Бежать, идти, плыть, лететь, карабкаться, глазеть, бояться, восхищаться, критиковать, шутить и смеяться, спрыгивать и залезать, дивиться и бояться, быстро засыпать и быстро просыпаться, крепиться, не ослабеть, не подкачать. Не обожраться и не обпиться, а если случится, то держаться. Бояться! Все запомнить и понять. Вот каков он, золотой кодекс дружеской поездки в жестком кратковременном режиме.
"Это не мерзкая шапка. Это охрененная панамка!" – Марина и Миша в машине на первых сиденьях, все готовы к старту. Закуплена вода. Погнали. Мы с Таней в обороне. Я пишу, Таня контролирует навигатор. Направление – Лос-Анджелес. Но через смотровую площадку, напоследок, через супермаркет на случай поломки в пустыне.
Трасса. Налетели брюхом на железяку, заскрежетало – жуть. Траки невиданной красы и парни в них конкретные: экстремально-фаллический вид транспорта. И "харлеи" с лосями, задравшими кулачищи выше головы. Каждая пара – эндемик места и рода. Трасса номер пять.
Проскочили платный турникет, первый раз такой видела – надо бросать мелочь в рупор, похожий на приспособление для ингаляции, что мама из бумаги крутила, а затем специальный жетон за это получаешь – и вуаля! Суббота, время ланча, поэтому на узких прибрежных дорожках заторы, но все равно гораздо интереснее, чем тупо промчать до цели по спидвею. Поехали вдоль бесконечной пляжной косы. Лонг бич.
Как в кино. Причем американское, ни с чем не спутать. В один или два этажа коттеджи. Густой красно-коричневый и охра доминируют. И зелень щедрая, и цветущие кустарниковые кущи, бугенвиллеи и всякое такое, и газоны без заборов, и даже рулоны газет на них, иногда выцветшие от солнца и дождя – хозяев давно нет дома. Классика! Крутой выступ ключицы песчаной дюны оголяется в пролете узких тихих улиц, и дальше длинным мыском бирюзового воротника стиля семидесятых море-океан. И худоствольные пальмы с лохматыми верхушками натыканы для равновесия. Народ с чувством отдыхает, нежится под солнцем на лавочках.
Барбекю дымит, стоянки "караванов". Доски для серфинга рядами, а на горизонте нефтяная вышка. Они тут повсюду, но не назойливо. Смотрела документальное кино про Калифорнию и про нефтедобычу, часто люди не знают, что по соседству у них скважина. Чисто, аккуратно, умело и без шума делаются деньги. Дымка сфумато смягчает дали. Через широкое многополосное шоссе от пляжа отели здоровенные, монументальные – не часто, а больше все же характерная низкорослая застройка, у многих башни смотровые, старинная пожарная вышка. Курортный шик во всем и вальяжный пофигизм, роскошь и нега: и в медленно выезжающих на шоссе машинах, и в прогуливающихся парах, и в нараспашку открытых дверях небольших магазинов. Проехали Ньюпорт. Каналы вместо улиц. У дверей яхты припаркованы. Мосты и глубокие бухты, берег сильно изрезан. Здесь река впадает в океан. Поэтому всюду вода. Прорыто или изначально так и были рукава-каналы? Жирное, настоящее, первичное, не муляж.
Первоисточник. А весь мир завидует и глотает имитацию. Ненавидит и обожает, подражая. Так и разносится имперский вирус с заводящим в крайности драйвом. Тут и лица бомжей оккупированы смыслом и значимостью. Место-дело. Разнотрубный конструктор теплостанции обсажен араукариями и затмит любой контемпорари арт-объект с венецианской биеннале. На подъезде к ЛА.
Лос-Анджелес состоит из ряда маленьких городков, раскиданных на приличном расстоянии друг от друга: Санта-Барбара, Беверли-Хиллс, Голливуд, Санта-Моника, Лонг-Бич. И при этом сохраняется некий обобщающий дух, завязывается узел, собирается комок. Шарм этого места, этого ареала довольно быстро подчиняет и очаровывает. Это город, единый, как тело, вписанный в круг окрестных холмов как знаменитый образ Золотого сечения Леонардо, руки и ноги врозь в моносимметрии. Даунтаун опять торчит издалека выше всех, группой разноформных небоскребов. Мэрия как несуразно-помпезный монумент из проектов Эль Лисицкого 20-х, с флагами и лестницей в облака. Улицы пустые. Видны только клошары. Абсурдно и сюрреалистично.
