Владимир Тольц: 14 декабря 1825 г., как, надеюсь, до сих пор, несмотря на проблемы со школьным образованием, известно, в Петербурге случилась попытка государственного переворота, вошедшая в историческое сознание многих поколений россиян, как «восстание декабристов». Этому событию сотни уже историков посвятили тысячи своих исследований. Один из этих авторов – моя многолетняя коллега Ольга Эдельман, которая и сегодня готовит свое очередное сочинение о Пестеле. Декабрьскому восстанию 1985 года и декабристам мы с Олей посвятили немало выпусков программы Документы прошлого. Но сегодня я хочу вспомнить не о героях и жертвах неудавшегося переворота, а об их родственниках. Точнее, о несчастных семьях тех солдат, которые вышли 14 декабря на Сенатскую площадь.
Вот фрагменты нашей с Ольгой Эдельман передачи, в которой участвовал известный специалист по военной истории начала XIX в. Виктор Безотосный.

Семьи декабристов

Ольга Эдельман: Честно говоря, даже меня, специально занимавшуюся той эпохой, сюжет, о котором мы сегодня поговорим, поначалу несколько изумил. У нас ведь писали всегда, не только в учебниках, но и в научных трудах, о жестокой системе рекрутирования солдат в дореформенной, крепостнической, армии, о тяжелой солдатчине, муштре, палках. В армию забирали на 25 лет - практически на всю жизнь. Отрывали от родных мест, от семьи. Жены и дети, если были, оставались, как тогда говорили, "на прежнем жилище". А из документов, о которых мы сегодня говорим, видно, что некоторые гвардейские солдаты жили в казармах с семьями. В казармах был даже так называемый "женатый корпус". И у некоторых из участвовавших в восстании на Сенатской площади, тоже были семьи в казармах. Да и в остальном вся эта история показывает, что жизнь была не такая прямолинейно-безысходная.

Владимир Тольц: Но следует, пожалуй, рассказать о судьбе самих этих солдат. Казалось бы, в свете того, что на протяжении советской эпохи писалось о самодержавии, мятежных солдат ожидали безжалостные телесные наказания и каторга. Уж если дворян восставших отправили на каторгу и виселицу, то этих-то и подавно. На самом же деле, Николай I, хоть и только что в чрезвычайных обстоятельствах вступил на престол, поступил довольно тонко, как зрелый политик. Ему же надо было обеспечить себе поддержку большинства армии, тем более гвардии. Уже 19 декабря он издал манифест, в котором объявил, что солдаты были увлечены на Сенатскую площадь обманом, под предлогом защиты истинного государя - отрекшегося от престола Константина Павловича (и это было правдой). Солдатам объявлялось высочайшее прощение и предоставлялась возможность искупить свою вину, в боевых действиях на Кавказе.

Ольга Эдельман: В восстании участвовали три полка гвардии - Московский, Гренадерский и Морской Экипаж. Прямо с площади солдат отправили в крепость, сначала в Петропавловскую, потом, когда она понадобилась для дворян-декабристов, солдат перевели в северные крепости - Свеаборг, Выборг, Кексгольм. А весной 1826 года сформировали из них Сводный Гвардейский полк и отправили его на Кавказ. Под судом и затем в сибирской ссылке оказались только шестеро рядовых лейб-гренадер и двое московцев, все - за сугубо воинские проступки, совершенные во время восстания: неповиновение непосредственному командиру, утрата полкового знамени. В советское время о декабристах писали очень много, об участи же восставших солдат, напротив, мало. Как раз потому, что не было возможности уличить в этом вопросе самодержавный произвол. Более того, рискованно было и особо углубляться в вопрос о "сочувствии солдатских масс идеалам декабризма".

Рапорт коменданта Кексгольмской крепости Финляндскому генерал-губернатору Закревскому, 13 февраля 1826 г.
Из числа находящихся арестантов в лазарете, двое из оных были весьма трудны, болезнь походила [на] род сумасшествия, которая уже прошла, оные самые рассказывали, что сие приключилось не от чего более, как единственно от тоски.
Некоторые из арестантов спрашивали наших солдат, что не знают ли оные, что с ними будут делать и почему их до сих пор не приводят к присяге на верность службы. Хотя и было позволено им с конвоем прохаживаться в крепости, но они только один раз ходили, и то не более как четверть часа. Вообще заметно в сих людях большое уныние, особенно в Морском Экипаже, о чем вашему превосходительству всеподданнейше донести честь имею.

Владимир Тольц: Республику, конституцию взалкали прежде всего просвещенные дворяне. Солдатам эти идеи были малопонятны. Сегодня в нашей московской студии - специалист по военной истории Виктор Безотосный. Виктор Михайлович, что можно сказать о, так сказать, политических убеждениях рядовых солдат тогдашней армии, гвардии? Чему они скорее могли сочувствовать - либеральным устремлениям декабристов или привычной монархической идее?

Виктор Безотосный: Я думаю, что они мало были способны к пониманию абстрактных категорий либералов-декабристов. Поскольку солдатская масса, а большинство из них были выходцы из крестьянской среды, - им был свойственен наивный монархизм. Это усиливалось определенными пропагандистскими приемами, системой воспитания в армии, начиная с принятия присяги. Ведь присягали не на верность отечеству, а присягали на верность монарху. И именно император воплощал в себе отечество и всю Россию в целом. Он был, мало того, еще помазанником Божьим. Кроме того, существовала вера солдат в доброго отца-командира. Этот момент и постарались использовать декабристы. Они, как либералы, не увлекались зуботычинами, не накладывали телесных наказаний на солдат. И, собственно, солдат и обманули, вывели их на площадь, а солдаты вынуждены были повиноваться. Естественно, если бы им объяснили с самого начала цели, которые преследовали восставшие офицеры, то навряд ли они бы пошли. Фактически их подставили. И они потом, вероятнее всего, очень горько сожалели.

