Ирина Лагунина: Сегодня Владимир Абаринов и Игорь Петров завершают свое историческое исследование «Русский коллаборационизм». В эфире – эпилог.
Владимир Абаринов: После капитуляции вооруженных сил Германии, акт о которой был подписан 7 мая в Реймсе и 9 мая в Берлине, частям Русской освободительной армии оставалось одно – сдаться американцам. Многие власовцы все еще питали надежду на то, что их армия может потребоваться Западу в борьбе с коммунистической экспансией. Забота командования состояла прежде всего в том, чтобы не допустить выдачи солдат РОА советским властям. Но американские командиры просто не знали о существовании РОА и не понимали, как с ней обращаться. В нашей заключительной главе мы уже рассказывали об одном таком эпизоде. Игорь Петров продолжает.
Игорь Петров: Другой пример приводит уже известный нам майор Швеннингер. Он рассказывает, как колонны Первой дивизии двигались на Запад, 10 мая сталкиваются с частями 4-й американской танковой дивизии. Капитан-американец, конечно же, интересуется, куда направляется дивизия походным маршем, разве она не знает, что война уже окончена. Начальник штаба Николаев называет поселок, лежащий на Западе, то есть за позициями американцев. Капитан никак не может взять в толк, почему русская дивизия так рвется на Запад. Он созванивается со своим командующим, получает его согласие, машет рукой, давая добро на продолжение движения и, кроме того, передает от своего генерала приглашение командиру дивизии составить ему наутро компанию за завтраком. Тут уже даже переводчик-чех осознает, что что-то тут не так, он пытается объяснить капитану, что среди русских солдат есть люди в немецкой форме. Сам майор Швеннингер, натурально, носил немецкую форму. Но капитан по-прежнему считает Первую дивизию советскими союзниками, просто по какой-то непонятной прихоти желающими разместиться за демаркационной линией. И лишь через некоторое время недоразумение разъясняется. Конечно, о приглашении Буняченко на завтрак к генералу речь больше не идет.
Владимир Абаринов: К западу от Праги в те дни царила полнейшая неразбериха. Радиосвязь между штабом РОА, ее Первой и Второй дивизиями и Власовым прервалась. 8 мая начальник штаба генерал Трухин вместе со своим адъютантом старшим лейтенантом Ромашкиным и водителем сам отправился на поиски Власова в сторону Праги. Рассказывает лейтенант Ромашкин.
"Мы ехали на запад, направляясь в Прагу. По дороге нас все время задерживали чешские повстанцы, но как чины власовской армии мы могли ехать дальше. Когда мы въехали в Пржибрам, приблизительно в 20 километрах от Первой дивизии, нам пришлось преодолеть установленную чешскими повстанцами из Сопротивления танковую преграду. Но при выезде из города нас задержал патруль коммунистически настроенных партизан, который направил нас в
комендатуру. Пока мы — генерал, русский водитель и я — ожидали в машине перед комендатурой, неожиданно появился советский офицер и спросил:
«Что вы здесь делаете? Игра кончена». Трухин вышел из машины, и я должен был последовать за ним, и мы вошли в комендатуру. Навcтречу нам вышел сoветский капитан c сумкой для карт Боярского. Очевидно, и Боярский был захвачен в Пржибраме. Как я узнал позже, в Пльзене днем раньше повесили власовского генерала после того, как он дал пощечину советскому офицеру. По всей вepoятнocти, это мог быть Боярский.
Генерал Трухин после допроса был заключен в тюрьму. Я сидел в соседней камере слышал, как он ходил взад и вперед. Можно себе представить, в каком настроении он находился! Около 10 часов утра я услышал, как конные подводы проезжали мимо тюрьмы. Я влез на подоконник моей камеры и увидел колонну солдат РОА из Первой дивизии. Я разбил окно и криками обратил на себя внимание. Эти солдаты меня освободили. Соседняя камера была пустой. Партизаны и советские офицеры очистили Пржибрам, взяв c собой Трухина".
