Иван Толстой: Юморист-скиталец: Аркадий Аверченко в чужих краях. Московское издательство Дмитрия Сечина выпустило книгу “Аркадий Аверченко: Беженские и эмигрантские годы”. Ее авторы Анна Хлебина и Виктория Миленко, вероятно, знакомы нашим слушателям, в наших программах уже звучали не только их имена, но и беседа с Анной о сборнике эмигрантских рассказов Аркадия Тимофеевича, который они с Викторией Миленко составили. И вот теперь их исследовательская биографическая книга о юмористе в изгнании. Долгие подступы делать бессмысленно, в беседе с Анной Хлебиной всё, собственно говоря, уже сказано.
Я должен отметить, что название очень точно описывает как раз это время, нет поэтических завиточков вокруг смысла. Но, конечно, и определенная прямолинейность в этом имеется. Кто автор заглавия, Анна?
Анна Хлебина: Это плод совместных размышлений, поскольку название нам не давало покоя несколько месяцев. Уже книга близилась к концу, нужно было обложку делать, а заглавия все не было и не было.
Иван Толстой: “Муки заголовка” - у кого-то была такая книжка, по-моему, у Горнфельда.
Анна Хлебина: Тем не менее, мы решили остановиться действительно на самом простом и прямолинейном, потому что это все-таки монография. Хотя книга достаточно несерьезная в некоторых местах, несмотря на свою обоснованность, источники и на свою документальность, по духу своему это нечто вроде пляски канкана, переходящего в похоронную процессию. То есть нельзя сказать, что веселая, нельзя сказать, что грустная, - это жизнь.
Иван Толстой: Собственно, как у героя вашей книги Аркадия Аверченко. Мы с вами не первый раз, может быть, слушатели наши помнят, встречаемся в пражской студии, чтобы поговорить о замечательном писателе. Из чего в целом составилась эта книга, опишите это поле, эти растения на нем.
Анна Хлебина: Началось действительно с поля. Мы поняли, что оно необработанное, на нем растет несколько увядших кустиков, и нужно обязательно это оживить. Потому что единственная основательная монография об Аркадии Аверченко была написана более 40 лет назад Дмитрием Александровичем Левицким в Соединенных Штатах, следующая вышла в 2010 году в серии ЖЗЛ, Виктория Миленко написала. Но было очевидно, что доходя до отъезда даже из Крыма, дальше любой автор останавливался в нерешительности.
Иван Толстой: А почему?
Анна Хлебина: Потому что Аркадий Аверченко о себе очень неохотно писал. У него был Простодушный, но нельзя литературного героя ассоциировать с автором. Были заметки, но это было настолько разное по тону своему. Пойми, где автор о себе хотел сказать, где на злобу дня просто высказался. Возникали вопросы. В одной из книг мы прочли, что Аркадий Тимофеевич организовал в Константинополе тараканьи бега, проверили, мы нашли адрес проведения тараканьих бегов.
Иван Толстой: И что, кстати, оказалось? Тараканьи бега - это очень интересно, не уходите от вопроса. Так он?
Анна Хлебина: Нет.
Иван Толстой: А кто?
Анна Хлебина: Это отдельная тема, в книге этому посвящена целая глава, тараканьим бегам.
Иван Толстой: Монография о тараканьих бегах.
Анна Хлебина: Фильм “Бег”, который в красках рисует эту жуткую картину, эту вакханалию вокруг тараканов, там все неправда.
Иван Толстой: Понятно, фильм гораздо более поздний, в конце концов, и Булгаков узнал о тараканьих бегах.
Анна Хлебина: Но мы-то узнали о тараканьих бегах из фильма 70-го года. Кто мог нам показать это?
Иван Толстой: На самом деле то, что вы знали это из фильма и вообще от Булгакова, говорит исключительно о нежелании читать вокруг даже советскую литературу, потому что раньше, чем у Булгакова, на несколько лет, тараканьи бега описаны в повести “Ибикус” у Алексея Толстого, который тоже в свою очередь взял это, и так далее, то есть он тоже не первоисточник.
Анна Хлебина: Естественно. И об этом, я не говорю о себе, я говорю в общем, мы в целом знали. Мы получаем набор стереотипов, набор мифов. Когда они между собой соприкасаются, мы видим, что есть противоречия, несоответствия. И где же правда? Мы начали все проверять. Мы проверили каждое слово, практически каждый факт, приведенный тем же Простодушным, мы нашли его адрес, по которому он жил в Константинополе, мы прошли с ним полностью его маршрут, каждую гостиницу, каждый ресторан, куда он ходил кушать и где он выступал.
Иван Толстой: Вы поехали в Константинополь?
Анна Хлебина: В Стамбуле наша коллега нам помогла. Мы, к сожалению, обе в этот момент как раз не имели возможности физически. Но факт, что мы действительно, мы или наши добровольные помощники, мы прошли весь путь своими ногами, все маршруты, по которым ходил Аркадий Аверченко. Эту книгу можно использовать как путеводитель по стопам Аверченко. На все его выступления с основания “Гнезда перелетных птиц”, все места мы обозначили, где он выступал, с чем он выступал, с кем выступал.
Иван Толстой: То есть началась нормальная совершенно исследовательская работа, которую и должен вести человек, который взялся рассуждать на эту тему. Так много всевозможных фактов и фотографий и каких-то цитат, ссылок на источники, на газетные или мемуарные, что, кажется, вы открыли целую вселенную, она где-то была под спудом, это все таилось неизвестно где или как.
Анна Хлебина: Я начну с метафоры. Я как-то видела сувенир такой “Миллион чешских крон”, паззл, изрубленные в лапшу тысячекроновые купюры, они спрессованы. Паззл для терпеливых, кто хочет собрать миллион. И вот эти факты, которые мы собрали, - это этот миллион в обрезках. Мы нашли не весь миллион, мы собрали несколько купюр, клад еще лежит. Но это для терпеливых и внимательных. Мы работали, в основном, с первоисточниками, старались работать.
Иван Толстой: Что в данном случае - первоисточники?
Анна Хлебина: Это пресса, это воспоминания очевидцев. Опять же, почему этот кусок огромный ушел от внимания исследователей? Потому что Русский Заграничный Исторический Архив, эта коллекция прессы была вывезена в Москву и заперта.
Иван Толстой: В 1945-м году.
Анна Хлебина: Я имела удовольствие познакомиться с человеком, который работал в этом отделе архива, он там сидел один и читал газеты, он один имел к ним доступ.
Иван Толстой: В Москве?
Анна Хлебина: В Москве. Естественно, за исключением редких допущенных. Факт, что это было похоронено. И то, что остается в Праге, - это чудо, и это все доступно, нужно внимательно читать и изучать. Мы изучили все, вплоть до сводок погоды в дни пребывания Аркадия Аверченко в конкретном месте. Это интересно - это как фильм. Вы попадаете в атмосферу Киева конца 18-го года, Севастополь, врангелевская оккупация, эвакуация. Я знаю, в какую погоду шел корабль. Главное, мы нашли название судна, на котором эвакуировался, уплыл в эмиграцию Аркадий Аверченко.
Иван Толстой: Как назывался?
Анна Хлебина: Это был норвежский пароход “Модик”. Это было грузовое судно, и на нем эвакуировалась, как мы предполагаем и с большой вероятностью предполагаем, вся редакция “Юга России”.
Иван Толстой: На военных, на грузовых транспортах уходили, конечно, не на пассажирских, где их было взять, столько пассажирских для чудовищной волны, оттекавшей тогда.
Анна Хлебина: Выяснилось, что и тут он уехал с комфортом относительным. Он не стоял, он не висел на борту, как многие военные, он все-таки устроился. Аркадий Тимофеевич обладал трудолюбием, настойчивостью, жизнелюбием, любил себя, главное, умел устраиваться в любой ситуации, за что он нам очень дрог.
Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, об этих беженских годах, Что здесь самое интересное для читателя? Для исследователя, понятно, что необыкновенный интерес представляет эта книжка, впервые выстраивающая, потому говорю впервые, что монография Дмитрия Левицкого, которая в двух видах существует и на которую я жадно накинулся и внимательно прочел, она очень разочаровывает, потому что она идет не по биографическому пути. Дмитрий Левицкий, почтенный профессор, русский эмигрант, он берет сами книжки Аверченко и начинает их прочитывать и из них вычитывать его путь, то есть идет по той неправильной исследовательской дорожке, где ты начинаешь доверять самому рассказчику. Это, знаете, как Зощенко осуждают советские партийные органы за то, каких героев он выводит. И его самого обвиняли в мещанстве. Вот, собственно говоря, Левицкий в данном случае методологически ничем не отличается, хотя у него не было желания громить своего героя. Тем не менее, для исследователя понятно, что тут будет масса каких-то привлекательных сторон и фактов, но для читателя широкого (все-таки ваша книжка выпущена не в узко академическом издательстве, а в издательстве Дмитрия Сечина, Москва, 2013 год, так вот, что привлекает обычного читателя в той части, которая касается беженских годов?
Анна Хлебина: Я единственное хочу добавить к теме Левицкого, чтобы ее закончить или закруглить: он не имел доступа, не имел возможности работать с теми документами пражскими, с которыми мы имеем возможность работать. Я забыла напомнить: источники - это архивы, это очень много документации, которая хранится в Чешском Национальном архиве, в Пражском Городском архиве, в Литературном архиве мало, но там тоже есть вещи, которые другие исследователи не заметили. Мы обратили внимание, мы смотрели каждый листочек и каждую заметочку карандашом на полях, из них тоже можно узнать - это те же обрывочки. Но многие документы написаны от руки на чешском языке, какой же российский исследователь может себе это позволить прочесть? Пока никто.
Это был подарок профессионалам, а рядовому читателю, мне кажется, будет интересно окунуться в эту атмосферу, потому что все-таки, несмотря на строгое академичное название, эта книга очень живая, мы старались писать ее не сухим языком, а так, чтобы было интересно. Вместе с Аверченко мы уезжаем из Петербурга.
Иван Толстой: Когда, кстати, он побежал?