Ольга Эдельман: Итак, солдаты восставших полков сидели в крепостях. А их семьи, оставшиеся в казармах, начали испытывать затруднения. Не политические гонения, а проблемы сугубо материального порядка. Уже через месяц после восстания, в конце января 1826 года, в командовании гвардейского корпуса возникла переписка о том, что сидящие в крепости солдаты Московского полка исключены из полковых списков, и получается, что их семьи не могут уже получать обычного продуктового пайка и таким образом лишились средств к существованию. Мальчики-то приписаны к кантонистам, то есть учатся на будущих солдат, а вот что делать с солдатскими женами и дочерьми, коих 55 душ? Через несколько дней последовало высочайшее решение: Николай I повелел по-прежнему выдавать им пайки впредь до решения участи мужей. Вслед за этим аналогичная проблема встала и в лейб-гвардии Гренадерском полку, и у них провиантский департамент Главного штаба запросил списки солдатских жен и детей, стало быть, и они остались на казенном довольствии. Наконец, судьба солдат решилась. Они отбыли на Кавказ.

Рапорт дежурного генерала Главного штаба Потапова командующему Гвардейским корпусом генерал-адъютанту Воинову, 20 марта 1826 г.
По поводу вступившего рапорта от подполковника учебного Саперного батальона Махова (препровождающего в Отдельный Кавказский корпус команды нижних чинов, выключенных из Гвардии и содержавшихся в крепостях Выборгской и Кексгольмской), что некоторые из них просят позволения взять с собою их жен и детей, я покорнейше прошу ваше высокопревосходительство приказать немедленно отобрать желание от оставшихся здесь после означенных нижних чинов жен, которые из них пожелают быть отправлены к мужьям их, и о последующем уведомить меня, с доставлением именного списка тем женам, кои пожелают отправиться к мужьям их. В сем списке должно быть означено, при которой из оных жен сколько находится детей, какого пола и каких лет, также имена мужей их и из каких полков они выключены.

Ольга Эдельман: 31 марта командующей гвардейской пехотой генерал Бистром сообщил в Главный штаб, что пожелали следовать за мужьями 15 жен солдат Московского полка с маленькими детьми, всего 23 души, и "что таковых желающих лейб-гвардии в Гренадерском полку и Гвардейском Экипаже не оказалось".

Рапорт дежурного генерала Главного штаба Потапова командующему Гвардейским корпусом генерал-адъютанту Воинову, 15 мая 1826
Государь император высочайше повелеть соизволил ... оставшихся здесь жен с детьми нижних чинов, выключенных лейб-гвардии из Московского полка в Кавказский отдельный корпус, отправить, по изъявленному ими желанию, к мужьям их, по общему положению, существующему на отправление в сей корпус жен нижних чинов.
Сию высочайшую волю г[осподи]н начальник Главного штаба его императорского величества сообщил г[осподам] военному министру, управляющему Министерством внутренних дел и министру финансов для зависящих от них по принадлежности распоряжений, а я отнесся к командиру отдельного корпуса внутренней стражи о назначении для препровождения тех женщин из Санкт-Петербургского внутреннего гарнизонного батальона одного офицера и двух унтер-офицеров. О чем донося вашему высокопревосходительству, покорнейше прошу приказать сдать означенных женщин тому, кто от командира внутренней стражи назначен будет к их препровождению.
Отношение штаба пехоты Гвардейского корпуса в дежурство Гвардейского корпуса, 30 мая 1826 г.
Командир лейб-гвардии Московского полка г[осподин] генерал-майор Кравстрем ... дал знать, что из числа солдатских жен, отправляемых по объявленному ими желанию к своим мужьям в Отдельный Кавказский корпус, Ирина Агеева 28 числа сего м[еся]ца заболела сильным колотьем и по освидетельствовании ее полковым штаб-лекарем отправлена для пользования в здешнюю градскую Обуховскую больницу. По каковому случаю может произойти, что помянутая женщина, если на излечение ее потребуется продолжительное время, вместе с прочими следующими на Кавказ отправлена не будет. О чем дежурство Гвардейского корпуса, таковое ж всей пехоты имеет честь уведомить.

Ольга Эдельман: Ирина Агеева, проболев некоторое время, затем ехать на Кавказ вовсе отказалась из-за расстроенного здоровья. Но примечательно, что командование гвардии имело на учете всех до единой солдатских жен. Вообще, вся эта история сопровождалась бесконечным составлением и уточнением разнообразных именных списков.

Отношение командира лейб-гвардии Московского полка генерал-майора Кравстрема исправляющему должность начальника Штаба Гвардейского корпуса генерал-адъютанту Шипову, 1 июня 1826 г.
В сходственность предписания командующего всею пехотою Гвардейского корпуса господина генерал-адъютанта и кавалера Бистрома ... и во исполнение высочайшего соизволения, оставшиеся здесь жены с детьми нижних чинов, выключенных лейб-гвардии из Московского полка в Кавказский Отдельный корпус, поименованные в прилагаемом при сем именном списке, по изъявленному ими желанию 30-го числа минувшего мая отправлены к мужьям их в назначенное место и сданы препровождавшему их Санкт-Петербургского внутреннего гарнизонного батальона господину подпоручику Александрову, которые имеют быть по полку исключены из месячного всемилостивейше пожалованного им провианта, а дети их, четыре малолетние кантониста, из полкового списочного состояния. О чем ваше превосходительство сим честь имею уведомить и при том приложить о числе вышепомянутых отправленных людей именной список и в сдаче оных с квитанции копию.
Генерал-майор Кравстрем
Квитанция
Дана сия лейб-гвардии Московскому полку Санкт-Петербургского внутреннего гарнизонного батальона от подпоручика Александрова в том, что по высочайшей воле принято им от оного полка для отправления в Кавказский Отдельный корпус оставшихся после выключенных из помянутого полка по известному происшествию, 14 декабря прошлого 1825 года случившемуся, нижних чинов жен, по ихнему желанию для соединения с мужьями их, при именном списке четырнадцать, и их детей мужеска пола четыре и женска три, всего двадцать одна душа, ... и что все поименованные в полученном мною списке люди от полка удовольствованы всемилостивейше пожалованным им месячным провиантом по тридцатое число сего м[еся]ца сполна и никаких претензий не имеют. Санкт-Петербург, мая 30 дня 1826 года, подлинную подписал подпоручик Александров.

