Марина Тимашева: В афише театра Камбуровой недавно появился спектакль "Черно-белое кино". Он поставлен на стихи Юрия Левитанского. Музыка написана Ларисой Критской и Олегом Синкиным. Он же – за фортепьяно. На скрипке – Татьяна Масленникова. В ролях заняты актрисы-певицы Елена Камбурова, Елена Веремеенко, Виктория Тихомирова, а также Александр Пономарев. Он же - режиссер спектакля - читает стихи и тексты от Автора. На постановку его пригласила Камбурова.
На маленькой сцене театра – массивный старинный деревянный стол и металлическая кровать. Они попали в спектакль прямо из стихов Левитанского : "Кровать и стол, и ничего не надо больше". Вместо задника – экран. Кадры хроники разных лет и современная съемка, стилизованная под документальную. Прежде помещение, в котором теперь располагается театр Камбуровой, занимал кинотеатр "Спорт".
"Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актеру не прощает плохо сыгранную роль –
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно..."
Александр Пономарев поставил много спектаклей, основанных на поэтических текстах, в этом деле он – настоящий мастер. Но прежде в поле его зрения попадали стихи Алексея Крученых ("Победа над солнцем" в РАМТе), Велимира Хлебникова ("Зангези"), Александра Введенского ("Кругом возможно Бог"), Даниила Хармса ("Елизавета Бам") – в созданном им театре-студии "Чет-нечет". Поэтическая природа стихов Юрия Левитанского – иная:
Александр Пономарев: Не стоит кокетничать и говорить, что со сложными стихами работать проще. Но я открыл книгу, прочел и услышал искреннюю интонацию стихов Левитанского, которая в дефиците, на фоне нынешних, можно сказать, мерзостей. Поэт он, конечно, удивительный, не скажу великий, но это кристально чистые стихи…
Марина Тимашева: Одно из главных действующих лиц спектакля – старый календарь. Листочки отрывают и сжигают один за другим. Простая, ясная метафора быстротечности жизни.
(Звучит фрагмент спектакля)
Марина Тимашева: Александр Пономарев, лидер театральной компании "Чет-нечет", автор многих замечательных спектаклей, в последние годы редко работает в театре, больше – на радио "Культура", и с этой темы я начинаю разговор с ним.
Сколько лет прошло с тех пор, как вы поставили последний спектакль на московской сцене, и до тех пор, пока вы поставили спектакль "Черно-белое кино" в театре Камбуровой?
Александр Пономарев: Если считать "Чет-нечет" театром, который время от времени, как желтая подводная лодка, всплывает, то последний был спектакль "Кандинских-2" по Саше Строганову. До 2006 года он игрался, сезон мы умудрились его продержать. Это было трудно, потому что я вышел из проекта "Открытая сцена" и делал это на свои деньги. Прошло 6 лет, была "Снегурочка" в Саратове и продолжались разговоры с Малой Бронной , которые вроде бы вызревают в осуществление двух постановок.
Марина Тимашева: В театре вы действительно последнее время работали мало, но работали все эти годы на радио и делали радиоспектакли. Вы помните примерно, сколько спектаклей для радио сделали?
Александр Пономарев: Я не считал, но около сотни, по-моему. Все это вышло из "Чет-нечета" в 94 году, две первые работы – это работы театра, "Госпожа Ленин" и, прежде всего, "Зангези". Мне это страшно близко до сих пор, я счастливый человек, я умудряюсь быть и сам по себе двоякодышащим, амфибией, и актером, и режиссером, но еще и заниматься принципиально разными театрами: театр – это одно, телетеатр, где я тоже что-то понаделал – другое, радиотеатр – третье.
Марина Тимашева: Если говорить о радиотеатре, в чем принципиальное отличие? Вы точно так же читаете текст, разбираете текст, репетируете с актерами. В чем особенность?
Александр Пономарев: Прежде всего, задача, главная задача. В чем для меня основная прелесть? Не видно артистов, не видно сценографии, ничего не видно. Мы все воспитывались, наше поколение воспитывалось и сейчас это возвращается, на пластинках, на развитии воображения. Для слушателя есть шанс самому эту картинку построить, по голосу актера. Если это талантливая работа, конечно.
Марина Тимашева: Хороший артист в театре и хороший артист на радио – совпадает?