Анна Хлебина: Он побежал летом - в начале осени 18-го года, как раз перед началом “красного террора”, из Петрограда. Когда закрыли “Новый сатирикон”, он смог уехать на гастроли в Киев вместе с Тэффи - это описано в ее воспоминаниях. Мы все-таки стараемся добавлять бытовых деталей во все эти путешествия, приключения, злоключения. Это очень интересно.
Иван Толстой: Как происходил их отъезд?
Анна Хлебина: Он уехал не спеша.
Иван Толстой: Один или с кем-то? У него была семья?
Анна Хлебина: Не было у него семьи, у него была одна горничная.
Иван Толстой: Он ее взял с собой?
Анна Хлебина: Нет, он оставил ей все вещи, он оставил ее в квартире с вещами со всеми. Он уехал с одним чемоданом, взял фрак, туфли и уехал на гастроли. “Приятельское письмо Ленину” описывает это как такое бегство - увильнул, убежал. “Вы приехали за мной, чтобы отвезти меня на Гороховую 2, а я уже сел в поезд и был таков”. Ничего подобного. Мы приводим документ - официальное разрешение на выезд за пределы Петрокоммуны.
Иван Толстой: Нужно было разрешение?
Анна Хлебина: Чтобы купить билет на поезд, нужно было получить разрешение. Нужно было собрать ряд бумажек, в том числе и от органов безопасности, как сейчас говорят. Он все собрал, он выехал совершенно официально, никто за ним не гонялся. Это потом уже для красного словца, как мы выяснили, потому что иначе это было бы неинтересно.
Иван Толстой: Конечно - писатель.
Анна Хлебина: Как же написать, что он собрался, взял разрешение и уехал. Нет, сбежал, стреляли, чуть не убили.
Иван Толстой: Куда уехал?
Анна Хлебина: Он уехал в Киев. А в Киеве было в то время правительство гетмана Скоропадского, он устроился в гостинице, где располагался непосредственно штаб Скоропадского. И давал концерты в театре Соловцева, нынешний театр Ивана Франка, с большим успехом. Потом постепенно власть поменялась, и он уехал на юг.
Иван Толстой: Еще и как поменялась - кровавым образом!
Анна Хлебина: Был Харьков - это был тоже эпизод, долго он не задерживался. Но, главное, он уехал в Крым. Он был в Ростове-на-Дону, где тоже тогда располагался штаб армии, там печатался в газете “Приозерский край” и далее, видимо, зарабатывал. Потому что действительно человек, во-первых, уехал с одним чемоданом, во-вторых, какие деньги могли быть тогда в Петрограде. То есть, видимо, приходилось заново восстанавливать свое имущество.
Иван Толстой: А где он печатался? Это были только газеты и журнальчики, эстрадные выступления или у него там выходили и книги?
Анна Хлебина: Книги до Севастополя не выходили.
Иван Толстой: А Севастополь возник когда?
Анна Хлебина: Севастополь - это был 19 год, лето, по-моему.
Иван Толстой: А его последняя книжка в той России вышла когда? Я хочу понять, какой перерыв между книжками оказался.
Анна Хлебина: Это был 20 год. Он в 19 году стал сотрудничать с редакцией газеты “Юг России”, собственно, был одним из главных действующих лиц этого издания. Тогда же стали выходить его книги. Причем, “Дюжина ножей в спину революции” вышла на деньги врангелевского штаба, поэтому и название такое - это была пропагандистская книжка.
Иван Толстой: В 20-м году она вышла? А где?
Анна Хлебина: Это было в Симферополе.
Иван Толстой: Я имел в виду, его последняя книжка в старой России, до отъезда из Петрограда. Он в 18-м году в Петрограде большевистском издавал что-то?
Анна Хлебина: При таких перебоях с бумагой и дороговизной всеобщей при большевиках выходили только журналы. Обстановка была не та, чтобы в принципе был спрос.
Иван Толстой: Спрос был всегда, особенно на дешевые издания юмористического типа. Просто я не силен в библиографии Аверченко 1917-го года. Хорошо, давайте двигаться дальше. Аверченко на юге. Какой успех, какие случаи, какие встречи неожиданные, какая реакция на него в те годы, пока он еще на территории белых?
Анна Хлебина: Он был знаменитостью, звездой, поэтому на него ходила публика. Он начал там профессиональную актерскую карьеру, несмотря на свои дефекты дикции.
Иван Толстой: А он какие буквы не выговаривал?
Анна Хлебина: Он заикался. Но надо сказать, сила воли человека, не имеющего уверенности выйти на сцену, несмотря на это он стал выступать. Но все компенсировала его харизма, его обаяние. Ходили толпами, любой театр, который с ним подписывал контракт, имел полный аншлаг. Тогда был организован театр-кабаре “Гнездо перелетных птиц”, где выступали, ситуация была такая, что вдруг звезды опустились до выступлений на сцене кабаре. Это было очень интересно, не зря мы применяем к этому периоду выражение “пир во время чумы”. Потому что кругом рушится мир, а столько актеров, причем актеров бывших императорских театров в Севастополе никогда не собирались, и публика собралась та, которая их оценила по достоинству. Выступал с ним Собинов на одной сцене, большая звезда, оперный певец. Многие деятели крупного формата выступали на одной сцене с Аверченко.
Иван Толстой: В этом и есть уникальность эпохи гражданской войны. Откуда, из какого порта он отправился уже за море?
Анна Хлебина: Из Севастополя отправился. Надо сказать, что этот сценический опыт ему так понравился, что в Константинополе он запел.
Иван Толстой: Запел?
Анна Хлебина: У них в константинопольском “Гнезде” была поставлена комическая опера, и Аверченко лично исполнял арию злодея-отравителя. Можете себе это представить? Теперь, видите, на нашем поле есть еще необработанные делянки. Мы бы очень хотели найти эту оперу, это не может сгореть, такие рукописи.
Иван Толстой: Вряд ли он записывался на граммофонные пластинки.
Анна Хлебина: Но рукописи должны где-то остаться.
Иван Толстой: А где архив Аверченко?
Анна Хлебина: То, что доехало до Праги, попало в разные места, но в основном попало в руки наследниц, его сестер, которые жили в Париже. Достались все бумаги, какие-то личные вещи наиболее ценные и остатки сбережений, все судом было отправлено двум сестрам в Париж. Муж одной из них после ее смерти это передал в Москву.
Иван Толстой: Когда это было?
Анна Хлебина: В 60-е годы. Это все попало в Литературный архив и там находится до настоящего времени. Как мы выяснили, действительно очень много не опубликовано, даже не смотрено. И опять же к нашим возделываемым делянкам. Ведь там хранится большая переписка, много писем, но до сих пор не было понятно, с кем он переписывался, кто эти люди. Кто этот Константин Бельговский? Мальчик на побегушках? Нет, мы выяснили, что это был известный журналист, крупный деятель, который был настолько антисоветским, что в 45 году его арестовал СМЕРШ и увез в неизвестном направлении.
Кто был этот Вячеслав Швиговский, как он его называл? Вячеслав Швиговский был одним из организаторов чешской дружины в Киеве. Это были очень крупные деятели для своего времени и в межвоенной Чехословакии. Оказалось, что Аркадий Аверченко не просто попал. Я перемещаюсь в Прагу постепенно, потому что мне ближе эта тема. Мы выяснили, что эти безымянные и безликие люди были уважаемыми фигурами. И опять же, рядовому читателю восстановить окружение, потому что герой-человек, никогда не бывает в вакууме, его окружают люди.
Иван Толстой: Насколько вы использовали архив, который находится в Москве, в РГАЛИ?
Анна Хлебина: Скажем, самое интересное мы оттуда позаимствовали. Очень много фотоматериалов. И тут я должна похвалить нашего издателя Дмитрия Сечина, который не только затруднил себя выпуском 13-томного собрания сочинений Аверченко впервые в России, потому что тот шеститомник, который выходил перед этим, он был менее систематизирован. Впервые выходит все практически. Считал, что он обязан выпустить приложением биографию, объясняющую все это.
Иван Толстой: Я должен заметить, что эта биография в той же стилистике оформлена, просто другого цвета, кажется.
Анна Хлебина: Да. Он нам очень помогал именно с общением с московским архивом. У нас агенты были по всему миру.
Иван Толстой: То есть аверченковских материалов еще хватает для изучения?
Анна Хлебина: Да, еще есть. Но самое интересное мы уже опубликовали.
Иван Толстой: Давайте поедем вместе с Аркадием Тимофеевичем за границу, за море - к туркам, в Стамбул, в Константинополь, в Царьград. Как жил он там, что собой представляло его существование там? Неужели вы ответите, что жил он везде более-менее одинаково, припеваючи, несмотря на обстоятельства, умел устраиваться, вкусно поесть и попить, повеселиться и посмешить своих читателей?
Анна Хлебина: Конечно. Факт, что приехал он туда опять без копейки денег. То есть, видимо, отъезжая из Севастополя, он оставил все свои накопления маме и сестрам.
Иван Толстой: Которые оставались в Севастополе.
Анна Хлебина: Он заново вынужден был опять выстраивать свою жизнь. Он жил в недорогой квартире, в отличие от Вертинского, который жил в хорошем отеле. Аверченко не привез с собой сбережений.
Иван Толстой: Они дружили между собой, было общение?
Анна Хлебина: Нет. Соприкасались, скажем так, но вместе на одной сцене не выступали.
Иван Толстой: Стилистика разная была.
Анна Хлебина: О Вертинском там есть немного. Но факт в том, что Аверченко смог меньше, чем за полтора года жизни в Константинополе, восстановить утраченное имущество благополучно и к концу своего пребывания в Константинополе он остался в воспоминаниях как человек, небрежно жующий в ресторане куриную ногу, и вполне благополучный.
Иван Толстой: Самодостаточный, поэтому и чемодана хватало всегда.
Анна Хлебина: Все необходимое.
Иван Толстой: Уехал он из Константинополя, вероятно, потому же, почему и все остальные. Началась Европа, начались визы, Европа стала восстанавливаться, притягивать рабочую силу, и так далее. Эмиграцию начали постепенно принимать.