Владимир Тольц: Мы рассказываем о судьбе жен гвардейских солдат, вышедших 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь. У некоторых из них в гвардейских казармах остались семьи. Пятнадцать солдаток решило ехать вслед за мужьями на Кавказ.
Строгий учет, жены нижних чинов аккуратно сдаются сопровождающему по квитанции. Вспоминаются знаменитые сцены из фильма "Белое солнце пустыни", где красноармеец Сухов делает перекличку женам Абдуллы. Однако, оставляя в стороне словесное оформление, признаем, что речь-то о женах провинившихся солдат, мятежников. И самодержавная власть заботится об отправке их к мужьям, в каждой бумаге подчеркивая, что "по ихнему желанию", дает специального сопровождающего (а как бы они, на самом деле, иначе добрались по тем временам?), наконец, берет их на содержание.

Рапорт командующего всею пехотою Гвардейского корпуса генерал-адъютанта Бистрома командующему Гвардейским корпусом генерал-адъютанту Воинову, 23 мая 1826 г.
Командир лейб-гвардии Московского полка генерал-майор Кравстрем по случаю тому, что некоторые из числа семейств, оставшихся после нижних чинов, выключенных по происшествию 14 декабря 1825 года, коим всемилостивейше повелено производить дачу провианта, изъявили желание отправиться для жительства на свою родину, - испрашивает разрешения, долженствует ли простираться на них высочайшая милость в отношении довольствия казенным провиантом везде, где бы они ни избрали место жительства до присоединения их к мужьям, или предоставляется оная единственно тем только, кои будут находиться в здешней столице?
Каковое обстоятельство представляя на благорассмотрение вашего высокопревосходительства, покорнейше прошу не оставить оное разрешением.
Рапорт дежурного генерала Главного штаба Потапова командующему Гвардейским корпусом А.Л. Воинову, 5 июля 1826 г.
По докладу государю императору представления исправляющего должность начальника Штаба Гвардейского корпуса генерал-адъютанта Шипова ... коим он испрашивал разрешения, следует ли женам и дочерям, оставшимся в С.-Петербурге после нижних чинов, выключенных из полков лейб-гвардии Московского и Гренадерского, производить получаемый ими ныне провиант по одному пайку в месяц каждою, где бы они ни избрали место жительства до присоединения их к мужьям, или довольствие сие следует производить тем только, кои будут находиться здесь в столице, его императорское величество высочайше повелеть соизволил не выдавать провианта тем из означенных жен и дочерей, кои оставят С.-Петербург.
О каковой высочайшей воле я имею четь донести вашему высокопревосходительству.

Владимир Тольц: В самом деле, если бы казна взяла на себя содержание жен мятежников, где бы они ни находились - это было бы уже чересчур. Ведь тогда не было установленного единого порядка социального обеспечения, и многие неимущие вдовы усердно служивших чиновников годами тщетно добивались какой-нибудь пенсии или хотя бы вспомоществования от казны.

Ольга Эдельман: Кстати сказать, 14 декабря довольно дорого обошлось казне. Только наградных денег было выдано почти 37 тысяч рублей. Офицеры, бывшие в строю против мятежников, получили в награду годовое жалованье, солдаты - по 50 рублей, унтер-офицеры по 100 р. Были еще и специальные награды особо отличившимся. Отдельная статья - раненые с правительственной стороны. Они получили от 25 до 300 рублей, солидные по тем временам деньги, причем суммы были расписаны индивидуально, каждому лично, смотря по тяжести ран. Больше всех получил рядовой лейб-гвардии Конного полка, потерявший руку - 500 рублей. Такого же размера, в 500 рублей, годовую пенсию получила вдова убитого конногвардейского унтер-офицера. А еще компенсация утраченного восставшими полкового имущества, тоже за казенный счет. Ну, деньги деньгами, а возник еще и пресловутый квартирный вопрос.

Рапорт командующего пехотою Гвардейского корпуса Бистрома командующему Гвардейским корпусом А.Л. Воинову, 30 мая 1826 г.
Командир лейб-гвардии Московского полка генерал-майор Кравстрем доносит, что оставшиеся после нижних чинов, выключенных из вверенного ему полка по происшествию 14 декабря 1825 года, 15 жен с состоящими при них 5 малолетними дочерьми ... находятся по сие время в казармах, и по недостаточному в оных помещению более увеличивают тесноту в расположении полковых женатых нижних чинов, почему и просит, дабы помянутые жены с дочерьми их из казарм вверенного ему полка были выведены.
По поводу сего представления, отобрав сведения о таковых же женах, находящихся ныне лейб-гвардии при Гренадерском полку и Гвардейском Экипаже, тогда как они не принадлежат уже к оным, ибо мужья их по участию в помянутом происшествии вовсе выключены, покорнейше прошу ваше высокопревосходительство не оставить разрешением: как должно поступить с таковыми женами? И не благоугодно ли будет приказать тем, кои вовсе не имеют детей, предоставить паспортами свободное жительство везде, где они изберут оное, впредь до востребования их мужьями, а обремененных детьми одного женского пола, буде они сами не пожелают отправиться в прежние их жилища или на место родины, прикомандировать куда-либо для квартирования и получения определенного им впредь до приказания продовольствия, дабы чрез то избавить полковые казармы от не принадлежащего оным постоя. Тех же матерей, кои имеют детей мужеского пола, причисленных уже в списочное состояние кантонистами, если они пожелают находиться при детях, оставить при полках.

