За кого голосует русская Америка
Александр Генис: Сегодняшний “Американский час” откроет “Диалог на Бродвее”, который мы ведем с музыковедом и культурологом Соломоном Волковым в нью-йоркской студии Радио Свобода. Соломон, о чем говорят на Бродвее?
Соломон Волков: На Бродвее, естественно, говорят о будущих президентских выборах.
Александр Генис: Сегодня об этом говорят, конечно, всюду не только на Бродвее.
Соломон Волков: Вдруг получается, что эта гонка оказывается более непредсказуемой, чем можно было предположить еще совсем недавно.
Александр Генис: Каждые выборы такое происходит. Вот эта непредсказуемость президентских выборов, на мой взгляд, и есть манифестация свободы и демократии. Как, вдруг, конденсируются эти личности? Откуда взялся Обама? Откуда взялся Ромни? Странно себе представить, как эти люди появляются и становятся неизбежными. А нам кажется, что иначе и быть не могло.
Соломон Волков: Меня больше поражает не то, как люди конденсируются в таких крупных ведущих кандидатов, а как слетают с гонки один за другим люди, которые считали себя таковыми. Вокруг них собрался штаб, который их в этом поддерживал, люди, которые финансировали, вкладывали иногда миллионы и миллионы долларов. И вдруг это все лопается в одночасье, как мыльный пузырь.
Александр Генис: Это все называется демократия, и это довольно бурное дело. Но особенность нью-йоркских выборов заключатся в том, что Нью-Йорк это многонациональный город, в Нью-Йорке есть общины всех стран, всех народов мира, в том числе и русская. И община эта весьма большая - 350 тысяч насчитали недавно в “Нью-Йорк Таймс” русских, живущих в Нью-Йорке. Русскими здесь называют всех выходцев из Советского Союза, конечно. Так или иначе, за кого голосует Русская Америка? Вопрос необычайно интересный.
Соломон Волков: Мы-то с вами знаем, за кого голосует Русская Америка, и неизменно за все эти годы, что здесь мы живем, это оставалось фактом – Русская Америка всегда голосовала и, вероятно, еще долго будет голосовать за Республиканскую партию.
Александр Генис: Это как раз и поразило журналистов из “Нью-Йорк Таймс”, которые написали по этому поводу подробный отчет с интервью и репортажами, пытаясь понять, почему так происходит. Надо сказать, что это не так просто объяснить американцам. Например, мой отец не просто не был в партии, но он даже мне запрещал вступать в комсомол, он всегда был категорически против политической ориентации, а в комсомол он мне запретил вступать по очень простой логике, он говорил, что своих они убивают первыми. Живя при Сталине, он знал, что говорил. Но когда он приехал в Америку, он был настолько очарован Республиканской партией, что стал ее членом -получил фотографии Рейгана и Буша, которые были тогда президентом и вице президентом, наклеил на холодильник (святое место для него), и так всегда и поклонялся этим двум фигурам. Мы с ним немало спорили на эту тему. Но любопытно другое – эта универсальность русских голосов. Почему 90 процентов русских, как считает корреспондент “Нью-Йорк Таймс”, голосуют за республиканцев?
Соломон Волков: Мне кажется, что потенциальных русских избирателей меньше всего волнуют экономические проблемы, в данном случае, они на них в данном аспекте меньше всего обращают внимание. А предпочитают они Республиканскую партию потому, что партия эта им представляется партией сильной руки, сильной политики, в первую очередь, сильной международной политики.
Александр Генис: Партия, которая победила коммунистов.
Соломон Волков: Да. Когда еще существовал Советский Союз, они голосовали за республиканцев, исходя из предпосылки, что республиканский президент будет разговаривать с Россией с гораздо более жестких позиций. Что, кстати, не всегда оправдывалось.
Александр Генис: Конечно! Например, Кеннеди был демократом.
Соломон Волков: А Рейган, который пошел на какие-то разговоры и переговоры с Горбачевым, считается идеальным республиканским политическим лидером.