Анна Хлебина: Началась известная русская акция помощи Чехословакии.
Иван Толстой: Во Франции заводы “Рено” потребовали рабочие руки. С чем же был связан Аверченко, куда он отправился?
Анна Хлебина: Он уехал сначала в Софию, в ней первым делом посетил консульство Чехословакии, там его ждало приглашение на гастроли, виза для него и части актеров “Гнезда перелетных птиц”.
Иван Толстой: Вы можете назвать какие-то имена, кто туда входил?
Анна Хлебина: Звездой театра, кроме Аверченко, и вторым его руководителем был Владимир Павлович Свободин, оперный певец. Выступала там Елена Гучинская, дочь Тэффи вторая, еще одна звезда. Из знаменитостей, пожалуй, все. Двое актеров, он же импресарио Евгений Искольд, его жена Раиса Раич, они доехали с Аверченко до Праги - это были его верные оруженосцы. Видимо, визы давали не всем, визы выдали для гастролей как бы театру, потому что в прессе писалось именно как о гастролях театра, но доехали только двое актеров. В Праге ему пришлось снова собирать.
Иван Толстой: В Софии его пребывание недолгим было?
Анна Хлебина: Недолгим: это была пересадка. Потому что ждали его в Праге, у него была договоренность, именно он был приглашен как звезда для пиара Чехословакии в мире.
Иван Толстой: Да, конечно, это были те годы, когда правительство Масарика хотело, чтобы о Чехословакии знали вокруг, новое же государство, всего с 18 года существовавшее.
Анна Хлебина: Он был звездой, естественно, уже известным европейским писателем, потому что в Чехословакии был известен.
Иван Толстой: Переводили?
Анна Хлебина: Переводили. Я вам скажу больше: его первая книга в чешском переводе вышла в 1910 году, тогда же, когда и первый сборник в России. Переводили по большей части без разрешения автора. Но очень хорошо иллюстрировали, красиво и качественно издавали. То есть его знали и любили. Рассказы Аверченко входили во все сборники русских авторов юмора сто процентов и в отдельные сборники, на волне славянофильства выходили сборники русских авторов, Аверченко входил во многие сборники.
Иван Толстой: Анна, вы не фантазировали по поводу такой делянки - иллюстрации к Аверченко? Там же, наверное, много интересного. Я уж не говорю о сатириконовских, вообще российских.
Анна Хлебина: Это отдельная тема, нужно альбом издавать.
Иван Толстой: Так и надо. Плюс заграничные, которые явно никто никогда не видел.
Анна Хлебина: Они замечательные. Обложки мы, по-моему, не публиковали, например, есть одна из обложек “Сборник Прага и Чехия”, рисовал Йозеф Лада всем известный.
Иван Толстой: Конечно, иллюстратор Швейка.
Анна Хлебина: Но это была единственная иллюстрация на обложке.
Иван Толстой: Надо было бы сделать, я фантазирую, если бы я был издателем, просто собрать хороший сборник рассказов и иллюстрировать очень обильно, полноводно всевозможными картинками разных эпох, из разных стран. Очень было бы весело - подарочная книга.
Анна Хлебина: Мы передадим вашу идею дальше.
Иван Толстой: Хорошо, приехал он в Чехословакию - это 22 год?
Анна Хлебина: Это был 22 год, лето 22-го года.
Иван Толстой: Где поселился?
Анна Хлебина: В отеле “Злата гуса”.
Иван Толстой: А вообще он почти все время жил в отелях, правда, своих квартир не было?
Анна Хлебина: Не было. Недавно я услышала такую версию профессора Карлова университета: он сказал, что в Праге того времени не было меблированных комнат того формата, к которым привык Аверченко. Видимо, сдавались комнаты в квартирах, либо нужно было обзаводиться обстановкой. Я не знаю, то ли у него были далеко идущие планы по переезду еще куда-то, вплоть до Соединенных Штатов Америки.
Иван Толстой: Экзотические планы, надо сказать, для 20-х годов.
Анна Хлебина: Почему? 22 год, там было хорошо.
Иван Толстой: Наверное. Но в Америку, во-первых, мало ездили все-таки, русская эмиграция тяготела к Европе, она была европоцентричной по сознанию, по психологии, по какому-то душевному расположению. Как Иван Карамазов говорит потрясающую совершенно фразу. Ему предлагают ехать в Америку: “Нет, не моей души люди”, - говорит он. Американцы для многих были не их души люди. Кроме того, очень трудно было визу получить именно в Америку предвоенных лет.
Анна Хлебина: Но мы же можем предположить.
Иван Толстой: Гастроли там были, и Дягилев там был, кто угодно. Но все-таки мечтать в Америку немножко странно, читатель-то был здесь - в Европе.
Анна Хлебина: Мы имеем основания выстраивать это предположение, и мы предположили, что он все-таки стремился. Может быть, не было определенности на основании предыдущего опыта. Он куда ни приедет, везде тянулась когтистая лапа. Может быть он не знал, как долго.
Иван Толстой: Когтистая лапа нищеты?
Анна Хлебина: Большевистская красная лапа, которая его повсюду преследовала.
Иван Толстой: У него в эмиграции были проблемы по этой части?
Анна Хлебина: Он сам об этом писал.
Иван Толстой: Не интересничал ли Аркадий Тимофеевич на эту тему?
Анна Хлебина: Конечно, интересничал, иначе неинтересно было бы его читать. Но он утверждал, что куда ни переедет, повсюду за ним, как шавка, бегут большевики.
Иван Толстой: За всеми бежали, так что можно вынести за скобку эти обстоятельства.
Анна Хлебина: Он был погружен в политику, тем не менее. Возьмем те вещи, которые они писал в Константинополе, они были довольно недружелюбны по отношению к большевикам, он действительно злился и часто выходил за рамки сдержанности, он позволял себе резкие довольно личные слова.
Иван Толстой: А сидючи, живучи в Праге, он имел какие-то выступления, гастроли, по Европе ездил?
Анна Хлебина: Возможно, это был еще один повод, почему он жил в гостинице, потому что он примерно половину времени провел в гастролях. 22-й год прошел в гастролях по Чехословакии, огромное было турне, даже два, которое ему устроила пригласившая сторона. Его с артистами.
Иван Толстой: А кто, кстати, была пригласившая сторона?
Анна Хлебина: Это была государственная организация при Министерстве иностранных дел Чехословакии. Министерство иностранных дел открыло информационное агентство. Был Центр-пресс, которым руководил Вячеслав Швиговский, этот же Вячеслав Швиговский стал литературным агентом Аверченко в Чехословакии, он взял его в государственные руки для государственных целей. Поэтому мы видим изменение тона Аверченко в его произведениях, он из такого безжалостного борца с большевиками вдруг стал расплываться в комплиментах в адрес замечательных парней чехов, какие они чудесные, мирные. Он хвалил не просто так, скажем, не могу сказать, неискренне, потому что если бы мне предложили такие условия, как предложили Аверченко, я бы тоже хвалила принявшую меня сторону - это совершенно нормально. И потом были гастроли его, он ездил в Берлин в 23 году, он там бывал несколько раз. Была поездка, несколько месяцев он провел на побережье морском в Сопоте тогдашнем, где написал роман “Шутка мецената”. Он довольно много путешествовал, и у него были большие планы. Зарабатывал он как раз этими вечерами для русских больше, чем книгами.
Иван Толстой: Конечно, книги никогда и нигде не приносили такого дохода, как постоянная газетная деятельность или эстрадная, разумеется. А когда он возвращался в Прагу, он все время приезжал в один и тот же отель или он по Праге?
Анна Хлебина: Один и тот же отель. Это была штаб-квартира, где его все могли найти.
Иван Толстой: А где, на какой улице находился отель?
Анна Хлебина: Это Вацлавская площадь.
Иван Толстой: Теперь как называется отель?
Анна Хлебина: “Злата гуса” “Амбасадор”, они объединены.
Иван Толстой: То есть наши слушатели, когда приедут, они могут зайти, по крайней мере, в холл. А как там с оформлением, сильно изменилось?
Анна Хлебина: К сожалению, была реконструкция отеля были снесены все внутренние перегородки практически, все было перепланировано. У нас сохранились из его переписки даже номера комнат, где он останавливался.
Иван Толстой: На каком этаже жил?
Анна Хлебина: Верхние этажи, 5-6.
Иван Толстой: Окна на Вацлавскую площадь?
Анна Хлебина: Неизвестно. К сожалению, никто не знает, куда выходили окна. Мы надеемся, что на Вацлавскую площадь, потому что вид очень хороший.
Иван Толстой: Я прочту небольшой фрагмент из этой монографии Анны Хлебиной и Виктории Миленко.
“На вопрос, почему Аркадий Аверченко решил, что в Праге ему будет лучше, чем в Софии, до сих пор не удалось найти ответа из первых рук. Ни в произведениях, ни в доступных нам документах писатель об этом не сообщил. Однако понять это интересно и важно, поскольку каждому, кто не знаком с историческим контекстом, трудно представить, что представляла собой в начале 20-х годов столица Чехословацкой республики, да и сама республика на фоне других европейских государств и их столиц. А что мог знать об этом наш герой? В Праге Аркадий Тимофеевич ранее не бывал и имидж города и самой страны формировался в его сознании по косвенным источникам - прессе, отзывам перебравшихся туда коллег. Наверняка в его голове возникла пестрая ассоциативная смесь: президент страны Масарик, чехословацкий легион, золото Колчака, “Смена вех”, “Воля России”. Последние два названия - это связанные с Прагой нашумевшие издания, с которыми активно полемизировала, в частности, константинопольская русская эмиграция. Эсеровская газета “Воля России”, выходившая в столице Чехословакии на деньги, выделенные правительством на Русскую акцию помощи, встала на позиции примирения с большевиками. Такие же идеи были изложены в сборнике “Смена вех”, выпущенном там же в 1921 году. Его авторы проводили мысль о возможности принятия большевистской революции и примирения с ее результатами ради сохранения единства и мощи российского государства.