Ольга Эдельман: В ответ на этот рапорт командующей гвардией обещал "войти с представлением" о выводе остающихся женщин из гвардейских казарм, но запросил подробные именные списки: отдельно женам, имеющим детей мужского пола, имеющим детей женского пола и отдельно детей вовсе не имеющим.

Владимир Тольц: Все-таки хотелось бы разобраться в самом этом порядке. Я спрашиваю нашего гостя, Виктора Михайловича Безотосного: как была устроена эта система, на каких основаниях жили в казармах солдатские семьи, чем они жили? Жалованьем мужей и казенными пайками?

Виктор Безотосный: Во-первых, в 1825 году казармы имели лишь несколько старых гвардейских полков, большинство армейских полков практически казарм не имели. И массовое строительство казарм началось лишь в царствование Николая Первого. Чем они жили? Солдатский бюджет был очень сложен. Основной, наверное, источник доходов - это было жалование солдата. К примеру, рядовой армейского полка получал 10 рублей в год, у гвардейцев несколько лучше - 16 рублей. Унтер-офицер гвардии получал 50-60 рублей примерно, фельдфебель уже солидную сумму - 90 рублей. Кроме того солдатам выдавался провиант на месяц натурой из расчета в день 900 грамм муки и чуть меньше сто грамм крупы. Естественно, не каждый получал его каждый день, а выдавалось все на роту на месяц. И солдаты вынуждены были создавать артели. Представьте себе, 25 лет человек ест только одну крупу и муку. Естественно, ни соли, ни мяса, ни масла. Мясная порция выдавалась только во время боевых действий. Они создавали "приварок", то есть имели возможность зарабатывать деньги в свободное от службы время - это достаточно распространено было - и собирать их в артель. Допустим, если рота выходила на какие-то работы, получали деньги, половина выдавалась солдатам, половина шло в артельные деньги. Плюс ко всему армейские полки хорошо экономили на постоях. То есть они становились на постой и фактически жили за счет населения. И индивидуальный заработок был известен, особенно в гвардейских полках. Жили они на порядок лучше, чем армейские полки. Известен даже такой случай, когда рядовой одного гвардейского полка за 20 лет службы копил деньги и выкупил 12 своих родственников из крепостной неволи. То есть некоторые жили очень хорошо. Кто-то был мастеровым, кто-то как лихачи вечером выезжали.
Что касается вдов и детей. Вдова после смерти мужа на службе: если она была еще относительно молодая, до сорока лет, ей выдавалось годовое жалование и представлялась возможность уехать на родину; если же была пожилая, ей выдавалось два рубля в год. А дети, мальчики, поступали в кантонисты, в разные времена по-разному, иногда с 10, иногда с 16 лет. Девочкам и мальчикам выдавалось три рубля в год. Много это или мало? Пуд муки тогда стоил 20 копеек в среднем. Если перевести это на деньги, это 480 килограмм на год. Считалось, что человек может прожить и не умереть. Но это, действительно, ниже прожиточного минимума было. Иногда и жены солдатские, и вдовы тоже занимались каким-то, как сейчас модно говорить, бизнесом. Но как правило, они находились на иждивении своих мужей. А жили они на территории полка, и полк обязан был о них заботиться. И поэтому полки, которые изменили личный состав, пришли новые люди, - и они вынуждены были кормить жен и детей, которые к полку никакого отношения не имели. Естественно, они хотели любым способом от них избавиться.

Ольга Эдельман: Разрешение выдать желающим женам солдат-декабристов паспорта для свободного проживания было получено быстро, а вот с переводом в другие казармы вышла загвоздка. Инспекторский департамент Главного штаба, от которого собственно зависело принятие решения, ответил гвардейскому командованию, что он "в распоряжении своем не имеет никаких казарм и жены нижних чинов не состоят в ведении оного". Отказывались в департаменте и заняться уведомлением ссыльных солдат о том, где теперь находятся их жены. Формально в департаменте были правы: они контролировали кадровые вопросы армии, списочный состав, чинопроизводство, и солдатскими женами не занимались. Так ведь ими в военном ведомстве никто не занимался. Командование гвардии некоторое время письменно препиралось с инспекторским департаментом, добиваясь освобождения казарм.