Александр Генис: Соломон, это очень острый вопрос, который касается не только Америки. Дело в том, что сейчас в России острый политический момент, речь идет о формировании новых политических сил, а, значит, и новых политических партий. В связи с этим наш эмигрантский опыт, опыт Русской Америки, довольно любопытно исследовать с точки зрения того, можно ли его перенести в Россию. Я помню, как Мария Розанова, вдова Андрея Синявского, говорила, что “эмиграция это капля крови, взятая на анализ”. В этом отношении любопытна склонность наших эмигрантов голосовать за республиканцев. Как вы считаете, если бы подобная партия возникла в России, то пользовалась бы она популярностью?
Соломон Волков: Я думаю, что подобные взгляды олицетворяют собой “Единая Россия” и нынешнее руководство в виде тандема Путин-Медведев.
Александр Генис: То есть вы считаете, что Русская Америка голосовала бы за Путина и Медведева?
Соломон Волков: А, может быть, наоборот, тогда им бы представлялось, что они должны бороться за свои экономические права и права личности. То есть тот средний класс, восстание которого против тандема Путин-Медведев мы наблюдали в последнее время, он как раз встал на позиции того, что здесь поддерживали бы республиканцы во внутренней политике: меньше вмешательства государства в частную жизнь, в бизнес. Руки прочь от частного индивида! Это же вполне республиканский лозунг. И вообще, относительно программ политических партий в России, существует колоссальная путаница, путаница в понятиях: что такое правая, левая сторона? Все там перевернулось, и сами партии, по-моему, как-то не очень уверены относительно того, какую же политическую программу они хотят представить избирателю.
Александр Генис: В Америке, конечно, проще, потому что в Америке всегда было две партии, и вообще, в принципе, американская политическая система жестко делится на две части. Это, конечно, упрощает жизнь, потому что всегда легче выбирать между двумя партиями, чем между многими, как это происходит в Европе. А скажите, какая партия вам ближе?
Соломон Волков: Вы знаете, Саша, в Америке есть целый ряд вопросов, к ним относится вопрос о том, сколько человек зарабатывает, верит ли он в бога или нет, и сюда же принадлежит вопрос “за кого вы собираетесь голосовать на выборах?”. За исключением тех ситуаций, когда собираются единомышленники, когда и так все понятно, или старые друзья, если мне вдруг задаст человек вопрос, за кого же я собираюсь голосовать, то я на него посмотрю, как на сумасшедшего, и смогу промолчать. И это не будет даже грубостью. Поэтому, Саша, позвольте мне и в данном случае промолчать.
Александр Генис: На днях исполнилось бы 75 лет одному из лучших поэтов нашего времени Льву Лосеву. К несчастью, он не дожил до своего юбилея, и тем больше у нас оснований вспомнить о нем сегодня, потому что Лосев после своей смерти, как говорил Попов про Довлатова, сильно вырос.
Соломон Волков: Да, это ощущение меня не покидает. И при жизни Льва Владимировича, которого мы именовали “Лешей” (по-моему, иначе невозможно себе представить)…
Александр Генис: А вы знаете, почему это произошло?
Соломон Волков: Нет.
Александр Генис: Потому что он одно время подписывал тексты “Алексей Лившиц”, а стихи – “Лев Лосев”. И в “Новый американец”, где мы его тогда печатали, прислали письмо и сказали: “Сколько можно? То ли он Алексей, то ли он Лев!?”. И Лосев прислал в ответ письмо, где сказал, что “я извиняюсь, что иногда Алесей, иногда Лев, но это не так страшно, потому что был прецедент, был Толстой”.
Соломон Волков: Откуда же “Леша” все-таки?
Александр Генис: И тогда он объединил Алексея и Льва в одно имя - Леша. Хотя мы всегда были с ним на “вы”, тем не менее, его звали Леша. Надо сказать, что Лосев не был вообще похож на поэта, он культивировал в себе другую ипостась - профессорскую. Он всегда был в галстуке, он всегда говорил тихо, он всегда был сдержан. Это вообще был доктор Джекил и мистер Хайд.