Владимир Абаринов: Генерал-майор Федор Трухин, потомственный офицер, до своего пленения в июне 1941 года занимавший в Красной Армии пост заместителя начальника штаба Северо-Западного фронта, вместе с Власовым и другими генералами и старшими офицерами РОА предстал перед закрытым судом Военной коллегии Верховного Суда СССР, приговорен к смертной казни и повешен во дворе Бутырской тюрьмы.
Еще один выразительный отрывок – из воспоминаний Сергея Фрёлиха, офицера штаба РОА.
"Потом мы ехали от местечка к местечку, пока не прибыли в Табор, городок среднего размера, точно на полпути между Каплицей и Прагой. B Таборе я остановил немецкого офицера в его машине, въезжавшего в город c севера, то eсть из Праги. Я спросил его — сможем ли мы еще проехать. Ответ его был: «Если поедете полным ходом, то, может быть, вам удастся проскочить мимо танков советского авангарда». — «А что же происходит в Праге?» — задал я ему еще вопрос. — «В Праге — всеобщее ликование, так как туда как раз вступают
советские войска...»
Я решил повернуть обратно. На обратном пути из Табора в Каплицу мы ехали как в пустыне: ни одного человека на улицах, ни одной машины, ни
одной подводы, все вымерло. Немецкие войска уже были западнее от нас, a наступавший с востока советский танковый авангард еще сюда не прибыл. Наконец мы натолкнулись на толпу: грабили большой немецкий склад продовольствия. Это были главным образом солдаты Второй дивизии. Большие винные бочки разбивались, вино текло в подвалы. Солдаты лежали на полу, захлебываясь алкоголем. Единственная стража - чешские жандармы — пытались умиротворяюще воздействовать на эту кричащую, бунтующую, пьяную солдатскую толпу. Все было бесполезно. Картина полного разложения, которая останется для меня незабываемой".
Владимир Абаринов: Американцы, в конце концов, принимают капитуляцию Первой дивизии, но брать ее под стражу не спешат. Между тем с востока подтягиваются советские войска, в том числе части танкового корпуса, с тем, чтобы отрезать власовцам пути отхода на запад. При этом американский командир не проявляет никакого желания способствовать их разоружению и выдаче. В этой ситуации советскому командованию, как выражается в своих мемуарах генерал Штеменко, в то время начальник оперативного управления генштаба, «помогли сметка, здравый смысл и понимание психологии врага». Командир танковой бригады полковник Мищенко составил и подписал бумагу, в которой гарантировал власовцам амнистию. Никакой юридической силы этот документ, конечно, не имел. Сразу после того, как военнослужащие РОА сложили оружие и оказались в плену у Красной Армии, в лагерь приехал генерал юстиции и объявил, что все офицеры РОА приговорены к расстрелу, а рядовые - к 25 годам лагерей.
Игорь Петров: То есть, подводя итог: намерения и желания вести переговоры с частями КОНР или с представителями КОНР, как самостоятельными политическими субъектами у западных союзников просто не было. Доброжелательное отношение американцев к власовцам, о котором многие свидетели рассказывали, порой опирается на недопонимание ситуации изначально. То есть американцы просто не были политически подкованы, не понимали, с кем они встретились. Во-вторых, это может быть также связано с тем, что люди, которые столкнулись с менее доброжелательно настроенными союзниками, были выданы советской стороне сразу, поэтому от них осталось меньше свидетельств. В частных случаях многое зависело от везения, от человеческого фактора. То есть, например, в полдень 12 мая, когда Первая дивизия была официально распущена, напоследок было дано указание, что солдаты и офицеры должны разделиться и пытаться пробиваться на запад маленькими группками на свой страх и риск. Кто-то этому указанию не последовал, сразу перешел на советскую сторону, но конец известен – лагеря чаще всего. Кого-то поймали чешские партизаны, тоже передали чешским властям, кому-то все-таки посчастливилось уйти. Солдаты из Второй дивизии были интернированы и многие из них были позже, в 45-м, начале 46-го года, выданы из лагерей американскими властями советской стороне.
Владимир Абаринов: Осталось рассказать, как был арестован сам Власов. Игорь, он ведь при аресте не только не оказал ни малейшего сопротивления, но и воспринял арест совершенно равнодушно. Видимо, уже смирился со своей участью?