Отношение Инспекторского департамента Главного штаба исправляющему должность начальника штаба Гвардейского корпуса генералу Шипову, 10 октября 1826 г.
Ваше превосходительство от 29-го прошедшего июня ... изволили отнестись в Инспекторский департамент об учинении со стороны оного надлежащего распоряжения о переводе из казарм Гвардейского корпуса в другие казармы жен нижних чинов, выключенных из гвардии по происшествию 14 декабря 1825 года ... и о объявлении чрез кого следует мужьям тех жен, которые оставлены в казармах с детьми мужского пола или снабжены паспортами на свободное прожитие.
Инспекторский департамент, не имея в распоряжении своем никаких казарм, не заведывая женами нижних чинов ... спрашивал от 22 июля ... на чем основано помянутое ваше требование.
Ныне ваше превосходительство в отношении от 18-го минувшего сентября изволите изъяснять, что требование ваше основано на приказании г[осподина] командующего Гвардейским корпусом, сообразно с высочайшим повелением, ... воспрещающим держать в казармах людей, Гвардейскому корпусу не принадлежащих, ... а объявление мужьям, где находятся их жены, г[осподин] командующий Гвардейским корпусом полагает нужным для того, дабы помянутые нижние чины знали о местопребывании жен и детей своих, когда пожелают их к себе требовать, и дабы настоящее начальство тех нижних чинов имело сии сведения ...
На сие Инспекторский департамент имеет честь ответствовать вашему превосходительству, что о размещении некоторых из помянутых жен нижних чинов в другие казармы, Гвардейскому корпусу не принадлежащие, сей департамент находится в той же невозможности, которая известна вам ... ибо не заведывает женами нижних чинов, не имеет в распоряжении своем никаких казарм ... Что же касается до объявления настоящему начальству выключенных из гвардии нижних чинов о женах, ... то поскольку все означенные нижние чины без исключения поступили в Отдельный Кавказский корпус, то означенное объявление не угодно ли учинить из вверенного вам штаба Гвардейского корпуса.

Ольга Эдельман: Кажется, дело так ничем и не кончилось. В любом случае, военным властям не пришло в голову просто выгнать жен ссыльных солдат на улицу. Видимо, этим самодержавие отличалось от советской власти, которую такой вопрос не мог затруднить.

Владимир Тольц: Историки Ольга Эдельман и Виктор Безотосный в программе, посвященной семьям солдат-декабристов.


В марте 2013 года Радио Свобода должна отметить свое 60-летие. В преддверье этого юбилея я решил сегодня познакомить вас с фрагментами одной из давних передач цикла «Родина слышит…», посвященного истории иностранного радиовещания на СССР.
Истории этой больше полувека. Срок солидный. За это время и формы, и приемы, и организационные принципы этого вещания не раз менялись. Как менялись и люди, возглавлявшие радиовещание на Советский Союз, периодически объявлявшие об обновлении этого вещания, руководившие его реформами и перестройками, отчитывавшиеся в их успехах и объяснявшие неудачи, пожинавшие лавры, налагавшие взыскания, получавшие выговоры и новые назначения.
Когда просматриваешь историю иностранных "голосов" в масштабах десятилетий, становится ясно, что звездные часы этих радиостанций (и Свобода-Свободная Европа здесь исключением не являются), звездные часы их главным образом зависят все же не от успешности и разумности тех или иных бюрократов-руководителей и их административно-реформаторской активности, и даже часто не от величины "выбиваемого" ими финансирования, а от "общего момента", определяющего "спрос" на информацию в странах, на которые идет вещание. А еще - от людей - не от тех, кто распоряжается, а от тех, кто звучит - делает репортажи, готовит анализы, ведет круглые столы, участвует в дискуссиях у микрофона... Новые люди, всегда появляются в момент, когда спрос на иностранную радиоинформацию повышается. И от этой "новой крови" лицо Радио в такие моменты оживляется и начинается быстро меняться.
Сегодня речь пойдет о таких переменах Радио Свобода в конце 80-х начале 90-х годов. Они напрямую были связаны с объявленной в СССР Горбачевым Перестройкой, одним из следствий которой была не только отмена глушения иностранных радиопередач, но и возможность легального обретения в Советском Союзе внештатных поначалу сотрудников и корреспондентов. В Русской службе РС первым таким сотрудником оказался, пожалуй, Дмитрий Волчек, ныне известный писатель, поэт, переводчик и издатель, а тогда 24-летний сотрудник московского правозащитного журнала "Гласность".
Митя, вы начали работать на Радио в 88-м. Как это началось, при каких обстоятельствах?

Дмитрий Волчек: Я вот сейчас не могу точно вспомнить, было ли уже прекращено глушение или оно еще продолжалось, но в любом случае это происходило в этом очень коротком промежутке, когда глушилки выключались. Произошло это очень просто и спонтанно: Савик Шустер, который вел тогда первую программу прямого эфира, позвонил в редакцию журнала "Гласность", где я тогда работал, и спросил, не согласится ли кто-нибудь из сотрудников делать обзоры советской печати. Естественно, сотрудники радио опасались, что если мы сразу начнем делать какие-то репортажи или авторские материалы, могут последовать репрессии. То есть нужно было прощупать почву. Я, не задумываясь, согласился и первое время делал обзоры советской печати, а потом стал делать репортажи.

Владимир Тольц: У вас был до этого опыт работы на радио?

Дмитрий Волчек: Нет, никогда.

Владимир Тольц: Что вы можете вспомнить о своих первых работах, о своих первых обзорах, репортажах, о той атмосфере, в которой они делались в Москве?

Дмитрий Волчек: Атмосфера была довольно мучительной, потому что для того, чтобы купить советские газеты, нужно было просыпаться в пять утра. Зимой это было невероятно сложно. Причем не просто просыпаться, а идти по сугробам к этому газетному киоску, вокруг которого, как только машина приезжала со свежими газетами, сразу выстраивалась гигантская толпа и расхватывала все. Помню, что "Советская Россия" пользовалась особым спросом, потому что она была вроде бы и смелая, но в то же время критиковала Горбачева. И стоило проспать на полчаса позже, половины газет не было, сметали буквально за 20-30 минут все абсолютно. Это было главной проблемой - найти собственно газеты.
Надо сказать, что когда я приехал в Мюнхен первый раз, это было в 89 году, огромным счастьем для меня было, совершенно немыслимым, то, что сотрудники радио в Германии могут пользоваться всеми советскими газетами. Выпускались специальные мониторинги каждый день. Я помню, что я приходил на радио и первым делом хватал эти пачки мониторингов и читал статьи советских газет, потому что мне казалось немыслимым счастьем, что можно все это собрать и прочитать. Вот такое было время гласности.