Соломон Волков: Вот именно так я его про себя и именовал.
Александр Генис: И к стихам он относился, как к своему совершенно другому человеку, который в нем был спрятан, и которого он иногда выпускал на волю. И я очень любил за этим следить, потому что, когда он читал стихи, он это делал очень тихо, очень сдержанно, но при этом всегда стоя. Он мог читать лекцию сидя, но к стихам он относился с особым пиететом. И стихи его настолько были непохожи на его профессорский облик, что многие думали, что это два разных человека пишут стихи под одной фамилией. Первый его сборник назывался “Памяти водки”, там было много стихов, которые мы, к сожалению, не можем прочесть по радио, настолько они богаты нецензурной лексикой. И все-таки стихи Лосева все равно были профессорскими. Несмотря на все его выпады в самую бульварную, нецензурную, самую эпатажную лексику, они всегда были по-своему филологическими. И мне кажется, что это одна из характерных черт именно лосевской поэзии, то, что у него не было страха заимствовать, вот этой тревоги, которая мучит всех поэтов, которые не хотят быть похожими на своих предшественников. Он считал, что заимствование это традиция, и в этом смысле он был последним александрийцем русской поэзии.
Соломон Волков: И для меня в творчестве Лосева особенно ценным и драгоценным является то, что он был, по-моему, как никто, выразителем мыслей и эмоций нашей Третьей эмиграции. Вот, скажем, Бродский, безусловно, - великий поэт, жил в эмиграции, казалось бы, он и должен был бы выразить наши эмоции.
Александр Генис: Ничего подобного! Бродский - поэт человечества.
Соломон Волков: В том-то и дело. Это гораздо была более универсальная фигура. А Лосев как раз был нашим поэтом. И я хочу здесь провести параллель с Георгием Ивановым. Георгий Иванов оказался идеальным, точным, потрясающим, великим выразителем чувств и эмоций Первой эмиграции русской, парижской. Он рассказал, что на самом деле думали и чувствовали эмигранты той эпохи, когда они вдруг поняли, что власть большевиков не обрушится завтра, нужно слезать с чемоданов, на которых они все сидели и ожидали этого крушения, и как-то доживать свои дни в этом чуждом, чужом Париже. Лосев оказался таким Георгием Ивановым для Третьей эмиграции, он идеально выразил наши эмоции и чувствования. И когда я читаю Лосева, меня все время посещает мысль о том, что, если бы у меня был лосевский талант, я хотел бы написать вот так. Потому что я читаю его стихотворения как собственный дневник, другого такого поэта я не знаю, и этим мне особенно дорог Лосев. Я его стихи перечитываю буквально каждый день. Меня поражает высокая оценка, которую Лосеву неизменно дают профессионалы современной русской культуры, то есть поэты, критики. В отношении Довлатова мне это ясно, он, в общем, оказался писателем для всех, как Есенин в свое время оказался поэтом для всех…
Александр Генис: Мы Довлатову процитировали Гиляровского по этому поводу – “ты, как червонец, всем нравишься”.
Соломон Волков: Именно так!
Александр Генис: Все это напоминает ситуацию с книгой Лунгиной “Подстрочник”, которая стала безумным бестселлером. Почему? Она стала тем, чем для нас была книга Эренбурга “Люди. Годы. Жизнь”. Она рассказала новому поколению о том, что была красивая, человеческая, интеллигентная, цивилизованная жизнь, и она прекрасна. Лосев нечто подобное произвел и здесь. Да, он живет в Русской Америке, но он по-прежнему живет так, как он жил бы в Ленинграде, он по-прежнему исповедует те же, в общем, нетленные ценности, которые называются русской культурой, или которые в России называются культурой, что более точно. И именно эта точка зрения оказалась нужна в России сегодня так же, как всегда. Мы можем говорить о Лосеве без конца, но, чтобы завершить этот разговор, я хочу попросить вас прочесть ваше любимое стихотворение Лосева, тем более, что для этого есть повод, - вышел большой новый сборник его стихов.
