Редактор моей будущей книги "Czernowitz. Черновцы. Чернiвцi" прислал мне письмо, в котором среди прочего предлагает выбросить из текста устаревшие слова и понятия. Письмо – дельное, вдумчивое: "Вы пишете: "Иосип входит в кинотеатр с "синим лоскутком", но ныне мало кто знает, что этот "синий лоскуток " - билет советских времён", или: "осенью парки опивались акрихином". Что такое "акрихин" и мне невдомёк. В интернете нашёл, что это лекарство, от которого желтеет кожа. Слово не работает, теряется…".

Мне тотчас захотелось решительно встать на защиту этих слов из прозы, написанной в семидесятые годы прошлого века. Я вдруг понял – не только умом, а душой, – почему так много людей в разных странах защищают старые дома, редкие - да и не очень редкие - виды и подвиды животных, озёра, перелески. Представил себе, как раскалённой иглой прокалывают нос "медведю-плясуну", продевают сквозь кровавую рану верёвку, ещё представил хромых пони со сбитыми копытами, распухшими от недобора кальция мордами, расшатанными зубами. Медведь – образ из полузабытого фильма ("синий лоскуток!"). Пони – образ из далёкого прошлого. Старый дом – оттуда же. Защищая дом или пони, мы отстаиваем своё детство или детство родителей, или детство родного города. Память противостоит варварству. У варваров нет и не было детства, воспоминаний, тоски по фантомному прошлому, вообще не было прошлого. Горечь, оскомина, скорбь – чувства неварварские. Журналисты часто спрашивают собеседников: "Вы пессимист или оптимист?". Я на этот вопрос отвечаю сбивчиво: мол, пессимизм – это тавтология, поскольку своё будущее мы знаем и без гадалки, но оптимизм – безвкусен, есть в нём что-то жеребячье…Теперь я, кажется, нашёл ясный ответ: "На прошлое я смотрю с оптимизмом. Так что получается, что я – оптимист".

Да, а редактора я попросил сберечь "неработающие" слова. Не хочу, чтобы они ушли в бытовую или лексическую археологию. Пусть живут хотя бы в книжке.