Многое о жизни в Чехословакии писатель почерпнул из константинопольской ''Presse du Soir'', где регулярно публиковались заметки Пражского славбюро и была отдельная рубрика “В Чехии”, из которой можно было сложить вполне позитивное мнение об этой стране и ее жителях.
Например, выпуск от 18 февраля 22-го года сообщал об обсуждении русского вопроса в чешском парламенте и открытии Вольного русского университета в Праге. Там же была опубликована трогательная заметка “Русская елка” о грандиозном угощении для эмигрантов и их детей, организованном в большом зале пассажа “Люцерна” пражским магистратом и проходившем под покровительством премьер-министра Карела Крамаржа с супругой Надеждой Николаевной и министра иностранных дел Эдварда Бенеша.
Не исключено, что благодаря рабочим контактам ''Presse du Soir'' с информационным агентством в Праге Аверченко удалось завязать и некоторые личные связи, скорее всего именно так он познакомился со своим будущим литературным агентом Венцеславом Швиговским.
Что же касается отзывов коллег-писателей, переехавших в Прагу, приведем корреспонденцию Ильи Сургучева, которую Аверченко должен был прочитать в предпоследнем выпуске “Зарниц”. Сургучев сообщал, что “после злой константинопольской ямы только в столице Чехословакии понял, что такое божий свет, синее небо и вольный простор и смог снова почувствовать себя человеком. Чешская валюта крепнет, повышается, а сама страна настолько изобильна, что того и гляди взорвется от собственного избытка. Везде счастливые лица, сады и парки. Прекрасный, высочайший уровень рождаемости”.
(…) В Праге 1922-го года была достаточно насыщенной и русская литературно-журналистская жизнь. Одна за другой выходили книги в русском издательстве “Наша речь”, основанном в 1919 году преподавателем пражского университета Борисом Владимировичем Морковиным. В начале 20 годов в Чехословакии выпускалось множество периодических изданий на русском языке. По сведениям книжно-журнального отдела русского заграничного исторического архива с 1920 по 1927 год издавалось 80 журналов различного типа. С 1919 года по 1928 в Чехословакии выходило различных изданий газетного типа на русском, украинском и белорусском языках 58, из них газет 45. И это не могло не заинтересовать Аверченко”.
Это был отрывок из книги Виктории Миленко и Анны Хлебиной о беженских и эмигрантских годах Аркадия Аверченко.
А какая была бытовая, житейская сторона существования Аверченко в Праге? Как он вообще жил, с кем он общался, завелись ли у него друзья среди чехов? С кем из русских водил дружбу?
Анна Хлебина: Он дружил с чехами. У него самыми близкими людьми были тот же Швиговский и Константин Павлович Бельговский, журналист, которого, я считаю, мы открыли заново, настолько он оказался значительным в целом. Швиговский родился на территории нынешней Украины, его во время недолгой жизни в Париже все считали русским, он прекрасно говорил по-русски. Были переводчики, которые переводили первое собрание сочинений Аверченко, единственное прижизненное вышло на чешском языке. Поэтому Прага для него была местом, где его тепло приняли, где его ценили, уважали, он стал европейским писателем вдруг. И его ценили не просто потому, что он такой был красивый, нарядный, а писали критики, что это действительно европейский писатель, что у него юмор европейский, он не типичный русский писатель. Поэтому его понимали и принимали хорошо. Я думаю, и в Америке он имел шанс все-таки.
Иван Толстой: Выступлений меньше было бы. Русская колония не так разрослась и проросла.
Анна Хлебина: Я подозреваю, что на русскую колонию он рассчитывал в меньшей мере в плане читательской аудитории. В качестве слушателей при живом выступлении, возможно, что да, скорее, конечно.
Иван Толстой: Боюсь, что это была аберрация, эти надежды Аркадия Тимофеевича, русские трудно жили в 20 годы. В 40-50-е превосходно, не было бы проблем, русские были повсюду тогда. Это чешский круг. А русский? Здесь были университеты, здесь были отдельные факультеты, писатели, газеты. Как он врастал в русскую среду в Праге?
Анна Хлебина: Он входил в Союз писателей и журналистов. Он присутствовал на общем собрании при его основании, то есть он входил в круг русских писателей, разумеется. Потом здесь был, например, Евгений Чириков, с которым они вместе еще работали в Севастополе в одной редакции. Естественно, у него были знакомые еще старые. Мне кажется, он столько путешествовал, он стремился вжиться в новую среду. Мне понятны его мотивы, лично мне они близки.
Иван Толстой: И как вы это объясняете?
Анна Хлебина: Мне близка эта жизненная позиция. Он приехал в новую страну, нужно обжиться на новом месте, обрасти новыми знакомыми хорошими. Он был вхож в дом Ярослава Квапила - это был выдающийся театральный деятель того времени, руководитель городского театра на Виноградах, действующего поныне. Единственный, который поставил пьесу “Игра со смертью” Аверченко. Постановка шла 15 раз, больше не повторялась, но тем не менее, для русского писателя это был большой успех.
Иван Толстой: Как забавно, Анна, я подумал: то, что Аверченко жил в одном городе и был современником Ярослава Гашека, совершенно не удивляет, но то, что он был современником и мог бы встречаться с Францем Кафкой, кажется полным кафкианством. Уж такие разные вселенные, не пересекающиеся совершенно. Что-нибудь известно о его общении с крупными знаменитыми пражскими литераторами?
Анна Хлебина: Он поддерживал с ними отношения, скажем так. В числе регулярных посетителей Пражского града, когда руководство страны принимало у себя выдающихся представителей русской эмиграции, он туда не ходил.
Иван Толстой: А приглашения получал?
Анна Хлебина: Не знаю, не сохранилось ничего такого. То есть есть косвенные свидетельства того, что где-то он действительно общался вежливо, очевидно, были какие-то годовщины, празднования, куда его приглашали, как знаменитость. У нас сложилось впечатление, что он стал европейским писателем, европейской знаменитостью, его переводили, издавали здесь, и он целенаправленно становился европейцем.
Иван Толстой: Конечно, он благодарен стране, которая его привела, и правительству, которое обеспечило ему такие комфортные условия. А смеялся ли он над чехами?
Анна Хлебина: Если взять личную переписку, частная переписка, где обычно люди высказывают свое мнение напрямую, - нет. Он высказывал недовольство, например, пражским воздухом. Потому что действительно в Праге топили углем, ему было тяжело дышать, и он стремился все-таки уезжать из Праги. Чисто субъективно физическое. Но он посмеивался.
Иван Толстой: В частности, у него есть рассказ о съеме квартиры в Праге.
Анна Хлебина: Съем квартиры - это был сюжет, который использовался, это отдельная интересная тема. Он сначала ее снимал по пути своего шествия беженского по России в нескольких местах, и в Севастополе он снимал комнату, и в Константинополе, потом в Праге. То есть в принципе можно вписать любой город.
Иван Толстой: Он подставлял название города каждый раз новое.
Анна Хлебина: Поэтому это была вещь, которая с ним кочевала. Кнедлики знаменитые. Он по-доброму все-таки относился к чехам, его не обижали, поэтому у него не было поводов жаловаться. Он, конечно, ворчал, ему не нравились эти душные комнаты, потому что это было не то, к чему он привык. Не было, даже в частной переписке, он не допускал таких вещей. Не знаю, насколько это было искренне или не искренне, но он не высказывался.
Иван Толстой: Аверченко скончался человеком совсем не старым. Сколько ему было лет?
Анна Хлебина: 44 года, в самом расцвете сил.
Иван Толстой: Это о чем-то таком говорит. А вот о чем? Можно ли тут подозревать злой рок или это были болезни, несчастный случай? Как умирал Аверченко, расскажите, пожалуйста.
Анна Хлебина: Семья Аркадия Тимофеевича, родственники, оставшиеся в России, видят в этом укол зонтиком, какие-то действия злоумышленников.
Иван Толстой: Вы же сами сказали, что за ним “судьба шла по свету, как сумасшедший с бритвою в руке”.
Анна Хлебина: Мы не нашли этому подтверждений. К сожалению, не сохранились медицинские документы. В больнице они хранятся, по закону, 30 лет, и их уничтожили, первичную документацию. Остались косвенные, вторичные документы из больницы в судебном архиве. И знакомый медик предполагает, что все-таки это была сумма разных обстоятельств, но во многом виноват его глаз раненый. Есть такое свежее предположение.
Иван Толстой: А что это за ранение?
Анна Хлебина: Это было в 1907 году, будучи молодым журналистом, было ранение. Точно никто не знает, но, видимо, была какая-то драка, где он присутствовал, не участвовал, и разбили стекло, и осколок попал ему в глаз.
Иван Толстой: Андерсеновская какая-то история.
Анна Хлебина: Который попал в сердце, и он стал злобным шутником. Он безжалостно высмеивал окружающих. Но мы не будем о сказках. На самом деле это было серьезное ранение, потому что даже сейчас лечат только на начальной стадии такие вещи. Попала инфекция в глаз и его можно лечить только антибиотиками, а антибиотиков тогда не существовало, пенициллин еще не изобрели.
Иван Толстой: Между 1907-м годом и 1925-м 18 лет прошло.
Анна Хлебина: И один глаз у него практически не видел. Это воспаленение постоянно его беспокоило. Есть мнение медика, что при таком воспалении инфекционном, если не удалить глаз, возникает симпатическое воспаление второго глаза. Почему - никто не знает.
Иван Толстой: Потому что глаза веревочкой связаны.
Анна Хлебина: Но точного механизма не описано пока. Эта инфекция продолжалась. Все эти 18 лет он жил с воспалением в теле - это, естественно, влияет. Кроме того, Аркадий Тимофеевич не отличался склонностью к здоровому образу жизни, он как человек жизнелюбивый кушал, пил, курил и жил в свое удовольствие, он не отказывался от сигареты даже на курорте в Подебрадах, куда он поехал лечить сердце. Он страдал одышкой, и тем не менее, он взял с собой сигареты.
Иван Толстой: Все-таки 44 года - это страшно звучит. Каков диагноз его был посмертный?
