В Музее современного искусства, в знаменитом МОМА, как все его называют в Нью-Йорке, открылась выставка “Американский модернизм: от Эдварда Хоппера до Джорджии О’Киф”. Ее хронологические рамки, 1915–1950, позволяют включить в экспозицию шедевры американского искусства именно той поры, когда оно стало по-настоящему самобытным. Например, “Мир Кристины” Эндрю Уайета, картина, которая принесла славу как художнику, так и музею. А также бесценные работы пионеров художественной фотографии – Альфреда Стиглица и Чарльза Шилера. Однако гвоздь выставки – Хоппер, уже потому, что его картина 1925 года “Дом у железной дороги” стала первой, которую купил молодой музей. С тех пор критики всегда считали Хоппера апостолом живописи США.
Эдвард Хоппер больше всего ненавидел, когда его называли "мастером американского пейзажа".
– Я писал себя, а не Америку, – говорил он. – Никто же не называет картины импрессионистов "французскими сценками". Это не помогло. В сознании страны Хоппер стал ее портретистом. Тем более что именно родные края и сделали его настоящим художником. Как все, кто мог, Хоппер начинал в Европе, но его ранние работы парижского периода, по-моему, ничем не отличаются от позднего импрессионизма всех стран и народов: упражнения в подражании. Лишь вернувшись из Старого Света в Новый, Хоппер открыл свою тему: одиночество Америки, забытого острова в океане вечности. Сквозной метафизический сюжет художника – драма личности в безразличном пространстве. Так у Хоппера своеобразно преломилась традиция, идущая от горячо любимых им романтиков – Эмерсона и Торо. Как и они, Хоппер считал, что в Новом Свете человек обречен принять вызов пустоты.
Интересно, что Хоппер внешне был похож на Авраама Линкольна. Сильный мужчина непомерного роста, с величественной осанкой и мужественным лицом, изрезанным каньонами морщин. В нем чувствовался аскетический дух пуритан. Лишенная всякого богемного налета, его студия в Гринвич-Виллидж была всегда тщательно прибрана. На стенах не висело ни одной картины, только – большое зеркало. К концу долгой жизни, а он умер 85-летним стариком в 1967 году, Хоппер писал каждый год только по две картины. Одну – весной, другую – осенью. Многие из этих поздних шедевров хранит МОМА. Сегодня все они стали классикой, а значит – открытками, афишами, рекламными трюками, пародиями. Но при этом никто так и не смог внятно сказать, что, собственно, Хоппер рисовал.
Сюжеты его небольших картин отчетливы, просты и все-таки загадочны. Часто это городские сцены – невзрачные дома, скучные улицы, пустые комнаты с видом на соседскую стену или пожарную лестницу. Если на полотно попадал пригород (летом Хоппер жил в Труро, на Тресковом мысе), то на картине встречался кусок неприветливого леса, песчаная дорога и всегда обильный, безжалостный свет, который многие называют главным героем его творчества.
Принято считать, что работы Хоппера воплощают изолированность, стерильность, безнадежное отчаяние. Люди у Хоппера всегда одиноки, всегда смотрят в сторону. Они безмолвны, как рыбки в аквариуме.
Так, на своей самой знаменитой – клаустрофобической – картине "Полуночники" Хоппер изобразил закусочную-”стекляшку” в даунтауне Нью-Йорка (мне кажется, я хорошо знаю этот угол), где сидит усталая загулявшая парочка. Мы видим их через окно, но вот дверь в кафе художник им не нарисовал: выхода нет.
Принимая концептуальный вызов, американские критики много и хорошо писали о тайне Хоппера. Один говорил "о затишье перед бурей", другой – об "экстатической ясности предобморочного состояния", третий – о "притворной банальности зловещих будней", четвертый, лучший знаток американской живописи Брайн О’Доэрти, рассуждал о "разрыве причинно-следственной связи". Ничто не предвещает катастрофы на этих скудных по цвету и простых по композиции холстах. Но неведомым для зрителя путем художник внушает нам мысль о неизбежности трагедии. Бродский так говорил про стихи Роберта Фроста: “Они написаны не на злобу, а на ужас дня”.