Соломон Волков: Действительно, это громадный шикарный том, который вышел в “Издательстве Ивана Лимбаха” в Петербурге, в котором собрано все, что Лосев сочинил в стихах, все, что известно нам. С предисловием прекрасным, как всегда все, что говорит о Лосеве Сергей Гандлевский. Это всегда очень интересно и точно. Вообще Гандлевский мне представляется лучшим современным комментатором поэтического творчества Лосева.
Александр Генис: Они похожи, и они очень любили друг друга.
Соломон Волков: Они очень любили друг друга и Гандлевский его необыкновенно проникновенно и точно читает. Также очень интересная и симпатичная статья там помещена Никиты Елисеева. Вообще прекрасный том, подарок всем любителям русской поэзии. Читать хочется из него абсолютно все подряд, но это займет очень много времени. Поэтому я прочту одно стихотворение Лосева, которое является его поэтическим автопортретом. Оно так и называется “Левлосев”, в одно слово:
Левлосев не поэт, не кифаред.
Он маринист, он велимировед,
бродскист в очках и с реденькой бородкой,
он осиполог с сиплой глоткой,
он пахнет водкой,
он порет бред.
Левлосевлосевлосевлосевон-
онононононононон иуда,
он предал Русь, он предает Сион,
он пьет лосьон,
не отличает добра от худа,
он никогда не знает, что откуда,
хоть слышал звон.
Он аннофил, он александроман,
федоролюб, переходя на прозу,
его не станет написать роман,
а там статью по важному вопросу -
держи карман!
Он слышит звон,
как будто кто казнен
там, где солома якобы едома,
но то не колокол, то телефон,
он не подходит, его нет дома.
Александр Генис: Соломон, мы не можем обойтись без музыки. Какая музыка подходит Лосеву?
Соломон Волков: Я, когда говорю о Лосеве и музыке, всегда вспоминаю о своем письмеце к нему, где я сравнил его поэтический голос со звуком кларнета. Кларнет это инструмент с таким серебристым звуком, он одновременно европейский по своему происхождению, но в то же время несколько американизированный, потому что звук его также напоминает звук саксофона. И поэтому я покажу сейчас фрагмент из Сонаты для кларнета и фортепиано № 2 Иоганнеса Брамса в исполнении кларнетиста Майкла Коллинса и пианиста Михаила Плетнева, лейбл, “Virgin Classics”.
(Музыка)
Александр Генис: А сейчас - очередной эпизод нашего годового цикла “Музыка - киногерой”.
Соломон Волков: Сегодня мы обсудим фильм такой сложной и противоречивой фигуры, какой является Роман Поланский. Это его фильм 2002 года “Пианист”, который пользовался большим успехом, получил “Золотую Пальмовую ветвь” на Каннском кинофестивале и несколько “Оскаров” в США. В частности, этот фильм сделал звездой Эдриена Броуди, исполнителя главной роли. Фильм действительно основан на реальной биографии реально существовавшего польского пианиста Владислава Шпильмана и его приключениях во время Второй мировой войны.
Александр Генис: Соломон, а что собой представляет, как пианист, этот герой?
Соломон Волков: Он опубликовал автобиографическую книгу, которая привлекла Поланского вовсе не потому, что Шпильман был замечательным пианистом. Может быть, он и был хорошим пианистом, хотя, безусловно, не мировой звездой, но для Поланского главное не это, главное та параллель, которую он усмотрел в судьбе Шпильмана и своей. Поланский с определенного момента снимает все фильмы о себе: какой он несчастный мальчик, которого преследуют судьба, плохие полицейские, преследует безумная и жестокая толпа… Он создает одно за другим произведения на тему своей собственной биографии. И в этом смысле этот фильм тоже не исключение. Мы, конечно, все знаем, что Поланский вышел из ситуации, которая описана в фильме. Речь идет о судьбе пианиста, который выживает в сложнейших условиях оккупации Варшавы немецкими войсками. Поланский тоже в краковском гетто выжил, и отец его выжил, а мать погибла.