Анна Хлебина: Склероз сосудов. Лечили его, по крайней мере, по сердечно-сосудистой линии, и лечил его лучший специалист в Чехословакии, клиника доктора Силлабы, который был самым знаменитым врачом по этой части и лечил лично Масарика - это личный доктор Масарика. То есть лечил его лучший врач того времени, все равно не вылечил, потому что это были стрессы, он не отдыхал, он работал как лошадка, писал, выступал, ездил на гастроли. У него не было домашней обстановки, где бы он отдыхал, - это тоже постоянный стресс. Мне кажется, диагноз - это уже была финальная причина, там было очень много всего.
Иван Толстой: Где находилась эта клиника?
Анна Хлебина: Карлова площадь, огромный больничный комплекс, дом Фауста на углу.
Иван Толстой: И последние дни писателя, как они протекали?
Анна Хлебина: Он умер в больнице. Он поехал в Подебрады, в надежде поправить здоровье, ему все рекомендовали. Мы нашли адрес в Подебрадах, нашли имя доктора. Есть фотография дома, где он жил в Подебрадах. Но там ему становилось все хуже, потому что эти вещи не лечатся водой. Это можно восстанавливаться после турне, например, или после операции. Была какая-то надежда, может быть, соломинка для него. Курорты были в моде. И его оттуда перевезли в Прагу практически в бессознательном состоянии, его несли на носилках в больницу. Он практически ослеп, не мог ни читать, ни писать, только общался. Худел. Последние дни Аверченко я не буду пересказывать - это все описано, есть в интернете. Воспоминания Константина Бельговского, который был все это время около него, потому что жил недалеко, ко всему прочему, пешком пройти, и он находился постоянно с ним, поддерживал связь с его коллегами, его бывшими артистами Раич и Искольд, которые в то время уехали из Праги, он с ними поддерживал связь и всех информировал. Бельговский был корреспондентом русских газет многих в Европе, и он писал туда, слал телеграммы о состоянии здоровья, он был главным связующим Аверченко с окружающим миром.
Иван Толстой: Кто хоронил Аркадия Тимофеевича?
Анна Хлебина: Фактически все хлопоты взял на себя Союз русских писателей и журналистов. Аркадий Аверченко не любил долгов, поэтому оплачено все было с его счета. Я думаю, у русских писателей и журналистов не было средств на достойные похороны, есть основания полагать, что родственники Аркадия Тимофеевича, его сестры из Парижа дали разрешение на похороны, так что он жил и умер за свой счет.
.
Я должен отметить, что название очень точно описывает как раз это время, нет поэтических завиточков вокруг смысла. Но, конечно, и определенная прямолинейность в этом имеется. Кто автор заглавия, Анна?
Анна Хлебина: Это плод совместных размышлений, поскольку название нам не давало покоя несколько месяцев. Уже книга близилась к концу, нужно было обложку делать, а заглавия все не было и не было.
Иван Толстой: “Муки заголовка” - у кого-то была такая книжка, по-моему, у Горнфельда.
Анна Хлебина: Тем не менее, мы решили остановиться действительно на самом простом и прямолинейном, потому что это все-таки монография. Хотя книга достаточно несерьезная в некоторых местах, несмотря на свою обоснованность, источники и на свою документальность, по духу своему это нечто вроде пляски канкана, переходящего в похоронную процессию. То есть нельзя сказать, что веселая, нельзя сказать, что грустная, - это жизнь.
Иван Толстой: Собственно, как у героя вашей книги Аркадия Аверченко. Мы с вами не первый раз, может быть, слушатели наши помнят, встречаемся в пражской студии, чтобы поговорить о замечательном писателе. Из чего в целом составилась эта книга, опишите это поле, эти растения на нем.
Анна Хлебина: Началось действительно с поля. Мы поняли, что оно необработанное, на нем растет несколько увядших кустиков, и нужно обязательно это оживить. Потому что единственная основательная монография об Аркадии Аверченко была написана более 40 лет назад Дмитрием Александровичем Левицким в Соединенных Штатах, следующая вышла в 2010 году в серии ЖЗЛ, Виктория Миленко написала. Но было очевидно, что доходя до отъезда даже из Крыма, дальше любой автор останавливался в нерешительности.
Иван Толстой: А почему?
Анна Хлебина: Потому что Аркадий Аверченко о себе очень неохотно писал. У него был Простодушный, но нельзя литературного героя ассоциировать с автором. Были заметки, но это было настолько разное по тону своему. Пойми, где автор о себе хотел сказать, где на злобу дня просто высказался. Возникали вопросы. В одной из книг мы прочли, что Аркадий Тимофеевич организовал в Константинополе тараканьи бега, проверили, мы нашли адрес проведения тараканьих бегов.
Иван Толстой: И что, кстати, оказалось? Тараканьи бега - это очень интересно, не уходите от вопроса. Так он?
Анна Хлебина: Нет.
Иван Толстой: А кто?
Анна Хлебина: Это отдельная тема, в книге этому посвящена целая глава, тараканьим бегам.
Иван Толстой: Монография о тараканьих бегах.
Анна Хлебина: Фильм “Бег”, который в красках рисует эту жуткую картину, эту вакханалию вокруг тараканов, там все неправда.
Иван Толстой: Понятно, фильм гораздо более поздний, в конце концов, и Булгаков узнал о тараканьих бегах.
Анна Хлебина: Но мы-то узнали о тараканьих бегах из фильма 70-го года. Кто мог нам показать это?
Иван Толстой: На самом деле то, что вы знали это из фильма и вообще от Булгакова, говорит исключительно о нежелании читать вокруг даже советскую литературу, потому что раньше, чем у Булгакова, на несколько лет, тараканьи бега описаны в повести “Ибикус” у Алексея Толстого, который тоже в свою очередь взял это, и так далее, то есть он тоже не первоисточник.
Анна Хлебина: Естественно. И об этом, я не говорю о себе, я говорю в общем, мы в целом знали. Мы получаем набор стереотипов, набор мифов. Когда они между собой соприкасаются, мы видим, что есть противоречия, несоответствия. И где же правда? Мы начали все проверять. Мы проверили каждое слово, практически каждый факт, приведенный тем же Простодушным, мы нашли его адрес, по которому он жил в Константинополе, мы прошли с ним полностью его маршрут, каждую гостиницу, каждый ресторан, куда он ходил кушать и где он выступал.
Иван Толстой: Вы поехали в Константинополь?
Анна Хлебина: В Стамбуле наша коллега нам помогла. Мы, к сожалению, обе в этот момент как раз не имели возможности физически. Но факт, что мы действительно, мы или наши добровольные помощники, мы прошли весь путь своими ногами, все маршруты, по которым ходил Аркадий Аверченко. Эту книгу можно использовать как путеводитель по стопам Аверченко. На все его выступления с основания “Гнезда перелетных птиц”, все места мы обозначили, где он выступал, с чем он выступал, с кем выступал.
Иван Толстой: То есть началась нормальная совершенно исследовательская работа, которую и должен вести человек, который взялся рассуждать на эту тему. Так много всевозможных фактов и фотографий и каких-то цитат, ссылок на источники, на газетные или мемуарные, что, кажется, вы открыли целую вселенную, она где-то была под спудом, это все таилось неизвестно где или как.
Анна Хлебина: Я начну с метафоры. Я как-то видела сувенир такой “Миллион чешских крон”, паззл, изрубленные в лапшу тысячекроновые купюры, они спрессованы. Паззл для терпеливых, кто хочет собрать миллион. И вот эти факты, которые мы собрали, - это этот миллион в обрезках. Мы нашли не весь миллион, мы собрали несколько купюр, клад еще лежит. Но это для терпеливых и внимательных. Мы работали, в основном, с первоисточниками, старались работать.
Иван Толстой: Что в данном случае - первоисточники?
Анна Хлебина: Это пресса, это воспоминания очевидцев. Опять же, почему этот кусок огромный ушел от внимания исследователей? Потому что Русский Заграничный Исторический Архив, эта коллекция прессы была вывезена в Москву и заперта.
Иван Толстой: В 1945-м году.
Анна Хлебина: Я имела удовольствие познакомиться с человеком, который работал в этом отделе архива, он там сидел один и читал газеты, он один имел к ним доступ.
Иван Толстой: В Москве?
Анна Хлебина: В Москве. Естественно, за исключением редких допущенных. Факт, что это было похоронено. И то, что остается в Праге, - это чудо, и это все доступно, нужно внимательно читать и изучать. Мы изучили все, вплоть до сводок погоды в дни пребывания Аркадия Аверченко в конкретном месте. Это интересно - это как фильм. Вы попадаете в атмосферу Киева конца 18-го года, Севастополь, врангелевская оккупация, эвакуация. Я знаю, в какую погоду шел корабль. Главное, мы нашли название судна, на котором эвакуировался, уплыл в эмиграцию Аркадий Аверченко.
Иван Толстой: Как назывался?
Анна Хлебина: Это был норвежский пароход “Модик”. Это было грузовое судно, и на нем эвакуировалась, как мы предполагаем и с большой вероятностью предполагаем, вся редакция “Юга России”.
Иван Толстой: На военных, на грузовых транспортах уходили, конечно, не на пассажирских, где их было взять, столько пассажирских для чудовищной волны, оттекавшей тогда.
Анна Хлебина: Выяснилось, что и тут он уехал с комфортом относительным. Он не стоял, он не висел на борту, как многие военные, он все-таки устроился. Аркадий Тимофеевич обладал трудолюбием, настойчивостью, жизнелюбием, любил себя, главное, умел устраиваться в любой ситуации, за что он нам очень дрог.
Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, об этих беженских годах, Что здесь самое интересное для читателя? Для исследователя, понятно, что необыкновенный интерес представляет эта книжка, впервые выстраивающая, потому говорю впервые, что монография Дмитрия Левицкого, которая в двух видах существует и на которую я жадно накинулся и внимательно прочел, она очень разочаровывает, потому что она идет не по биографическому пути. Дмитрий Левицкий, почтенный профессор, русский эмигрант, он берет сами книжки Аверченко и начинает их прочитывать и из них вычитывать его путь, то есть идет по той неправильной исследовательской дорожке, где ты начинаешь доверять самому рассказчику. Это, знаете, как Зощенко осуждают советские партийные органы за то, каких героев он выводит. И его самого обвиняли в мещанстве. Вот, собственно говоря, Левицкий в данном случае методологически ничем не отличается, хотя у него не было желания громить своего героя. Тем не менее, для исследователя понятно, что тут будет масса каких-то привлекательных сторон и фактов, но для читателя широкого (все-таки ваша книжка выпущена не в узко академическом издательстве, а в издательстве Дмитрия Сечина, Москва, 2013 год, так вот, что привлекает обычного читателя в той части, которая касается беженских годов?
Анна Хлебина: Я единственное хочу добавить к теме Левицкого, чтобы ее закончить или закруглить: он не имел доступа, не имел возможности работать с теми документами пражскими, с которыми мы имеем возможность работать. Я забыла напомнить: источники - это архивы, это очень много документации, которая хранится в Чешском Национальном архиве, в Пражском Городском архиве, в Литературном архиве мало, но там тоже есть вещи, которые другие исследователи не заметили. Мы обратили внимание, мы смотрели каждый листочек и каждую заметочку карандашом на полях, из них тоже можно узнать - это те же обрывочки. Но многие документы написаны от руки на чешском языке, какой же российский исследователь может себе это позволить прочесть? Пока никто.
Это был подарок профессионалам, а рядовому читателю, мне кажется, будет интересно окунуться в эту атмосферу, потому что все-таки, несмотря на строгое академичное название, эта книга очень живая, мы старались писать ее не сухим языком, а так, чтобы было интересно. Вместе с Аверченко мы уезжаем из Петербурга.
Иван Толстой: Когда, кстати, он побежал?
Анна Хлебина: Он побежал летом - в начале осени 18-го года, как раз перед началом “красного террора”, из Петрограда. Когда закрыли “Новый сатирикон”, он смог уехать на гастроли в Киев вместе с Тэффи - это описано в ее воспоминаниях. Мы все-таки стараемся добавлять бытовых деталей во все эти путешествия, приключения, злоключения. Это очень интересно.
Иван Толстой: Как происходил их отъезд?
Анна Хлебина: Он уехал не спеша.
Иван Толстой: Один или с кем-то? У него была семья?
Анна Хлебина: Не было у него семьи, у него была одна горничная.
Иван Толстой: Он ее взял с собой?
Анна Хлебина: Нет, он оставил ей все вещи, он оставил ее в квартире с вещами со всеми. Он уехал с одним чемоданом, взял фрак, туфли и уехал на гастроли. “Приятельское письмо Ленину” описывает это как такое бегство - увильнул, убежал. “Вы приехали за мной, чтобы отвезти меня на Гороховую 2, а я уже сел в поезд и был таков”. Ничего подобного. Мы приводим документ - официальное разрешение на выезд за пределы Петрокоммуны.
Иван Толстой: Нужно было разрешение?
Анна Хлебина: Чтобы купить билет на поезд, нужно было получить разрешение. Нужно было собрать ряд бумажек, в том числе и от органов безопасности, как сейчас говорят. Он все собрал, он выехал совершенно официально, никто за ним не гонялся. Это потом уже для красного словца, как мы выяснили, потому что иначе это было бы неинтересно.
Иван Толстой: Конечно - писатель.
Анна Хлебина: Как же написать, что он собрался, взял разрешение и уехал. Нет, сбежал, стреляли, чуть не убили.
Иван Толстой: Куда уехал?
Анна Хлебина: Он уехал в Киев. А в Киеве было в то время правительство гетмана Скоропадского, он устроился в гостинице, где располагался непосредственно штаб Скоропадского. И давал концерты в театре Соловцева, нынешний театр Ивана Франка, с большим успехом. Потом постепенно власть поменялась, и он уехал на юг.
Иван Толстой: Еще и как поменялась - кровавым образом!
Анна Хлебина: Был Харьков - это был тоже эпизод, долго он не задерживался. Но, главное, он уехал в Крым. Он был в Ростове-на-Дону, где тоже тогда располагался штаб армии, там печатался в газете “Приозерский край” и далее, видимо, зарабатывал. Потому что действительно человек, во-первых, уехал с одним чемоданом, во-вторых, какие деньги могли быть тогда в Петрограде. То есть, видимо, приходилось заново восстанавливать свое имущество.
Иван Толстой: А где он печатался? Это были только газеты и журнальчики, эстрадные выступления или у него там выходили и книги?
Анна Хлебина: Книги до Севастополя не выходили.
Иван Толстой: А Севастополь возник когда?
Анна Хлебина: Севастополь - это был 19 год, лето, по-моему.
Иван Толстой: А его последняя книжка в той России вышла когда? Я хочу понять, какой перерыв между книжками оказался.
Анна Хлебина: Это был 20 год. Он в 19 году стал сотрудничать с редакцией газеты “Юг России”, собственно, был одним из главных действующих лиц этого издания. Тогда же стали выходить его книги. Причем, “Дюжина ножей в спину революции” вышла на деньги врангелевского штаба, поэтому и название такое - это была пропагандистская книжка.
Иван Толстой: В 20-м году она вышла? А где?
Анна Хлебина: Это было в Симферополе.
Иван Толстой: Я имел в виду, его последняя книжка в старой России, до отъезда из Петрограда. Он в 18-м году в Петрограде большевистском издавал что-то?
Анна Хлебина: При таких перебоях с бумагой и дороговизной всеобщей при большевиках выходили только журналы. Обстановка была не та, чтобы в принципе был спрос.
Иван Толстой: Спрос был всегда, особенно на дешевые издания юмористического типа. Просто я не силен в библиографии Аверченко 1917-го года. Хорошо, давайте двигаться дальше. Аверченко на юге. Какой успех, какие случаи, какие встречи неожиданные, какая реакция на него в те годы, пока он еще на территории белых?
Анна Хлебина: Он был знаменитостью, звездой, поэтому на него ходила публика. Он начал там профессиональную актерскую карьеру, несмотря на свои дефекты дикции.
Иван Толстой: А он какие буквы не выговаривал?
Анна Хлебина: Он заикался. Но надо сказать, сила воли человека, не имеющего уверенности выйти на сцену, несмотря на это он стал выступать. Но все компенсировала его харизма, его обаяние. Ходили толпами, любой театр, который с ним подписывал контракт, имел полный аншлаг. Тогда был организован театр-кабаре “Гнездо перелетных птиц”, где выступали, ситуация была такая, что вдруг звезды опустились до выступлений на сцене кабаре. Это было очень интересно, не зря мы применяем к этому периоду выражение “пир во время чумы”. Потому что кругом рушится мир, а столько актеров, причем актеров бывших императорских театров в Севастополе никогда не собирались, и публика собралась та, которая их оценила по достоинству. Выступал с ним Собинов на одной сцене, большая звезда, оперный певец. Многие деятели крупного формата выступали на одной сцене с Аверченко.
Иван Толстой: В этом и есть уникальность эпохи гражданской войны. Откуда, из какого порта он отправился уже за море?
Анна Хлебина: Из Севастополя отправился. Надо сказать, что этот сценический опыт ему так понравился, что в Константинополе он запел.
Иван Толстой: Запел?
Анна Хлебина: У них в константинопольском “Гнезде” была поставлена комическая опера, и Аверченко лично исполнял арию злодея-отравителя. Можете себе это представить? Теперь, видите, на нашем поле есть еще необработанные делянки. Мы бы очень хотели найти эту оперу, это не может сгореть, такие рукописи.
Иван Толстой: Вряд ли он записывался на граммофонные пластинки.
Анна Хлебина: Но рукописи должны где-то остаться.
Иван Толстой: А где архив Аверченко?
Анна Хлебина: То, что доехало до Праги, попало в разные места, но в основном попало в руки наследниц, его сестер, которые жили в Париже. Достались все бумаги, какие-то личные вещи наиболее ценные и остатки сбережений, все судом было отправлено двум сестрам в Париж. Муж одной из них после ее смерти это передал в Москву.
Иван Толстой: Когда это было?
Анна Хлебина: В 60-е годы. Это все попало в Литературный архив и там находится до настоящего времени. Как мы выяснили, действительно очень много не опубликовано, даже не смотрено. И опять же к нашим возделываемым делянкам. Ведь там хранится большая переписка, много писем, но до сих пор не было понятно, с кем он переписывался, кто эти люди. Кто этот Константин Бельговский? Мальчик на побегушках? Нет, мы выяснили, что это был известный журналист, крупный деятель, который был настолько антисоветским, что в 45 году его арестовал СМЕРШ и увез в неизвестном направлении.
Кто был этот Вячеслав Швиговский, как он его называл? Вячеслав Швиговский был одним из организаторов чешской дружины в Киеве. Это были очень крупные деятели для своего времени и в межвоенной Чехословакии. Оказалось, что Аркадий Аверченко не просто попал. Я перемещаюсь в Прагу постепенно, потому что мне ближе эта тема. Мы выяснили, что эти безымянные и безликие люди были уважаемыми фигурами. И опять же, рядовому читателю восстановить окружение, потому что герой-человек, никогда не бывает в вакууме, его окружают люди.
Иван Толстой: Насколько вы использовали архив, который находится в Москве, в РГАЛИ?
Анна Хлебина: Скажем, самое интересное мы оттуда позаимствовали. Очень много фотоматериалов. И тут я должна похвалить нашего издателя Дмитрия Сечина, который не только затруднил себя выпуском 13-томного собрания сочинений Аверченко впервые в России, потому что тот шеститомник, который выходил перед этим, он был менее систематизирован. Впервые выходит все практически. Считал, что он обязан выпустить приложением биографию, объясняющую все это.
Иван Толстой: Я должен заметить, что эта биография в той же стилистике оформлена, просто другого цвета, кажется.
Анна Хлебина: Да. Он нам очень помогал именно с общением с московским архивом. У нас агенты были по всему миру.
Иван Толстой: То есть аверченковских материалов еще хватает для изучения?
Анна Хлебина: Да, еще есть. Но самое интересное мы уже опубликовали.