Игорь Петров: Есть много различных свидетельств, они в каких-то деталях расходятся. Кроме того, отдельным участникам событий, например, адъютанту Власова Антонову, приписываются какие-то не вполне честные мотивы. Конечно, история, которая вошла в советскую классику, история про Власова, который был завернут в ковер и которого с трудом удалось найти, она, скорее всего, фантастическая. Хотя тот же самый Швеннингер рассказывает про Буняченко, - не про Власова, а про Буняченко - что он очень боялся покушения со стороны чешских партизан, поэтому 10 мая ехал в машине заваленный коробками, замаскированный так, чтобы его не было видно. Что касается Власова, мне кажется, это была классическая концовка его фаталистического настроя, которая им владела все это время. Фактически это произошло так. 12 мая Власов и несколько его ближайших соратников, в том числе Тензеров, в том числе Николаев, о которых мы тоже говорили, находились в замке Шлиссельбург как бы под эгидой американцев. Утром 12 мая было решено, непонятно кем и непонятно кто был организатором этого, что группа машин вместе с Власовым должна выдвигаться куда-то в сторону немецкой границы, в сторону Баварии. На этой дороге группа машин была остановлена и благодаря одному из перебежчиков, который перешел на советскую сторону, одному из офицеров РОА, Власов был обнаружен и, соответственно, передан советской стороне.
Но вы абсолютно правы. Мне кажется, что если бы во Власове было какое-то желание и стремление продолжать свою борьбу, то он бы сумел найти способ избежать этой печальной участи и каким-то образом бежать, по крайней мере на территорию Баварии. Другое дело, что это вряд ли бы его спасло, потому что соратники, которые попали к американцам сразу, то есть Малышкин, о котором мы говорили, Жиленков - они тоже были чуть позже, в 46-м году, но были выданы советской стороне и были, соответственно, казнены.
Владимир Абаринов: На этом мы заканчиваем цикл «Русский коллаборационизм», который мы с Игорем Петровым делали в течение десяти месяцев. Тема далеко не исчерпана, и мы будем возвращаться к ней, но уже в другом формате. Я благодарю Игоря Петрова, без которого этого исследования просто не было бы, своего другого собеседника, профессора Бориса Ковалева, и слушателей, остававшихся с нами все это время.
Владимир Абаринов: После капитуляции вооруженных сил Германии, акт о которой был подписан 7 мая в Реймсе и 9 мая в Берлине, частям Русской освободительной армии оставалось одно – сдаться американцам. Многие власовцы все еще питали надежду на то, что их армия может потребоваться Западу в борьбе с коммунистической экспансией. Забота командования состояла прежде всего в том, чтобы не допустить выдачи солдат РОА советским властям. Но американские командиры просто не знали о существовании РОА и не понимали, как с ней обращаться. В нашей заключительной главе мы уже рассказывали об одном таком эпизоде. Игорь Петров продолжает.
Игорь Петров: Другой пример приводит уже известный нам майор Швеннингер. Он рассказывает, как колонны Первой дивизии двигались на Запад, 10 мая сталкиваются с частями 4-й американской танковой дивизии. Капитан-американец, конечно же, интересуется, куда направляется дивизия походным маршем, разве она не знает, что война уже окончена. Начальник штаба Николаев называет поселок, лежащий на Западе, то есть за позициями американцев. Капитан никак не может взять в толк, почему русская дивизия так рвется на Запад. Он созванивается со своим командующим, получает его согласие, машет рукой, давая добро на продолжение движения и, кроме того, передает от своего генерала приглашение командиру дивизии составить ему наутро компанию за завтраком. Тут уже даже переводчик-чех осознает, что что-то тут не так, он пытается объяснить капитану, что среди русских солдат есть люди в немецкой форме. Сам майор Швеннингер, натурально, носил немецкую форму. Но капитан по-прежнему считает Первую дивизию советскими союзниками, просто по какой-то непонятной прихоти желающими разместиться за демаркационной линией. И лишь через некоторое время недоразумение разъясняется. Конечно, о приглашении Буняченко на завтрак к генералу речь больше не идет.