Владимир Тольц: Несколько позднее Дмитрия Волчека у Радио Свобода появился еще один корреспондент в СССР. Михаил Бомбин в Риге. Сегодня он по телефону рассказывает мне из латвийской столицы.

Михаил Бомбин: В ноябре 88 года, насколько я понимаю, это было за две недели до отмены глушения, я работал тогда кочегаром в зоопарке неподалеку от дома, до этого в апреле 87 я освободился по так называемой "горбачевской амнистии", был осужден на два года "химии" принудработ по 193 прим. за распространение самиздата. Радио Свобода всегда было моей любимой радиостанцией. Но поначалу стало как-то не по себе. Не то, чтобы я испугался, но все же. Затем еще один звонок, еще. Я наконец оказался дома, убегать было нельзя. Программа "В стране и мире" - Савик Шустер, Эдуард Кузнецов, Володя Кромас. Попросили сделать что-то о становлении Народного фронта Латвии. Я сделал материал. Естественно, я его не слышал через глушку. Но вечером позвонил курировавший меня, то есть мое дело гэбешник: "Ну ты даешь...". Не помню, чем закончился разговор, но на дворе уже была перестройка, с Горбачевым, гласностью, как-то все это прошло. На работе спрашивали: "Ты ли этот тот Михаил Бомбин?". "Да, вроде я". "Если ты, так чего же ты в зоопарке работаешь?". В это время я сотрудничал, помните, такая была "Экспресс-хроника" Александра Подрабинека, и как трамплин меня подобрали с этой "Экспресс-хроники". Материалы десять минут, я тогда с трудом укладывался в эти объемы. Вот так, собственно, началось мое сотрудничество, которое 16 лет продолжается.

Владимир Тольц: Эти репортажи и обзоры, которые делали Дмитрий Волчек, Михаил Бомбин и другие появившиеся у Радио Свобода в СССР внештатники (Сандер Сисс в Таллинне, Виктор Резунков в Питере, покойный уже ныне Альгимантас Жукас в Вильнюсе, Юрий Митюнов, Алексей Мананников, Марк Дейч в Москве), стали предметом широкого общественного внимания.

Дмитрий Волчек: Все наши репортажи, даже самые пустяковые, перепечатывались в тех же самых газетах. В той же "Советской России", как я помню, была чуть ли не постоянная рубрика "Говорят голоса" или что-то такое. И каждое утро, покупая эти газеты, я видел распечатки своих собственных репортажей и репортажи моих друзей.

Владимир Тольц: Да, я видел несколько позднее кремлевский мониторинг, там обязательно была рубрика Свободы, скажем, она была тематическая: "'Голоса' об Афганистане". И обычно там стояло: "Дмитрий Волчек сказал...". Скажите, Дмитрий, тогда, особенно сразу после отмены глушения, очень, конечно, увеличилась аудитория слушателей Свободы, радио было весьма популярным. Как относились ваши советские сограждане к вашей работе на радио?

Дмитрий Волчек: С одной стороны, с большим восторгом. Потому что, действительно, радио слушали все и каждая передача вызывала немыслимый резонанс, сейчас даже невозможно представить такое. Казалось, что действительно каждый слышал, слушает и имеет какое-то мнение по поводу сказанного. С другой стороны, конечно, были понятные опасения. Потому что политика Горбачева была сумбурно, то были короткие периоды "заморозков", какие-то окрики из КГБ, из Кремля. Многие мои близкие боялись, что и нас так же прикроют, как, скажем, каких-нибудь прибалтийских сторонников независимости, на которых постоянно были нападки и угрозы.

Владимир Тольц: Я понимаю, Дмитрий, вы давно уже 17 лет почти работаете на Радио, сделано сотни репортажей, обзоров, тематических передач и т.д. - всего не перечислить. Но что вы можете сейчас припомнить из ваших первых радиоработ?

Дмитрий Волчек: Я недавно вспоминал эту комическую историю, поскольку был День независимости России, связанную с Ельциным. Когда именно в этот день мы прибежали в Кремль, трудно сейчас представить, что Ельцин выходил из здания Верховного совета без охраны, в окружении только своих истерических поклонниц, которые не отпускали его ни на секунду. После принятием Верховным советом акта о независимости России, мы поймали с Андреем Бабицким Ельцина у выхода из здания, и он дал нам эксклюзивное интервью. И какой же был ужас, когда мы приехали домой и обнаружили, что вся эта кассета стерлась. В этом есть определенный символизм, конечно. (Тогда чувствовали себя чудовищно.)
Очень интересная была реакция чиновников тогдашних. Мы постоянно пытались взять какие-то комментарии у советских чиновников. И, конечно, большинство, когда им звонили и говорили Радио Свобода, впадали в ступор, сказать ничего не могли в принципе. Даже многие думали, что это розыгрыш, потому что в те времена это казалось практически немыслимым. Но были люди, которые очень охотно и неожиданно вдруг начинали говорить все, потому что, видимо, считали, что это какой-то божественный глас и сигнал, нужно выложить абсолютно все, что у них на уме. Так у нас образовался небольшой круг либеральных комментаторов, которые охотно по любому поводу высказывали свое мнение. Он был очень невелик, постепенно расширялся.
Я помню, как Олег Данилович Калугин, который тогда был мифической фигурой, не поленился. Приехал к нам, мы жили тогда в Ясенево, снимали квартиру. Ему, видимо, интересно было посмотреть, как живут корреспонденты радиостанции, за которой он столько лет по своей профессиональной надобности следил. Он был, конечно, потрясен, когда увидел обычную квартиру, плохенький магнитофон. У нас был крошечный микрофон, вообще какая-то смехотворная техника. Он был, конечно, поражен и сильно разочарован.