Иван Толстой: Давайте поедем вместе с Аркадием Тимофеевичем за границу, за море - к туркам, в Стамбул, в Константинополь, в Царьград. Как жил он там, что собой представляло его существование там? Неужели вы ответите, что жил он везде более-менее одинаково, припеваючи, несмотря на обстоятельства, умел устраиваться, вкусно поесть и попить, повеселиться и посмешить своих читателей?
Анна Хлебина: Конечно. Факт, что приехал он туда опять без копейки денег. То есть, видимо, отъезжая из Севастополя, он оставил все свои накопления маме и сестрам.
Иван Толстой: Которые оставались в Севастополе.
Анна Хлебина: Он заново вынужден был опять выстраивать свою жизнь. Он жил в недорогой квартире, в отличие от Вертинского, который жил в хорошем отеле. Аверченко не привез с собой сбережений.
Иван Толстой: Они дружили между собой, было общение?
Анна Хлебина: Нет. Соприкасались, скажем так, но вместе на одной сцене не выступали.
Иван Толстой: Стилистика разная была.
Анна Хлебина: О Вертинском там есть немного. Но факт в том, что Аверченко смог меньше, чем за полтора года жизни в Константинополе, восстановить утраченное имущество благополучно и к концу своего пребывания в Константинополе он остался в воспоминаниях как человек, небрежно жующий в ресторане куриную ногу, и вполне благополучный.
Иван Толстой: Самодостаточный, поэтому и чемодана хватало всегда.
Анна Хлебина: Все необходимое.
Иван Толстой: Уехал он из Константинополя, вероятно, потому же, почему и все остальные. Началась Европа, начались визы, Европа стала восстанавливаться, притягивать рабочую силу, и так далее. Эмиграцию начали постепенно принимать.
Анна Хлебина: Началась известная русская акция помощи Чехословакии.
Иван Толстой: Во Франции заводы “Рено” потребовали рабочие руки. С чем же был связан Аверченко, куда он отправился?
Анна Хлебина: Он уехал сначала в Софию, в ней первым делом посетил консульство Чехословакии, там его ждало приглашение на гастроли, виза для него и части актеров “Гнезда перелетных птиц”.
Иван Толстой: Вы можете назвать какие-то имена, кто туда входил?
Анна Хлебина: Звездой театра, кроме Аверченко, и вторым его руководителем был Владимир Павлович Свободин, оперный певец. Выступала там Елена Гучинская, дочь Тэффи вторая, еще одна звезда. Из знаменитостей, пожалуй, все. Двое актеров, он же импресарио Евгений Искольд, его жена Раиса Раич, они доехали с Аверченко до Праги - это были его верные оруженосцы. Видимо, визы давали не всем, визы выдали для гастролей как бы театру, потому что в прессе писалось именно как о гастролях театра, но доехали только двое актеров. В Праге ему пришлось снова собирать.
Иван Толстой: В Софии его пребывание недолгим было?
Анна Хлебина: Недолгим: это была пересадка. Потому что ждали его в Праге, у него была договоренность, именно он был приглашен как звезда для пиара Чехословакии в мире.
Иван Толстой: Да, конечно, это были те годы, когда правительство Масарика хотело, чтобы о Чехословакии знали вокруг, новое же государство, всего с 18 года существовавшее.
Анна Хлебина: Он был звездой, естественно, уже известным европейским писателем, потому что в Чехословакии был известен.
Иван Толстой: Переводили?
Анна Хлебина: Переводили. Я вам скажу больше: его первая книга в чешском переводе вышла в 1910 году, тогда же, когда и первый сборник в России. Переводили по большей части без разрешения автора. Но очень хорошо иллюстрировали, красиво и качественно издавали. То есть его знали и любили. Рассказы Аверченко входили во все сборники русских авторов юмора сто процентов и в отдельные сборники, на волне славянофильства выходили сборники русских авторов, Аверченко входил во многие сборники.
Иван Толстой: Анна, вы не фантазировали по поводу такой делянки - иллюстрации к Аверченко? Там же, наверное, много интересного. Я уж не говорю о сатириконовских, вообще российских.
Анна Хлебина: Это отдельная тема, нужно альбом издавать.
Иван Толстой: Так и надо. Плюс заграничные, которые явно никто никогда не видел.
Анна Хлебина: Они замечательные. Обложки мы, по-моему, не публиковали, например, есть одна из обложек “Сборник Прага и Чехия”, рисовал Йозеф Лада всем известный.
Иван Толстой: Конечно, иллюстратор Швейка.
Анна Хлебина: Но это была единственная иллюстрация на обложке.
Иван Толстой: Надо было бы сделать, я фантазирую, если бы я был издателем, просто собрать хороший сборник рассказов и иллюстрировать очень обильно, полноводно всевозможными картинками разных эпох, из разных стран. Очень было бы весело - подарочная книга.
Анна Хлебина: Мы передадим вашу идею дальше.
Иван Толстой: Хорошо, приехал он в Чехословакию - это 22 год?
Анна Хлебина: Это был 22 год, лето 22-го года.
Иван Толстой: Где поселился?
Анна Хлебина: В отеле “Злата гуса”.
Иван Толстой: А вообще он почти все время жил в отелях, правда, своих квартир не было?
Анна Хлебина: Не было. Недавно я услышала такую версию профессора Карлова университета: он сказал, что в Праге того времени не было меблированных комнат того формата, к которым привык Аверченко. Видимо, сдавались комнаты в квартирах, либо нужно было обзаводиться обстановкой. Я не знаю, то ли у него были далеко идущие планы по переезду еще куда-то, вплоть до Соединенных Штатов Америки.
Иван Толстой: Экзотические планы, надо сказать, для 20-х годов.
Анна Хлебина: Почему? 22 год, там было хорошо.
Иван Толстой: Наверное. Но в Америку, во-первых, мало ездили все-таки, русская эмиграция тяготела к Европе, она была европоцентричной по сознанию, по психологии, по какому-то душевному расположению. Как Иван Карамазов говорит потрясающую совершенно фразу. Ему предлагают ехать в Америку: “Нет, не моей души люди”, - говорит он. Американцы для многих были не их души люди. Кроме того, очень трудно было визу получить именно в Америку предвоенных лет.
Анна Хлебина: Но мы же можем предположить.
Иван Толстой: Гастроли там были, и Дягилев там был, кто угодно. Но все-таки мечтать в Америку немножко странно, читатель-то был здесь - в Европе.
Анна Хлебина: Мы имеем основания выстраивать это предположение, и мы предположили, что он все-таки стремился. Может быть, не было определенности на основании предыдущего опыта. Он куда ни приедет, везде тянулась когтистая лапа. Может быть он не знал, как долго.
Иван Толстой: Когтистая лапа нищеты?
Анна Хлебина: Большевистская красная лапа, которая его повсюду преследовала.
Иван Толстой: У него в эмиграции были проблемы по этой части?
Анна Хлебина: Он сам об этом писал.
Иван Толстой: Не интересничал ли Аркадий Тимофеевич на эту тему?
Анна Хлебина: Конечно, интересничал, иначе неинтересно было бы его читать. Но он утверждал, что куда ни переедет, повсюду за ним, как шавка, бегут большевики.
Иван Толстой: За всеми бежали, так что можно вынести за скобку эти обстоятельства.
Анна Хлебина: Он был погружен в политику, тем не менее. Возьмем те вещи, которые они писал в Константинополе, они были довольно недружелюбны по отношению к большевикам, он действительно злился и часто выходил за рамки сдержанности, он позволял себе резкие довольно личные слова.
Иван Толстой: А сидючи, живучи в Праге, он имел какие-то выступления, гастроли, по Европе ездил?
Анна Хлебина: Возможно, это был еще один повод, почему он жил в гостинице, потому что он примерно половину времени провел в гастролях. 22-й год прошел в гастролях по Чехословакии, огромное было турне, даже два, которое ему устроила пригласившая сторона. Его с артистами.
Иван Толстой: А кто, кстати, была пригласившая сторона?
Анна Хлебина: Это была государственная организация при Министерстве иностранных дел Чехословакии. Министерство иностранных дел открыло информационное агентство. Был Центр-пресс, которым руководил Вячеслав Швиговский, этот же Вячеслав Швиговский стал литературным агентом Аверченко в Чехословакии, он взял его в государственные руки для государственных целей. Поэтому мы видим изменение тона Аверченко в его произведениях, он из такого безжалостного борца с большевиками вдруг стал расплываться в комплиментах в адрес замечательных парней чехов, какие они чудесные, мирные. Он хвалил не просто так, скажем, не могу сказать, неискренне, потому что если бы мне предложили такие условия, как предложили Аверченко, я бы тоже хвалила принявшую меня сторону - это совершенно нормально. И потом были гастроли его, он ездил в Берлин в 23 году, он там бывал несколько раз. Была поездка, несколько месяцев он провел на побережье морском в Сопоте тогдашнем, где написал роман “Шутка мецената”. Он довольно много путешествовал, и у него были большие планы. Зарабатывал он как раз этими вечерами для русских больше, чем книгами.
Иван Толстой: Конечно, книги никогда и нигде не приносили такого дохода, как постоянная газетная деятельность или эстрадная, разумеется. А когда он возвращался в Прагу, он все время приезжал в один и тот же отель или он по Праге?
Анна Хлебина: Один и тот же отель. Это была штаб-квартира, где его все могли найти.
Иван Толстой: А где, на какой улице находился отель?
Анна Хлебина: Это Вацлавская площадь.
Иван Толстой: Теперь как называется отель?
Анна Хлебина: “Злата гуса” “Амбасадор”, они объединены.
Иван Толстой: То есть наши слушатели, когда приедут, они могут зайти, по крайней мере, в холл. А как там с оформлением, сильно изменилось?
Анна Хлебина: К сожалению, была реконструкция отеля были снесены все внутренние перегородки практически, все было перепланировано. У нас сохранились из его переписки даже номера комнат, где он останавливался.
Иван Толстой: На каком этаже жил?
Анна Хлебина: Верхние этажи, 5-6.
Иван Толстой: Окна на Вацлавскую площадь?