Хоппер тоже любил Фроста – вместе с Верленом и Гете. Он предпочитал строгую рифмованную поэзию с лаконичным пейзажем и подспудным психологизмом. Такими были и его картины.
Эдвард Хоппер больше всего ненавидел, когда его называли "мастером американского пейзажа".
– Я писал себя, а не Америку, – говорил он. – Никто же не называет картины импрессионистов "французскими сценками". Это не помогло. В сознании страны Хоппер стал ее портретистом. Тем более что именно родные края и сделали его настоящим художником. Как все, кто мог, Хоппер начинал в Европе, но его ранние работы парижского периода, по-моему, ничем не отличаются от позднего импрессионизма всех стран и народов: упражнения в подражании. Лишь вернувшись из Старого Света в Новый, Хоппер открыл свою тему: одиночество Америки, забытого острова в океане вечности. Сквозной метафизический сюжет художника – драма личности в безразличном пространстве. Так у Хоппера своеобразно преломилась традиция, идущая от горячо любимых им романтиков – Эмерсона и Торо. Как и они, Хоппер считал, что в Новом Свете человек обречен принять вызов пустоты.
Интересно, что Хоппер внешне был похож на Авраама Линкольна. Сильный мужчина непомерного роста, с величественной осанкой и мужественным лицом, изрезанным каньонами морщин. В нем чувствовался аскетический дух пуритан. Лишенная всякого богемного налета, его студия в Гринвич-Виллидж была всегда тщательно прибрана. На стенах не висело ни одной картины, только – большое зеркало. К концу долгой жизни, а он умер 85-летним стариком в 1967 году, Хоппер писал каждый год только по две картины. Одну – весной, другую – осенью. Многие из этих поздних шедевров хранит МОМА. Сегодня все они стали классикой, а значит – открытками, афишами, рекламными трюками, пародиями. Но при этом никто так и не смог внятно сказать, что, собственно, Хоппер рисовал.
Сюжеты его небольших картин отчетливы, просты и все-таки загадочны. Часто это городские сцены – невзрачные дома, скучные улицы, пустые комнаты с видом на соседскую стену или пожарную лестницу. Если на полотно попадал пригород (летом Хоппер жил в Труро, на Тресковом мысе), то на картине встречался кусок неприветливого леса, песчаная дорога и всегда обильный, безжалостный свет, который многие называют главным героем его творчества.
Принято считать, что работы Хоппера воплощают изолированность, стерильность, безнадежное отчаяние. Люди у Хоппера всегда одиноки, всегда смотрят в сторону. Они безмолвны, как рыбки в аквариуме.
Так, на своей самой знаменитой – клаустрофобической – картине "Полуночники" Хоппер изобразил закусочную-”стекляшку” в даунтауне Нью-Йорка (мне кажется, я хорошо знаю этот угол), где сидит усталая загулявшая парочка. Мы видим их через окно, но вот дверь в кафе художник им не нарисовал: выхода нет.
Принимая концептуальный вызов, американские критики много и хорошо писали о тайне Хоппера. Один говорил "о затишье перед бурей", другой – об "экстатической ясности предобморочного состояния", третий – о "притворной банальности зловещих будней", четвертый, лучший знаток американской живописи Брайн О’Доэрти, рассуждал о "разрыве причинно-следственной связи". Ничто не предвещает катастрофы на этих скудных по цвету и простых по композиции холстах. Но неведомым для зрителя путем художник внушает нам мысль о неизбежности трагедии. Бродский так говорил про стихи Роберта Фроста: “Они написаны не на злобу, а на ужас дня”.
Хоппер тоже любил Фроста – вместе с Верленом и Гете. Он предпочитал строгую рифмованную поэзию с лаконичным пейзажем и подспудным психологизмом. Такими были и его картины.