Владимир Тольц: Да, тогда, сидя в Мюнхене, мы тоже вдруг стали ощущать некое изменение отношения слушателей к нашему Радио, это не только рост его популярности, но и появление наивной веры в его всемогущество. Увеличился поток писем, адресованных нам. Причем в них часто писали не только, как раньше, о нарушениях прав человека или о политических проблемах, но стали жаловаться и на бытовые неполадки, на неисправности в электро- и водоснабжении, к примеру, на плохую работу ЖЭКов, собесов и т.п. Раньше такие письма слали в советские газеты или в обкомы и ЦК. Теперь "ЦК, Верховный Совет. Горбачеву (позже Ельцину)" в адресах осталось, но добавилось новое: "Президенту США Рейгану, Папе Римскому" и обязательно либо еще один экземпляр или копию - Радио Свобода. Надо сказать, что меня в Мюнхене такое поначалу очень изумляло и веселило... Скажите, а вот вы ведь приехали к нам в Баварию впервые в 89-м. И именно тогда впервые увидели тех, с кем вы заочно, по телефону, уже некоторое время сотрудничали, увидели радио, которое вы раньше только слышали... Какое впечатление все это произвело на вас?

Дмитрий Волчек: У меня была в ту пору эйфория, я мало что понимал. Мне казалось, что это тоже такая инстанция наподобие Папы Римского. Сейчас я понимаю, что у меня было очень искаженное представление о подлинной ситуации. И тогда вообще доверие к любому мнению, к любому слову было невероятно высоким. Поэтому все, что говорил любой комментатор, воспринималось, может быть, слегка критически, но воспринималось как нечто невероятно значительное. Поэтому удельный вес каждого слова, каждой передачи, каждого мнения был невероятно высок. И от этого тогда еще совершенно мы не могли подозревать до какой девальвации слова дойдет дело. И вот этот флер таинственности и важности того, что все вокруг делают, конечно, был таким туман, который очень многое закрывал, неудачи, недостатки скрывал.

Владимир Тольц: Так вспоминает далекий уже конец перестроечных 80-х мой коллега Дмитрий Волчек. Политический обозреватель Михаил Соколов появился в нашей "производственной семье" несколько позднее Дмитрия.

Михаил Соколов: Сотрудничать с Радио Свобода я начал в декабре 90 года, поскольку один из сотрудников Радио Свобода, у которого я в Москве брал интервью как корреспондент газеты "Собеседник", Вадим Белоцерковский организовал мне поездку в город Мюнхен на стажировку. И я приехал в город Мюнхен, что интересно, получив часть денег, по крайней мере валютных, от ЦК ВЛКСМ. Была такая организация, она в молодежном издании "Собеседник" иногда выдавала валюту. Командировочные я получил от еще не скончавшегося комсомола, что, конечно, было забавно. А работать я начал буквально на следующий день после приезда, числа 12 или 15 декабря, когда в коридоре встретил Савика Шустера, переговорил с ним, и он тут же меня завел в студию, и я начал рассказывать об обсуждении продовольственного кризиса в России в парламенте РСФСР.

Владимир Тольц: Михаил, сейчас, по прошествии 15 лет, интересно узнать, что тогда на вас произвело наиболее сильное впечатление в этом "логове холодной войны", как по инерции еще именовали Радио Свобода/Радио Свободная Европа в некоторых советских публикациях?

Михаил Соколов: Мне кажется, самым интересным действительно были люди, самые разные люди, которые принадлежали, как выяснилось, не к какому-то единому течению в эмиграции, а имели абсолютно расходящиеся политические взгляды. Какой-нибудь господин Глеб Рар был правым энтээсовцем, а Вадим Белоцерковским белым социалистом, очень левым, тем не менее, они как-то с трудом уживались. Что меня поразило, я буквально через пару дней углубился в какую-то атмосферу внутриполитической борьбы, таких интриг и попыток немедленно перетянуть меня на ту или иную политическую сторону, вразумить и присоединить к какой-то из этих партий. Это первое впечатление. И второе: это длинные коридоры здания радиостанции в Мюнхене, люди, которые сновали. Оказались, что это огромное бюрократическое учреждение, где не только занимаются радио, но еще каких-то много уровней, совершенно непонятных для меня, начальства. Там какая-то непонятная для людей, которые занимаются вещанием, жизнь происходит, но все они встречаются внизу в кантине, пьют пиво и, опять же, обсуждают текущий момент.

Владимир Тольц: Михаил, тогда ведь, в конце 80-х, в коллектив Русской службы влилась в качестве внештатников целая команда самых разных журналистов из доживающего свое Советского Союза...

Михаил Соколов: Вы знаете, мы как-то быстро с коллегами распределили обязанности. Мы знакомились по ходу дела, сталкиваясь на каких-то пресс-конференциях или событиях и стараясь деликатно, не мешая друг другу, скоординироваться свою деятельность. И это действительно вышло само собой и с Дмитрием Волчеком, и с Андреем Бабицким, и с Марком Дейчем. У меня просто была уникальная позиция, все-таки я работал в официальной газете и имел аккредитацию в Верховный совет СССР, то есть в Кремль, а мои коллеги этих аккредитаций не имели. И мы очень быстро договорились, что вот эта советская часть, эсэсэсэровская будет в какой-то степени моей. Андрей Бабицкий был в тот момент больше в верховном совете РСФСР, Марк Дейч как-то занимался разными темами, связанными с нарождавшимися тогда радикальными течениями в значительной степени, а Дмитрий Волчек был, как всегда, с культурным уклоном.