Взобрались на холм к обсерватории. Количество машин, припаркованных по обе стороны, поразило воображение. Любовь американцев к астрономии в субботний вечер? Не только, хотя музей был битком. Всего лишь смотровая площадка с видом на буквы HOLLIWOOD на дальнем холме – для хватания собственного портрета любым оптическим прибором. Но все холмы вокруг окутаны сияющей дымкой вечернего плотного морского воздуха, снимки не получаются. И народ от нечего делать создал очередь – посмотреть в огромный телескоп на новый протуберанец на солнце, а потом на звездный парад, когда стемнеет. Ультрамариновые колибри ныряют за вечерним ветерком. В каждой складке между холмов спрятана группа приземистых вилл и дорожки ленточкой вверх-вниз.
В музее и про космос, и про приливы и отливы, и как Луна крутится, и смена времен года – это уже как Солнце крутится, для тех, кто не в курсе, и все элементы таблицы Менделеева в мензурках, даже кислород! (Слезы святого Йоргена). Настоящий маятник Фуко и камера Обскура!
Звездный бульвар. Прошлись в густой толпе. Действительно, звезд хватает. И даже многих ты знаешь, что приятно. Странная игра с раритетами и символами. Но как работает!
Встретили русского парнишку, рэпера, первый встрепенулся на родную речь, видно, уже давно из дома. Пожали лапы, молодец, приятно. Повсюду тащит травой. Толпа жестко тусует, с почти агрессивным фанатизмом. Ресторан, как в сон провалились, полумрак, шумно, странно, неуютно. Мы живем в армянском квартале. Маленькая гостиница из разряда любимых. Индус на ресепшен. У меня, говорит есть русский знакомый. Он врач. Отлично лечит. Никогда не ошибается. Отличный доктор! Хотел приятное сказать, сказал.
Символика. Имперские штучки. Не вызывает протеста. Наоборот, интересно и даже как бы безопасно. Хотя, памятуя о Близнецах, понимаешь, что все в
Силовое поле. Теперь понятно, что все неспроста. Гений места форева
империи имперского же размаха: и кураж, и апломб, и катастрофа. Белоголовый орел с крыльями как плечи мелькает со стен, полосатые флаги чуть ли не на каждом доме, американский футбол уж точно на каждом экране. Реклама сопричастна граффити. То текст, то картинка. С яркой плашкой или контурным портретом. Послания. Читай, не читай, а в голове застревает. Мусора много. Лакуны-пустыри между районами. О прогулке пешком не может быть и речи. Битническая культура здесь родилась и процветает. Размашистый, развратный максимальный пофигизм, обрушивающий слабаков, возносящий крепких. Стейнбек, Джармуш, Буковски, Том Уэйтс, Игги Поп начинались здесь такими, какими мы их знаем. Смотрела на склоны холмов и думала: "Где-то неподалеку старик Уэйтс сокрыто проживает со своей музыкой, семьей и животными".
Силовое поле. Теперь понятно, что все неспроста. Гений места форева. Голливуд. Поехали. С веселой душой и чистым сердцем по ясному утру святого воскресенья. Что твои ангелы! В первых рядах, получив желтую вип-звезду на грудь, что-то она мне напоминает... Прошли сквозь строй охранников, билетеров, закрученных многоярусной спиралью торговых домов с киношной символикой: годзиллами, кинг-конгами, лупоглазыми желтыми хатифнаттами (как зовут-то: то ли плохой, то ли злой?) Голливуд интертеймент. Чумовые японки. Очаровательные, женственные, детско-пухлощекие, тяжеловолосые, аккуратно-неловкие. Тетеньки-девочки. Сексуальные, невинные, хрупко-беззащитные. Толстые люди заказывают себе самодвижущиеся кресла. Завидно. Жара шпарит уже с утра. Наши звездные пропуска сработали отлично, и не раз. Браво планированию друзей!
Водное шоу. С дымом и стрельбой. С падающим самолетом, прыжками и блондинкой. Дети явно трусят и дыма, и грохота. Но в общем впечатляет, особенно охота публики по первому знаку включаться в игру, хлопать, кричать и пр. Самолет классно влетел, ничего не скажешь, грохнулся прямо впритык к бордюру. Вот бы амишей сюда, подивились бы. А то – телега! колесо!
И свершилось непоправимое. Расслабленные и веселые, мы поддались необдуманному импульсу и зашли в Дом Ужасов. Все буквы надо бы большими написать, потому что уже страшно. Даже вспоминать страшно, а там случился полный кошмар. Нехорошо стало довольно быстро. И совсем не смешно. Я не помню, когда еще я так боялась. Наверное, только во сне, когда пытаешься закрыть дверь, но Оно все равно лезет, и ты громко старательно кричишь, а просыпаешься от собственного мычания. Крик, пронзительный и гадкий, вырывался сам собой и воспринимался как чужой, неприятно посторонний. Сзади стенал от ужаса чей-то ребенок. Узкие черные коридоры были завешаны нитками, имитирующими паутину, эластичными пологами, под которые надо подныривать, попадая в следующий черный карман. В стенах торчали искусно сделанные чучела мумий, кости скелетов, зеркала сбивали с толку и с ориентира. Неподконтрольную панику вызывали живые субъекты, обряженные так же, как весь стафф эраунд.