Владимир Абаринов: К западу от Праги в те дни царила полнейшая неразбериха. Радиосвязь между штабом РОА, ее Первой и Второй дивизиями и Власовым прервалась. 8 мая начальник штаба генерал Трухин вместе со своим адъютантом старшим лейтенантом Ромашкиным и водителем сам отправился на поиски Власова в сторону Праги. Рассказывает лейтенант Ромашкин.
"Мы ехали на запад, направляясь в Прагу. По дороге нас все время задерживали чешские повстанцы, но как чины власовской армии мы могли ехать дальше. Когда мы въехали в Пржибрам, приблизительно в 20 километрах от Первой дивизии, нам пришлось преодолеть установленную чешскими повстанцами из Сопротивления танковую преграду. Но при выезде из города нас задержал патруль коммунистически настроенных партизан, который направил нас в
комендатуру. Пока мы — генерал, русский водитель и я — ожидали в машине перед комендатурой, неожиданно появился советский офицер и спросил:
«Что вы здесь делаете? Игра кончена». Трухин вышел из машины, и я должен был последовать за ним, и мы вошли в комендатуру. Навcтречу нам вышел сoветский капитан c сумкой для карт Боярского. Очевидно, и Боярский был захвачен в Пржибраме. Как я узнал позже, в Пльзене днем раньше повесили власовского генерала после того, как он дал пощечину советскому офицеру. По всей вepoятнocти, это мог быть Боярский.
Генерал Трухин после допроса был заключен в тюрьму. Я сидел в соседней камере слышал, как он ходил взад и вперед. Можно себе представить, в каком настроении он находился! Около 10 часов утра я услышал, как конные подводы проезжали мимо тюрьмы. Я влез на подоконник моей камеры и увидел колонну солдат РОА из Первой дивизии. Я разбил окно и криками обратил на себя внимание. Эти солдаты меня освободили. Соседняя камера была пустой. Партизаны и советские офицеры очистили Пржибрам, взяв c собой Трухина".
Владимир Абаринов: Генерал-майор Федор Трухин, потомственный офицер, до своего пленения в июне 1941 года занимавший в Красной Армии пост заместителя начальника штаба Северо-Западного фронта, вместе с Власовым и другими генералами и старшими офицерами РОА предстал перед закрытым судом Военной коллегии Верховного Суда СССР, приговорен к смертной казни и повешен во дворе Бутырской тюрьмы.
Еще один выразительный отрывок – из воспоминаний Сергея Фрёлиха, офицера штаба РОА.
"Потом мы ехали от местечка к местечку, пока не прибыли в Табор, городок среднего размера, точно на полпути между Каплицей и Прагой. B Таборе я остановил немецкого офицера в его машине, въезжавшего в город c севера, то eсть из Праги. Я спросил его — сможем ли мы еще проехать. Ответ его был: «Если поедете полным ходом, то, может быть, вам удастся проскочить мимо танков советского авангарда». — «А что же происходит в Праге?» — задал я ему еще вопрос. — «В Праге — всеобщее ликование, так как туда как раз вступают
советские войска...»
Я решил повернуть обратно. На обратном пути из Табора в Каплицу мы ехали как в пустыне: ни одного человека на улицах, ни одной машины, ни
одной подводы, все вымерло. Немецкие войска уже были западнее от нас, a наступавший с востока советский танковый авангард еще сюда не прибыл. Наконец мы натолкнулись на толпу: грабили большой немецкий склад продовольствия. Это были главным образом солдаты Второй дивизии. Большие винные бочки разбивались, вино текло в подвалы. Солдаты лежали на полу, захлебываясь алкоголем. Единственная стража - чешские жандармы — пытались умиротворяюще воздействовать на эту кричащую, бунтующую, пьяную солдатскую толпу. Все было бесполезно. Картина полного разложения, которая останется для меня незабываемой".
Владимир Абаринов: Американцы, в конце концов, принимают капитуляцию Первой дивизии, но брать ее под стражу не спешат. Между тем с востока подтягиваются советские войска, в том числе части танкового корпуса, с тем, чтобы отрезать власовцам пути отхода на запад. При этом американский командир не проявляет никакого желания способствовать их разоружению и выдаче. В этой ситуации советскому командованию, как выражается в своих мемуарах генерал Штеменко, в то время начальник оперативного управления генштаба, «помогли сметка, здравый смысл и понимание психологии врага». Командир танковой бригады полковник Мищенко составил и подписал бумагу, в которой гарантировал власовцам амнистию. Никакой юридической силы этот документ, конечно, не имел. Сразу после того, как военнослужащие РОА сложили оружие и оказались в плену у Красной Армии, в лагерь приехал генерал юстиции и объявил, что все офицеры РОА приговорены к расстрелу, а рядовые - к 25 годам лагерей.