Владимир Тольц: Ну, вот уже 15 лет прошло, как мы работаем вместе. И многое уже можно рассматривать как пусть недавнюю, но все же историю. Многое изменилось. Многое ушло в прошлое. Что из того, что мы делали за эти годы вместе, что делали наши коллеги в России, вам представляется наиболее ценным и хотелось бы сохранить?

Михаил Соколов: Вы знаете, мне всегда казалось, что самый лучший и интересный для слушателей или читателей жанр - это репортаж, когда человек соединяет увиденное с некоторым личным переживанием и рассказывает о том, что происходит. Мне кажется, что этот жанр мы довольно успешно развивали и в 91 году, и в 93-м, когда были в гуще событий. И Андрей Бабицкий в Чечне замечательно работал, и были другие удачи именно в этом репортерском жанре. Мне кажется, что самое главное, что мне хотелось, чтобы, несмотря на разнообразные положительные перемены, наше радио не утратило этот замечательный репортерский жанр.

Владимир Тольц: Михаил, 15 лет большой срок. Многое, как я уже сказал, изменилось. Что, по вашему мнению, было радио для наших слушателей тогда и что оно значит сейчас. И вообще, каковы его перспективы, по вашему мнению?

Михаил Соколов: Володя, мне кажется, что Радио Свобода протянуло такую дорожку в современную Россию для той России, которая находилась за границами, той, которая могла достаточно свободно мыслить, дискутировать, обсуждать, развивать гуманитарную составляющую разнообразных наук - исторической, политологической, социальной, и сделало за время советской власти огромные успехи. Вот этот огромный задел, сделанный русской эмиграцией, он с помощью Радио Свобода был трансформирован, хорошо ли, плохо ли, но, тем не менее, передан в нынешнюю постсоветскую реальность. Это огромное достижение. И многие вещи, которые люди услышали с помощью Радио Свобода, они получили в каком-то смысле в готовом и разжеванном виде, могут теперь продолжить дискуссии не с нуля, не с чистого листа, а опираясь на то, что было сделано за границей. Что касается нынешнего этапа, я думаю, наше Радио трансформируется, будет лучше слышно, может быть даже видно, появится какая-то визуальная составляющая. Слава богу, что через Интернет, как я вижу, мы получаем доступ к гораздо большему количеству людей, чем, я подозреваю, сейчас слышат Радио Свобода.

Владимир Тольц: Так считает Михаил Соколов. В завершение вопрос нашему коллеге Дмитрию Волчеку. Митя, вы работаете уже больше полутора десятков лет на радио, это уже не случайная работа - это биография. О разных этапах, я надеюсь, существования этого радио и вас внутри него мы еще поговорим не раз. Скажите, сейчас, по прошествии такого времени, вы не жалеете, что пошли тогда на радио и что так долго работаете здесь?

Дмитрий Волчек: Я нисколько не жалею. Я думаю, что поначалу, в конце 80-х - начале 90-х годов, это был действительно важный и, можно даже сказать, какой-то героический период, по крайней мере, в истории масс-медиа. Радио сделало колоссальную вещь. Я думаю, что до сих пор вклад радио в то, что произошло в те годы, до сих пор не описан и не изучен, я думаю, действительно гигантский. Я думаю, что мы делали очень достойную вещь. Конечно, с огромным количеством ошибок, очень много было наивного, нелепого, мы были неопытны в ту пору, огромного количества вещей не представляли и мало о чем догадывались. Но делали это искренне, это было очень веселое время. Я думаю, что не сделали ничего особенно дурного и гнусного. Так что я не вижу никаких поводов жалеть об этом.

Владимир Тольц: Запись из фоноархива Свободы. Дмитрий Волчек, Михаил Соколов и Михаил Бомбин в цикле «Родина слышит…», посвященном полувековому юбилею Русской службы РС. Фрагменты передачи «Новые времена».
Миши Бомбина, как и упомянутых в той десятилетней давности передаче Глеба Рара, Владимира Кромаса, Альгимантаса Жукаса, Марка Дейча уже нет в живых. Но мы, их коллеги, и уже несколько поколений наших слушателей, помним их, их имена и голоса. Слава Богу, здравствуют, но не часто слышны теперь на Свободе упомянутые в передаче Савик Шустер, Эдуард Кузнецов, недавно уволенный Михаил Соколов. Да и ушедшего в грузинскую службу Андрея Бабицкого тоже теперь не часто в передачах русской службы можно слышать. Но покуда существует Радио, все они - и те, чьи голоса сохранились лишь в нашей памяти и архиве, и те, кто продолжает свою работу на сильно сократившихся волнах Свободы и ее трансформирующемся сайте, и те, кто пришелся не ко двору новым реформаторам Радио, надумавшим отказаться от информационного радиовещания - все мы единое целое – Свобода, которая вскоре отметит свое 60-летие. И новые, недавно влившиеся в этот коллектив сотрудники, уже успевшие создать на сайте уникальный, вызвавший к себе небывалый интерес продукт – видеотрансляцию дискуссии с правозащитниками и перспективах нашего Радио, тоже уже часть нашей истории. А о «разнице во времени» здесь судите сами!
Вероятно это одна из последних моих передач. Всей ее не хватило бы для благодарного перечисления имен тех, с кем мне за более, чем 30 лет работы на Свободе довелось работать, тех, кто участвовал в моих программах и тех, кто помогал мне их делать. И конечно я просто не в состоянии назвать имена моих многолетних и верных слушателей, внимание которых воодушевляло меня все эти годы. Сердечное спасибо всем вам!
Ваш Владимир Тольц.