Александр Генис: После «Оскара» Голивуд вступает в третий - весенний - сезон. Если летом на каникулярном экране все бежит и взрывается, если осенью и зимой кинематограф занят тактической борьбой за высшую награду, то весной кино достается любителям тонких, сложных или необычных фильмов, вроде тех, которые уже много десятилетий снимает классик Аббас Киаростами, чья ретроспектива с большим и обычным успехом прошла в Нью-Йорке.
Об этом рассказывает ведущий кинообозрения «Американского часа» Андрей Загданский.
Андрей Загданский: Есть фильмы, которые вы всегда или очень давно хотели посмотреть, но обстоятельства складывались против – не получалось. Такие отношения у меня сложились с фильмом Аббаса Киаростами «Через оливковые деревья» или «Под оливковыми деревьями».
Александр Генис: Или «Сквозь оливы».
Андрей Загданский: Фильм вышел на экран в 1994 году и в карьере Киаростами это относительно ранний фильм. Но, удивительным образом, фильм не нашел дистрибьютора в Америке по сей день, и его нет в продаже ни на дисках, ни в кинотеатрах он не появляется. И вот - очередная ретроспектива Киаростами в Линкольн Центре, и в этот раз мне повезло, я вовремя купил билет и сижу в полном зале в ожидании фильма, о котором мне многие мои друзья говорили, что он меня должен просто потрясти. И, признаюсь, это самое сильное киновпечатление. Во всяком случае - в этом году.
Фильм начинается с того, что некий пожилой мужчина стоит в оливковой роще и говорит прямо в камеру: «Я – актер, меня наняли играть режиссера в этом фильме. Сейчас мы будем отбирать девушку на главную роль». Его зовет помощница: «Давайте побыстрее, девочки уже торопятся!».
За его спиной, среди оливковых деревьев, группа девочек лет 15-16. Режиссер ходит между рядами этих смущенных девочек (в традиционной черной одежде, конечно) и спрашивает, как кого зовут. Кажется, выбрали одну из девочек. Дует ветер, ничего нет кругом, только горы и оливковые деревья. Пустота. Космос.
Александр Генис: Это обычный пейзаж Киаростами. Я помню лучший его, на мой взгляд, фильм «Вкус вишен», когда показывают эту пустыню и говорят «этот дом». Думаю: какое странное представление о доме! Это, скорее, такой марсианский пейзаж.
Андрей Загданский: А здесь другое – горы, зелень и оливковые деревья. Но, как часто бывает у Киаростами, пружина действия, то самое, на чем будет держаться фильм - получится-не получится, случится-не случится, что будет - у него всегда замаскировано в бытовом, как будто ничего не происходит, ничего важного сейчас не будет, не ждите ничего. Мы смотрим какие-то милые, наблюдательные картины быта иранской деревни и у нас нет ни малейшего представления о том, куда пойдет фильм. Это совершенно замечательно - у него все случайно происходит.
Например, длинный проезд на маленьком грузовике по горам через деревню. Камера смотрит через ветровое стекло. Машину ведет женщина, как мы понимаем - ассистент режиссера. Она подвозит какого-то своего знакомого. Мы не видим ее, мы не видим его, мы слышим только разговор. Разговор почти ни о чем. Едут через горы, через оливковые рощи. И в этом длинном, неспешном кадре Киаростами рассказывает все, что нам необходимо знать для понимания фильма. Что в этом регионе было землетрясение два года назад и многие деревни опустели, погибло очень много людей, люди живут у дороги или возле садов, в оливковых рощах, в палатках. Вроде бы, все. Начинается работа над фильмом, съемки. Мальчик Фархад, который по совместительству помогает повару съемочной группы и девочка Хоссейн, которую отобрали. Этот мальчик поднимается по лестнице на второй этаж, на балкон (очень важно, что балкон, потому что балкон - как у Ромео и Джульетты), здоровается с девочкой, но она ему не отвечает. «В чем же дело?» - допытывается режиссер, когда уже отменили съемку, ничего не произошло, и оба они, режиссер и мальчик, сидят в этом грузовичке, единственном автомобиле, который мы видим на протяжении всего фильма, и возвращаются в тот самый лагерь, где живут кинематографисты. И выясняется, что эта девочка давно, еще до землетрясения, понравилась этому мальчику. Но родители тогда были против: она учится в школе, но он - неграмотный. Теперь ее родителей уже нет, они погибли в землетрясении, и девочка живет только с бабушкой. Но и мальчик один, у него никого нет, погибло 25 родственников. Но бабушка не позволяет девочке заговорить с мальчиком. Девочка его игнорирует и Фархад страдает. Он по-настоящему влюблен. Съемки закончились. Девочка молчит. И мы понимаем, что если она сейчас не заговорит с Фархадом, то это его последний шанс. Все, группа должна разъезжаться.
Все долго спорят, как и кому сесть в этот маленький грузовик. И тогда девочка берет свой горшок с цветком (а это важная деталь - все приходят на съемки со своим реквизитом) и уходит. Фархад больными, страдающими глазами смотрит, как она уходит. И тогда режиссер говорит ему: «Слушай, Фархад, мы тут не помещаемся в машину. Ты - самый молодой. Иди тоже пешком».
Фархад, спохватившись, понимает, что это его последний шанс, хватает термос и тарелки с чашками и бежит за девочкой. И они идут через горы и через оливковые рощи. В ее поступи - абсолютная непреклонность, в его интонациях - нежелание признать свое поражение. Но истинное, второе содержание сцены - вечное. Мужчина уговаривает женщину. Как наши праотцы и наши праматери. Еще важная деталь – мы помним, что они оба сироты и теперь вся надежда только на Фархада, только если он сможет ее уговорить. И мы понимаем, что жизнь всего этого региона, всех этих оливковых рощ зависит от того, сможет он ее уговорить или нет.
Александр Генис: Поскольку это превратилось в пустыню, обезлюдело, нужны новые жизни.
Андрей Загданский: Кругом нечеловеческая красота - горы, зелень и оливковые деревья. Символы жизни, символы плодородия этого региона. И вот они поднимаются на гору, перед нами расстилаются пологие спуски, долины, луга… Хоссейн по тропинке идет вниз и превращается в крошечную белую точку. Фархад смотрит ей вслед и мы понимаем, что он принял поражение. И тогда он ставит на землю термос и ведерко с чашками (нам в зале становится страшно), бежит по тропинке и уже возле края догоняет эту Хоссейн. Мы все это видим на гигантском общем плане. Они - маленькие точки, и они сближаются. И мы не можем даже догадаться, говорит она с ним или нет, и что он ей говорит. И вдруг Фархад бежит назад в гору, чтобы забрать свой термос и ведерко с чашками. Мы не видим и близко его лица, только белую движущуюся точку. Но так бежит счастливая белая точка. У меня были слезы восторга и восхищения – ничего более простого и более вечного на экране я не видел за многие годы.
Недавно российское кино попрощалось со своим гением – Германом. Увы, фильмы Германа так контекстуальны и так наполнены больной русской культурой, что западный зритель далеко не всегда может их понять и принять. У Киаростами абсолютная универсальность языка. Все то, что мне нужно знать для того, чтобы понимать историю, которую он мне рассказывает, я уже знаю. Он оперирует на универсальном уровне. Именно поэтому его картины так принимают во всем мире. Во всяком случае (неожиданно мы перешли с Киаростами на Германа) я очень надеюсь, что когда-нибудь в Линкольн Центре пройдет еще одна ретроспектива Германа, и он станет таким же именем среди любителей кино в Америке, каким является Аббас Киаростами.