Александр Пономарев: Это не всегда совпадает. Бывает просто не радийность. Актер может при этом хорошо озвучивать фильмы свои, роли чужие, дубляжом заниматься , но не обязательно, что он может работать, когда его не видно. Бывает просто очень плоско. Я не скрою, сейчас меньше испытываю прессинга: нет, возьмите обязательно молодую звезду. Я иногда вынужден был идти на это, и опасения мои оправдывались, что эта молодая звезда по сравнению с мастодонтами, с которыми одно счастье работать на радио, выглядит, мягко говоря, бледно. Я сейчас больше свободен в выборе материала, мне не говорят, как в театре часто: кому это сейчас нужно? Вот счастье - выбор материала, возможность работать. У меня работали Смоктуновский - последняя роль на радио, Гердт - последняя роль на радио, Козаков - последняя роль на радио, Юрий Васильевич Яковлев - дай Бог ему здоровья. И работы все не стыдно показать до сих пор.
Марина Тимашева: Между тем, потребность работы в драматическом театре не пропадает, несмотря на то, что в театре происходят такие вещи, которые могут отбить желание не только у зрителя ходить в эти театры, не только у актеров работать в этих спектаклях, но и у режиссеров.
Александр Пономарев: Да, не пропадает. Другое дело, что я сейчас не только поставил, но и играю. В ''Черно-белом кино'' есть такой текст: "И гнуло меня, и ломало, но все-таки мне повезло''. Так вот, я про себя играю, это очень легко.
Бывали такие случаи, когда я был на грани того, чтобы уехать из страны, не просто уехать в никуда – звали в ту же Германию. Я отказался, несмотря на то, что предложения поступали в тяжелый период, когда здесь у меня закончился фактически этап с "Чет-Нечетом", произошел дефолт. Но все равно один из аспектов не только в актерской профессии – терпение. Сейчас, похоже, начинается работа на Малой Бронной и запланирована на конец года работа в Школе драматического искусства, художественным руководителем которой является Игорь Яцко.
Марина Тимашева: А что - где?
Александр Пономарев: На Малой Бронной пьеса с молодыми актерами, которая три с половиной года уже обсуждается. Она пришла ко мне от художницы, которая эмигрировала в Канаду, Мирошниченко, и там подружилась с Ларисой Авадис, переводчицей пьесы Рамбле, современного франкоязычного канадца, "Чревовещатель". Я даже получил право первой постановки. Вот это, я надеюсь, осуществится с Машей Цигаль в главной роли и молодыми актерами. И запланировано на большой сцене, ни больше, ни меньше, как "Шесть персонажей в поисках автора" Пиранделло.
Марина Тимашева: А в Школе драматического искусства?
Александр Пономарев: В Школе драматического искусства "Роза и крест" Блока, аккурат к намеченной премьере исполняется ровно сто лет пьесе, которую я, честно скажу, предлагал и во МХТ. Я считаю, что МХАТ не дорепетировал тогда и не выпустил этот спектакль по причине объективной - революции грянувшей. 250 репетиций было. Блок сам очень хотел, чтобы это было именно во МХАТе. Начинал как либретто балета, потом видел эту всю историю как оперу, а потом как пьесу именно для Московского художественного театра. И конечно, логично было к 150-летию Константина Сергеевича поставить ''Розу и крест'' в МХТ. С другой стороны - то, что происходит в нынешнем МХТе, неоднозначно и проблематично, мягко сказано.
Марина Тимашева: Речь идет о том, что Московский художественный театр репетировал "Розу и крест" Блока - это был 1915 год.
Александр Пономарев: До 17 года, два года. Потом это все рухнуло из-за революции, но не только. МХАТочень редко когда справлялся со стихотворным материалом. Как правило, не справлялся. Видимо, это была тоже одна из причин, почему это не состоялось. Потому что есть записи репетиций, есть восторг от того, как он сам читал материал Блока, но, видимо, попытка это ''оборганичить'' и ввести в прокрустово ложе правды жизни не удалась. Хотя все старики мхатовские, которые меня воспитывали, различали ''правденку'' и правду художественную, о системе Станиславского говорили не однозначно. Как она со сталинских времен вдолблена: есть государственная система, значит мы принимаем эту систему, больше никакой. Во МХАТе этого не было. До революции были эксперименты, Гордон Крэг работал. Оттуда вышли Мейерхольд и Вахтангов, весь театр вышел. И когда это было превращено при ''совке'' в некую упаковку, так называемой, ''системы'', старики, которые были партнерами Михаила Чехова, Добронравова, работали с Немировичем и Станиславским, они нам говорили, что все неоднозначно.
