Среднестатистический наёмный работник повсюду в мире настроен примерно одинаково, будь то бельгийский железнодорожник, которому, по мнению его украинского собрата, не хватает одного птичьего молока, или северокорейский горняк, перебивающийся с риса на воду. Все они уверены, что только они что-то и делают, почему и заслуживают такого вознаграждения, какое можно выбить из хозяина не иначе, как вместе с его зубами. Автор этих строк тоже не всегда бывал далёк от мысли, что любой главный редактор – дармоед просто в силу своей должности.

Из письма: "В цехах нашего завода, где еще сталинское оборудование и процветает ручной труд, понатыканы видеокамеры для контроля за толпой трудящихся. Ужесточение по больничным листам. Их сейчас дают с большим скрипом. Если есть заказ, то людей набирают и работают они по 12 часов. Если нет - оставляют без содержания либо увольняют. Так идет планомеренное урезание социальных прав".

Читая такие письма, первое, о чём думаешь, - что было бы с заводом, если бы все работники дружно поднялись на защиту этих самых прав. Завода не стало бы в считанные дни, как бывало. Из письма видно, что предприятие испытывает жестокие трудности со сбытом. Но как раз сбыт – последнее из слов в языке рабочего. Он подспудно убеждён, что раз завод что-то выпускает, значит, так должно быть всегда. И обратите внимание на слова "планомерное урезание". Ну, какое, к чёрту, планомерное, если хозяин ложится спать, не зная, удастся ли завтра найти заказ? Нет, рабочий, если он, к тому же, сознательный, как величал его Ленин, не может не вешать на "эксплуататора" всех и всяческих собак.

Почему же годы идут, и очень трудные, а он всё заставляет себя ждать, "последний и решающий бой"? Знаешь все классические объяснения – и про мастерство сильных мира сего в деле разобщения рабочего класса, и про то, как он падок на мещанские радости жизни, но всё равно: когда мысленно поставишь одну против другой когорту наёмного труда и кучку предпринимателей, то придёшь к выводу, что без чуда тут не обходится. Всё же классовый мир, видимо, более угоден Богу, чем война. В одной старой русской книге приведен разговор чумазого, из мужиков, заводчика с заезжим большевиком, подбивающим его рабочих на бунт. "Ты к нам не лезь. Мы с моим работником прикованы к одной тачке". Иногда она, как известно, переворачивается. Разговоров о причинах после этого хватает на столетия. В послесоветские годы не раз казалось: вот-вот… Многим и сейчас очень трудно. Но люди терпят. Может, кроме страха, вялости и, конечно, разума, есть ещё что-то, что их сдерживает? Дело, наверное, не только в том, что прикованные к одной тачке вдруг не смогли договориться. Время от времени тачка переворачивается просто потому, что приходит время ей перевернуться.