи самого Мао, взяв из них то, что давало ему карт-бланш: пейзаж. Даже для китайских коммунистов запретить "горы и реки" было так же немыслимым, как для русских - ямб и хорей.
Фу Баоши писал рассветы, закаты и Мао Цзедуна, переплывающего Ян-цзы. Идя по своему пути, он создал уникальный феномен: красный дзен. Но все же его счастье, что он умер в 1965, всего года не дожив до культурной революции, которая привела китайский коммунизм к его высшей и последней стадии – каннибализму.
Органичные для восточной, но не западной традиции картины Фу Баоши станут нам ближе, если сравнить их с двумя одинаково сумасшедшими художниками Зверевым и Поллаком. Первый писал окурком, выхватывая форму у хаоса, второй плясал с краской вдоль холста. Когда Поллака спросили, почему он не изображает природу, тот отвечал, что он сам - природа.
В сущности, это - очень китайская мысль. Чтобы выпустить наружу заключенную в нем природу, Фу Баоши часто писал пьяным. Признаваясь - вернее, хвастаясь этим - он вписывался в традицию, которая учила, что у мастерства есть пять ступеней. Первые четыре требуют многолетней муштры, покончив с которой художник достигает высшей точки и, забывая все, чему учился, мажет, как придется.
На эту ступень Фу Баоши взошел в самые трудные годы войны. Среди разрухи, голода и бедствий он открыл новый, почти неизвестный китайской живописи мотив: дождь. Выставленный в Метрополитен свиток "Бамбук в дождь и туман" помечен 1944 годом и описывает, как это принято и в китайской поэзии, сугубо реальное событие. Внезапный ливень, заставший художника на горной тропе, открыл ему, а значит – нам, глаза на мимолетную красоту природы. В горах это бывает, ибо там, подальше от дома, ты сильнее ощущаешь свою уязвимость. Набросав густой тушью бамбуковую рощу, мостик, фигурку с бесполезным зонтиком и могучую, полускрытую в дымке гору, Фу Баоши исполосовал уже законченный свиток косыми линиями разбавленной, почти невидимой туши. Орудуя кистью из жесткого конского волоса, художник смазал с картины все приметы совершенства и достиг того, к чему стремился: не вырвал пейзаж у природы, а перенес нас в нее.
Достигнув вершины, Фу стал наставником, но у него оказался сильный конкурент. В 1949 Китай стал красным, и новые вожди заменили китайское искусство соцреализмом сталинского образца. Отрешенный от академии, лишенный учеников, Фу стоял перед знакомым выбором между жизнью и искусством. Чтобы сохранить завоеванное, он пошел на удивительный компромисс между коммунизмом и дзен-буддизмом. Не отказавшись от своей медитативной манеры, он стал писать и то, чего от него требовали: стройки, угольные копи, фабричные трубы и телеграфные столбы. Среди поздних работ Фу есть путевые зарисовки – заводская жизнь Румынии, чехословацкий рабочий поселок, иркутский аэродром. Написанные все тем же беглым, но безукоризненным мазком, эти картины напоминают симфонию Шостаковича на слова Безыменского: ноты борются со стихами, и мастерство не исключает отвращения. Справившись с ним, художник иллюстрировал стихи самого Мао, взяв из них то, что давало ему карт-бланш: пейзаж. Даже для китайских коммунистов запретить "горы и реки" было так же немыслимым, как для русских - ямб и хорей.
Фу Баоши писал рассветы, закаты и Мао Цзедуна, переплывающего Ян-цзы. Идя по своему пути, он создал уникальный феномен: красный дзен. Но все же его счастье, что он умер в 1965, всего года не дожив до культурной революции, которая привела китайский коммунизм к его высшей и последней стадии – каннибализму.