Но для Поланского не это самое главное. Для него действительно важна, прежде всего, эта парабола, метафора человека, который борется с жестокой судьбой и чудесным образом выживает.
Александр Генис: Но самое главное, что этот человек - художник. И этим фильм “Пианист” меня не просто привлекает, но очень глубоко трогает. Естественно сравнить его с другой картиной о Холокосте, это картина “Список Шиндлера”.
Соломон Волков: Она гораздо более холодная.
Александр Генис: Которую, мне кажется, совершенно нельзя даже поставить рядом, потому что фильм Спилберга напоминает мне американские горки, - это такая эмоциональная лесопилка, которая выжимает слезу из зрителя, но оставляет его холодным. В принципе, можно про динозавров, можно про евреев, это примерно одно и то же. Но фильм Полонского, по-моему, замечательный, и самое замечательное в фильме - его герой. Я считаю, что настоящим героем в этом фильме является не пианист, а то, что он играет - музыка. Потому что она-то и спасает героя. Меня страшно тронул один кадр, центральный, на мой взгляд, в этом фильме, который изображает нашего героя, который исхудал до полусмерти, запуган, ничего хорошего его не ждет. Как ему выжить в этой ситуации? И он играет Шопена. Но у него нет рояля, он играет Шопена впустую. Мы видим только пальцы, которые бегают по столу, и мы слышим музыку, которая играет в нем. И, как я понял этот эпизод, этот фильм, как я понял Поланского, та музыка, которая в нем жила, она и сделала его сильнее, чем все испытания, которые выпали на его жизнь. И это тот самый случай, когда красота спасла не мир, а человека. И в этом, мне кажется, величие и фильма, и музыки, которая там звучит. Что вы скажете о музыке в фильме “Пианист”?
Соломон Волков: Шопен всегда производит впечатление, и всегда производит то впечатление, которое задумает и предложит зрителям автор. И в этом смысле Поланский выбрал беспроигрышную музыку. Но я все-таки немного более скептически, чем вы, отношусь к важной роли музыки в этом фильме. Шопен, во-первых, национальный польский композитор, и Поланский, безусловно, при том, что он режиссер-космополит (он работал и в Голливуде, и в Европе), конечно же, ощущает в себе эти польские корни, а, во-вторых, Шопен, будучи композитором аристократическим, в то же время является чрезвычайно сентиментальным автором, то есть безошибочно действует на наши слезоточивые железы. И в этом смысле очень показательно использование одного из произведений Шопена в этом фильме, а именно его “Баллада соль минор опус 23 No.1”. Это то произведение, которое Владислав Шпильман играет немецкому капитану, с которым его сталкивает судьба, и от которого зависит его жизнь. Он требует от Шпильмана, чтобы тот подтвердил ему, что он музыкант. И тот тогда, в качестве доказательства, играет “Балладу” Шопена. И выбрана эта музыка замечательно, и эффект - именно то, что нужно, и можно себе представить концерт Шпильмана для одного слушателя, но зато такого, от которого, в данной ситуации, зависит вся твоя жизнь.
Александр Генис: Либо судья, либо палач, либо адвокат.
Соломон Волков: И нужно его пронять. И лучшим оружием, лучшим союзником в этой борьбе за душу немецкого капитана является музыка Шопена.
Александр Генис: Но это ведь действительно сильная ситуация, при которой вся немецкая власть, вся машина военная противостоит нескольким тактам Шопена.
Соломон Волков: Да, и эти такты работают. Покажу я отрывок из “Баллады” Шопена в исполнении Андрея Гаврилова, лейбл “EMI.
(Музыка)