Марина Тимашева: Один театр не хочет брать "Розу и крест", другой театр не хочет брать "Розу и крест", вы упираетесь, добиваетесь своего. Между тем в этом произведении ничего нет такого, что бы совпадало с современной ситуацией. Речь идет о 13 веке, там действуют рыцари, там Альбигойский поход, там розенкрейцеры, там прекрасные трубадуры слагают стихи и песни прекрасным дамам, там речь идет о любви, о чести, о христианской морали. И каким образом это выходит в современность? Если я встаю на точку зрения, допустим, Олега Павловича Табакова, то почему вы считаете, что это произведение должно и может быть поставлено, должно и может быть воспринято?
Александр Пономарев: Я тоже не сторонник датских спектаклей. Конечно же, движитель моего интереса не в этом, а в том, что ты сама сейчас перечислила достаточно точно. Рыцарство, преданность, христианская идея, воплощенная через традицию розенкрейцеров и даже тамплиеров. Но главное даже не в тамплиерах и розенкрейцерах, безусловно, это мне интересно, я собираюсь с художником закодировать знаки тамплиерские, все эти розы готических соборов витражных. Но главное- идея: радость – страдание, бескорыстная жертва во имя любви. Уникально, что существуют две блистательные роли мужских, я бы сам с восторгом сыграл Гаэтана и спел, но там и Бертран уникален. Во-первых, это мой возраст - это пожилые рыцари. В свои 52 - это как раз самое оно. Возраст их, влюбленных в эту девочку. Бертрана, прежде всего, я имею в виду, он настолько любит, что в отличие от полумистического Гаэтана приносит себя в жертву, истекает буквально кровью, помогая свиданию, не своему свиданию, молодой женщине, в которую влюблен. Как я "Синюю птицу" ставил про бескорыстные поиски Синей птицы, мальчик же ищет ее не для себя. Это сон мальчика, который совершает героический поход. А тут сон зрелого рыцаря. Это вечная тема. Я убежден, что сейчас только об этом надо говорить. Безусловно, я буду стилизовать, осовременивать, в шинелях у меня рыцари не будут ходить.
Марина Тимашева: Почему вы считаете, что сейчас нужно говорить об этих вещах? Вы один так считаете, в общем-то.
Александр Пономарев: Я надеюсь, что не один. Об этих вещах нужно говорить всегда. А когда о них перестают говорить… Мне один знакомый, иммигрировавший давно, оказался на обсуждении «новой драмы» и задал вопрос: "А как же у вас с положительными героями?". Был улюлюканью подвергнут, остракизму. На голубом глазу: "Что у вас происходит? – я простой вопрос задавал. - Это запретный вопрос о положительном герое, оказывается, у вас тут?". Если ситуация дошла до этого, то тем более надо этим заниматься, я просто чувствую необходимость. Хватит, извините, дерьма, уже объелся народ дерьмом. Я же беру Блока, Шекспира... Кому это сейчас надо? Да всегда это нужно будет. Я не открываю никаких америк и не оригинальничаю. Как могу – делаю, как получается, что выходит. Во-первых, я считаю, что никаким авангардом не занимался, занимался классикой. Потому что Хлебников такая же классика, как Гете и Пушкин, не только для меня, и Крученых, кстати говоря, – своего рода наш Гете.
Так что, я не занимался авангардом. Во-первых, они не любили, когда их называли авангардом. Они архетипами занимались, изначальным словом, изначальным цветом, формой, как Малевич. Архетипы – древние вещи, первобытные рисунки, никакой не авангард. Этим во многом отличается от плохого современного авангарда. Хороший тоже есть, я не говорю, что сейчас ничего нет. Да нет же. Просто моя область интересов, как ты помнишь, у меня вообще начинался с Гоголя театр, программный был ''Николай Гоголь. Нос" 1988 года, туда был включен и Хлебников, и Хармс, как бы такая отправная точка.
Марина Тимашева: Существуют разные возможности или разные способы чтения стихов. Часто в драматическом театре артисты идут по логике смысла. А сами поэты, как правило, читают по чистой мелодии. Что делает Александр Пономарев?
Александр Пономарев: Вы знаете, у меня нет своей системы. Я не создатель систем, я не пишу, может быть, это моя ущербность. Я, например, люблю читать тексты Клима.