Игорь Петров: То есть, подводя итог: намерения и желания вести переговоры с частями КОНР или с представителями КОНР, как самостоятельными политическими субъектами у западных союзников просто не было. Доброжелательное отношение американцев к власовцам, о котором многие свидетели рассказывали, порой опирается на недопонимание ситуации изначально. То есть американцы просто не были политически подкованы, не понимали, с кем они встретились. Во-вторых, это может быть также связано с тем, что люди, которые столкнулись с менее доброжелательно настроенными союзниками, были выданы советской стороне сразу, поэтому от них осталось меньше свидетельств. В частных случаях многое зависело от везения, от человеческого фактора. То есть, например, в полдень 12 мая, когда Первая дивизия была официально распущена, напоследок было дано указание, что солдаты и офицеры должны разделиться и пытаться пробиваться на запад маленькими группками на свой страх и риск. Кто-то этому указанию не последовал, сразу перешел на советскую сторону, но конец известен – лагеря чаще всего. Кого-то поймали чешские партизаны, тоже передали чешским властям, кому-то все-таки посчастливилось уйти. Солдаты из Второй дивизии были интернированы и многие из них были позже, в 45-м, начале 46-го года, выданы из лагерей американскими властями советской стороне.
Владимир Абаринов: Осталось рассказать, как был арестован сам Власов. Игорь, он ведь при аресте не только не оказал ни малейшего сопротивления, но и воспринял арест совершенно равнодушно. Видимо, уже смирился со своей участью?
Игорь Петров: Есть много различных свидетельств, они в каких-то деталях расходятся. Кроме того, отдельным участникам событий, например, адъютанту Власова Антонову, приписываются какие-то не вполне честные мотивы. Конечно, история, которая вошла в советскую классику, история про Власова, который был завернут в ковер и которого с трудом удалось найти, она, скорее всего, фантастическая. Хотя тот же самый Швеннингер рассказывает про Буняченко, - не про Власова, а про Буняченко - что он очень боялся покушения со стороны чешских партизан, поэтому 10 мая ехал в машине заваленный коробками, замаскированный так, чтобы его не было видно. Что касается Власова, мне кажется, это была классическая концовка его фаталистического настроя, которая им владела все это время. Фактически это произошло так. 12 мая Власов и несколько его ближайших соратников, в том числе Тензеров, в том числе Николаев, о которых мы тоже говорили, находились в замке Шлиссельбург как бы под эгидой американцев. Утром 12 мая было решено, непонятно кем и непонятно кто был организатором этого, что группа машин вместе с Власовым должна выдвигаться куда-то в сторону немецкой границы, в сторону Баварии. На этой дороге группа машин была остановлена и благодаря одному из перебежчиков, который перешел на советскую сторону, одному из офицеров РОА, Власов был обнаружен и, соответственно, передан советской стороне.
Но вы абсолютно правы. Мне кажется, что если бы во Власове было какое-то желание и стремление продолжать свою борьбу, то он бы сумел найти способ избежать этой печальной участи и каким-то образом бежать, по крайней мере на территорию Баварии. Другое дело, что это вряд ли бы его спасло, потому что соратники, которые попали к американцам сразу, то есть Малышкин, о котором мы говорили, Жиленков - они тоже были чуть позже, в 46-м году, но были выданы советской стороне и были, соответственно, казнены.
Владимир Абаринов: На этом мы заканчиваем цикл «Русский коллаборационизм», который мы с Игорем Петровым делали в течение десяти месяцев. Тема далеко не исчерпана, и мы будем возвращаться к ней, но уже в другом формате. Я благодарю Игоря Петрова, без которого этого исследования просто не было бы, своего другого собеседника, профессора Бориса Ковалева, и слушателей, остававшихся с нами все это время.