И сознание повторяло, что это актер, да, в костюме разложившейся мумии, в перчатках, но позволить ему прикоснуться было просто абсолютно невозможно. Очень быстро идти вперед расхотелось, но и назад уже было никак нельзя – там притаился мы знали кто. Закричав от радости в светлом проеме, думая, что это выход, мы попали на следующий этаж. И опять судорога. Никакого контроля и самообладания, жесткая паника. Схватившись мокрыми от пота руками друг за друга, кричали Мишу до тех пор, пока он не вернулся к нам вместе с повисшей на нем Мариной, и вытащил всех троих скорченными тушками. Да... Нитки, чучела – полная чушь, но переодетые люди, выныривающие, вылезающие из щелей и гадких занавесок, невыносимы для сознания. Может, это в женской психике записано рубцами после многократных насилий над нашим братом? Не знаю, как дети, которые там заходились, но я точно психически травмировалась.
Дальше жестким уже не казалось ничто. Ни динозавры в 3D, ни землетрясение в подземке, ни битва трансформеров, глаза сами закрылись, конечно, когда падали с высоты небоскреба и когда осколки летели в голову, а так – ничего! На Таню в конце напал Кошачий глаз на ходулях из-за угла, черный парень с линзами в уборе фараона. Крик порадовал многих. На ведро с попкорном надевают зеленую метку, и его можно затаривать сколько хочешь или сколько сможешь. В меня вошло два ведра. К сожалению. Отдались дурацкому автобусу с бровастым голубоглазым юношей, надеждой нации. Представляла его мальчиком из провинции глухой, каких в штатах немало, мечтающем о киношной звездной карьере. И вот, ура, он на пути к счастью. Играет в Голливуде. Павильоны и декорации, самолетокрушение, улицы разные, мексиканская деревушка с дождем, синий планшет заставки, работающий и под море, и под небо. Акула в пруду. Поток воды, хлынувший из пролома на станции. Все конкретное, но запылившееся, моют, видимо, от случая к случаю.
Снова по городу. Низкорослые дома, покрытые в проемах граффити (ребята аккуратно били по трафарету очередной рисунок в углу расписанного по крыши двора), с тыльной стороны улицы глухие заборы с мусорными контейнерами в ряд. Красный, желтый в коричнево-красном. Магазины с одеждой стильной. Местное Сохо.
Беверли-Хиллс с особняками, низкоэтажная комфортная архитектура, с тихими золотистыми платановыми аллеями вместо улиц. Ни заборов, ни решеток на окнах, ни охранников. Только таблички с просьбой не выгуливать собак и предупреждение о частной территории. А рядом пижонский, распятый в отражениях себя самого, шикарный хай-тек с жиром дорогущих брендовых магазинов, рестораны, отели. Зеркала, металл, стекло. Негр на инвалидном кресле, разодетый театрально, но как уличный проситель, махнувший ответный привет прогудевшему таксисту. Камерность. Шесть часов утра, понедельник, прогулка по пустой улице для набросков, 40 минут туда и 40 обратно. По запавшему, проникшему внутрь тихой мелодией, такому неровному, рваному, как лоскутный палас, плотному, как маскировочная сеть, Лос-Анджелесу, заложенному паломниками для поста и молитвы. Увы, последнее не задалось, но пользы вышло, пожалуй, что больше.
Машин много, люди покатили на работу. Пешеходы редкие. В интернет-кафе сидят, как будто и не уходили. Дымка с океана в прорехах голубая. Будет солнечный день. Пальмы длинные и худые, как старые кисточки. Перед кафе два мужика в комбинезонах моют тротуар. Не чисто, не грязно. Тихо. "Хаммер, Хаммер, Хаммер, Хаммер" – рекламные таблички сворачивают, уменьшаясь, к горизонту. На лавочке человек с лицом клоуна Попова в шляпе Тома Уэйтса на пристальный взгляд ответил morning и охотно улыбнулся. Рядом человек с гитарой в чехле. Просто сидят и смотрят на оживающий город. Теплый-теплый, глубокий, сладкий, как шоколадное пирожное, колорит. Работник отеля напоследок: не играйте больше, чем на 20 баксов! Все за нас волнуются. Куда едем?.. Закинулись в машину. Вода, припасы – бросок через пустыню. Без шуток.
Галина Быстрицкая – московский художник и глобтроттер. Продолжение травелога "О путешествии в Америку" читайте в очерке "Хелп!!! Хелп!!!"