Марина Тимашева: Клим, это режиссер Владимир Клименко, который тоже работал в Творческих мастерских, и именно в его спектаклях мы впервые увидели Константина Лавроненко, будущего героя фильмов Андрея Звягинцева. Клим пишет замечательные статьи о театре.
Александр Пономарев: Просто самоценные произведения, которые он излагает как мыслитель театра. Я - практик. Я чувствовал стихи, учась во МХАТе, о котором сказал, что традиция воплощения стихов мала. Я начал в своих ролях со стихотворного материала, Царь Узбек в "Счастливых нищих" в постановке Бермана в 81 году, в том же 81-м "И с вами снова я" от лица Пушкина, где читал стихи, подружился с Михаилом Михайловичем Козаковым, с которым был до конца его дней дружен, тоже не все принимая в его манере чтения, но что-то он делал замечательно, как "Медного всадника", например, и он чудесно читал Бродского. Кстати говоря, более доходчиво, чем сам автор. Юрий Левитанский читал в разные периоды по-разному, где-то нараспев читал, где-то пытался по-актерски читать. Он этим интересен. Интуитивно, не запланировано, я, может быть, так и читаю, не всегда одинаково.
Марина Тимашева: И все-таки Блок, форма этой пьесы?
Александр Пономарев: Назвать просто мистерия – нет. Там удивительная пьеса. Даже, я думаю, те, кто говорит - зачем это нужно? - или не читали вообще, или не перечитывали. Потому что она удивительная, это шекспировская традиция - поэтические сцены, в высоком стиле написанные, перемежаются с прозаическими, мясистыми, как у Шекспира, характерами приземленными. Вот это присутствие юмора, несоответствие верха и низа. Это не то, что эклектика, хотя бывает высокая эклектика, которую Шнитке называл полистилистикой. Я замахиваюсь, пытаюсь замахиваться, как всегда, на полный объем пьесы, без сокращений. Почему я рад, что мне предоставляется Атриум, большое пространство театра, придуманное Васильевым и Поповым? Я не хочу это редуцировать, я хочу, чтобы это было зрелищно. Поэтому я вытаскиваю из Болгарии художницу, с которой делал в Болгарии "Маленькие трагедии" Хлебникова на большой сцене, а здесь "Дон Жуана" в "Чет-Нечете" на большой сцене с роскошными декорациями. Она за это время стала одним из заметных европейских художников. Это Марина Райчинова. Хотелось бы масштаба почти эпического, которого достигает Александр Александрович Блок.
Марина Тимашева: Вы говорите, хотя вам всего 52 года, что вы сами пожилой рыцарь, вы чувствуете себя не только «пожилым», но и рыцарем?
Александр Пономарев: Да, – нескромно ответил он. Дон Кихотом в буквальном смысле слова я себя не чувствую. Прав был Набоков, достаточно скептический, острый, иногда ядовитый человек, когда очень точно написал, что нет более жестокой книги, такой энциклопедии жестокости, фактически пародии на рыцарский роман. Он писал о полусумасшедшем. Я надеюсь, что я не полусумасшедший.
Марина Тимашева: Вы просто проговорили фразу из пьесы Блока . Однако она в ней многократно повторена: "Радость, страдания - сердца закон непреложный". Как вы сами ее толкуете? Потому что внутри пьесы всякий человек, ее повторяющий, воспроизводящий, слушающий, воспринимает ее по-разному.
Александр Пономарев: Такой парадокс, казалось бы, радость – страдание. А вообще тема жертвенности – это жертва Бертрана. Он и в жертву готов себя принести и своего рода радость испытать. Почему я еще считаю, что это нужно ставить, потому что у нас на периферию отодвинуты темы жертвенности во имя бескорыстной любви, поступка, не корысти ради. Очень современно. Мы ощущаем прессинг духовного оболванивания, и это чуть ли, не побоюсь этого слова, не государственная задача - это неспроста, это планомерное выхолащивание жизни духа. Если говорят о духе, то как Станиславский хочется крикнуть: "Не верю!". Потому что это закрыто корыстными интересами. Поэтому рыцарство. Да, я с открытым забралом заявляю, что я объявил войну пошлости, поэтому я отвечаю и за то, что сделал, это можно критиковать, по-разному воспринимать, принимать, не принимать, но я отвечаю за тех авторов, к которым я обращаюсь, они этим жили и в этом направлении творили.