Анна Хлебина: Неизвестно. К сожалению, никто не знает, куда выходили окна. Мы надеемся, что на Вацлавскую площадь, потому что вид очень хороший.
Иван Толстой: Я прочту небольшой фрагмент из этой монографии Анны Хлебиной и Виктории Миленко.
“На вопрос, почему Аркадий Аверченко решил, что в Праге ему будет лучше, чем в Софии, до сих пор не удалось найти ответа из первых рук. Ни в произведениях, ни в доступных нам документах писатель об этом не сообщил. Однако понять это интересно и важно, поскольку каждому, кто не знаком с историческим контекстом, трудно представить, что представляла собой в начале 20-х годов столица Чехословацкой республики, да и сама республика на фоне других европейских государств и их столиц. А что мог знать об этом наш герой? В Праге Аркадий Тимофеевич ранее не бывал и имидж города и самой страны формировался в его сознании по косвенным источникам - прессе, отзывам перебравшихся туда коллег. Наверняка в его голове возникла пестрая ассоциативная смесь: президент страны Масарик, чехословацкий легион, золото Колчака, “Смена вех”, “Воля России”. Последние два названия - это связанные с Прагой нашумевшие издания, с которыми активно полемизировала, в частности, константинопольская русская эмиграция. Эсеровская газета “Воля России”, выходившая в столице Чехословакии на деньги, выделенные правительством на Русскую акцию помощи, встала на позиции примирения с большевиками. Такие же идеи были изложены в сборнике “Смена вех”, выпущенном там же в 1921 году. Его авторы проводили мысль о возможности принятия большевистской революции и примирения с ее результатами ради сохранения единства и мощи российского государства.
Многое о жизни в Чехословакии писатель почерпнул из константинопольской ''Presse du Soir'', где регулярно публиковались заметки Пражского славбюро и была отдельная рубрика “В Чехии”, из которой можно было сложить вполне позитивное мнение об этой стране и ее жителях.
Например, выпуск от 18 февраля 22-го года сообщал об обсуждении русского вопроса в чешском парламенте и открытии Вольного русского университета в Праге. Там же была опубликована трогательная заметка “Русская елка” о грандиозном угощении для эмигрантов и их детей, организованном в большом зале пассажа “Люцерна” пражским магистратом и проходившем под покровительством премьер-министра Карела Крамаржа с супругой Надеждой Николаевной и министра иностранных дел Эдварда Бенеша.
Не исключено, что благодаря рабочим контактам ''Presse du Soir'' с информационным агентством в Праге Аверченко удалось завязать и некоторые личные связи, скорее всего именно так он познакомился со своим будущим литературным агентом Венцеславом Швиговским.
Что же касается отзывов коллег-писателей, переехавших в Прагу, приведем корреспонденцию Ильи Сургучева, которую Аверченко должен был прочитать в предпоследнем выпуске “Зарниц”. Сургучев сообщал, что “после злой константинопольской ямы только в столице Чехословакии понял, что такое божий свет, синее небо и вольный простор и смог снова почувствовать себя человеком. Чешская валюта крепнет, повышается, а сама страна настолько изобильна, что того и гляди взорвется от собственного избытка. Везде счастливые лица, сады и парки. Прекрасный, высочайший уровень рождаемости”.
(…) В Праге 1922-го года была достаточно насыщенной и русская литературно-журналистская жизнь. Одна за другой выходили книги в русском издательстве “Наша речь”, основанном в 1919 году преподавателем пражского университета Борисом Владимировичем Морковиным. В начале 20 годов в Чехословакии выпускалось множество периодических изданий на русском языке. По сведениям книжно-журнального отдела русского заграничного исторического архива с 1920 по 1927 год издавалось 80 журналов различного типа. С 1919 года по 1928 в Чехословакии выходило различных изданий газетного типа на русском, украинском и белорусском языках 58, из них газет 45. И это не могло не заинтересовать Аверченко”.
Это был отрывок из книги Виктории Миленко и Анны Хлебиной о беженских и эмигрантских годах Аркадия Аверченко.
А какая была бытовая, житейская сторона существования Аверченко в Праге? Как он вообще жил, с кем он общался, завелись ли у него друзья среди чехов? С кем из русских водил дружбу?
Анна Хлебина: Он дружил с чехами. У него самыми близкими людьми были тот же Швиговский и Константин Павлович Бельговский, журналист, которого, я считаю, мы открыли заново, настолько он оказался значительным в целом. Швиговский родился на территории нынешней Украины, его во время недолгой жизни в Париже все считали русским, он прекрасно говорил по-русски. Были переводчики, которые переводили первое собрание сочинений Аверченко, единственное прижизненное вышло на чешском языке. Поэтому Прага для него была местом, где его тепло приняли, где его ценили, уважали, он стал европейским писателем вдруг. И его ценили не просто потому, что он такой был красивый, нарядный, а писали критики, что это действительно европейский писатель, что у него юмор европейский, он не типичный русский писатель. Поэтому его понимали и принимали хорошо. Я думаю, и в Америке он имел шанс все-таки.
Иван Толстой: Выступлений меньше было бы. Русская колония не так разрослась и проросла.
Анна Хлебина: Я подозреваю, что на русскую колонию он рассчитывал в меньшей мере в плане читательской аудитории. В качестве слушателей при живом выступлении, возможно, что да, скорее, конечно.
Иван Толстой: Боюсь, что это была аберрация, эти надежды Аркадия Тимофеевича, русские трудно жили в 20 годы. В 40-50-е превосходно, не было бы проблем, русские были повсюду тогда. Это чешский круг. А русский? Здесь были университеты, здесь были отдельные факультеты, писатели, газеты. Как он врастал в русскую среду в Праге?
Анна Хлебина: Он входил в Союз писателей и журналистов. Он присутствовал на общем собрании при его основании, то есть он входил в круг русских писателей, разумеется. Потом здесь был, например, Евгений Чириков, с которым они вместе еще работали в Севастополе в одной редакции. Естественно, у него были знакомые еще старые. Мне кажется, он столько путешествовал, он стремился вжиться в новую среду. Мне понятны его мотивы, лично мне они близки.
Иван Толстой: И как вы это объясняете?
Анна Хлебина: Мне близка эта жизненная позиция. Он приехал в новую страну, нужно обжиться на новом месте, обрасти новыми знакомыми хорошими. Он был вхож в дом Ярослава Квапила - это был выдающийся театральный деятель того времени, руководитель городского театра на Виноградах, действующего поныне. Единственный, который поставил пьесу “Игра со смертью” Аверченко. Постановка шла 15 раз, больше не повторялась, но тем не менее, для русского писателя это был большой успех.
Иван Толстой: Как забавно, Анна, я подумал: то, что Аверченко жил в одном городе и был современником Ярослава Гашека, совершенно не удивляет, но то, что он был современником и мог бы встречаться с Францем Кафкой, кажется полным кафкианством. Уж такие разные вселенные, не пересекающиеся совершенно. Что-нибудь известно о его общении с крупными знаменитыми пражскими литераторами?
Анна Хлебина: Он поддерживал с ними отношения, скажем так. В числе регулярных посетителей Пражского града, когда руководство страны принимало у себя выдающихся представителей русской эмиграции, он туда не ходил.
Иван Толстой: А приглашения получал?
Анна Хлебина: Не знаю, не сохранилось ничего такого. То есть есть косвенные свидетельства того, что где-то он действительно общался вежливо, очевидно, были какие-то годовщины, празднования, куда его приглашали, как знаменитость. У нас сложилось впечатление, что он стал европейским писателем, европейской знаменитостью, его переводили, издавали здесь, и он целенаправленно становился европейцем.
Иван Толстой: Конечно, он благодарен стране, которая его привела, и правительству, которое обеспечило ему такие комфортные условия. А смеялся ли он над чехами?
Анна Хлебина: Если взять личную переписку, частная переписка, где обычно люди высказывают свое мнение напрямую, - нет. Он высказывал недовольство, например, пражским воздухом. Потому что действительно в Праге топили углем, ему было тяжело дышать, и он стремился все-таки уезжать из Праги. Чисто субъективно физическое. Но он посмеивался.
Иван Толстой: В частности, у него есть рассказ о съеме квартиры в Праге.
Анна Хлебина: Съем квартиры - это был сюжет, который использовался, это отдельная интересная тема. Он сначала ее снимал по пути своего шествия беженского по России в нескольких местах, и в Севастополе он снимал комнату, и в Константинополе, потом в Праге. То есть в принципе можно вписать любой город.
Иван Толстой: Он подставлял название города каждый раз новое.
Анна Хлебина: Поэтому это была вещь, которая с ним кочевала. Кнедлики знаменитые. Он по-доброму все-таки относился к чехам, его не обижали, поэтому у него не было поводов жаловаться. Он, конечно, ворчал, ему не нравились эти душные комнаты, потому что это было не то, к чему он привык. Не было, даже в частной переписке, он не допускал таких вещей. Не знаю, насколько это было искренне или не искренне, но он не высказывался.
Иван Толстой: Аверченко скончался человеком совсем не старым. Сколько ему было лет?
Анна Хлебина: 44 года, в самом расцвете сил.
Иван Толстой: Это о чем-то таком говорит. А вот о чем? Можно ли тут подозревать злой рок или это были болезни, несчастный случай? Как умирал Аверченко, расскажите, пожалуйста.
Анна Хлебина: Семья Аркадия Тимофеевича, родственники, оставшиеся в России, видят в этом укол зонтиком, какие-то действия злоумышленников.
Иван Толстой: Вы же сами сказали, что за ним “судьба шла по свету, как сумасшедший с бритвою в руке”.
Анна Хлебина: Мы не нашли этому подтверждений. К сожалению, не сохранились медицинские документы. В больнице они хранятся, по закону, 30 лет, и их уничтожили, первичную документацию. Остались косвенные, вторичные документы из больницы в судебном архиве. И знакомый медик предполагает, что все-таки это была сумма разных обстоятельств, но во многом виноват его глаз раненый. Есть такое свежее предположение.
Иван Толстой: А что это за ранение?
Анна Хлебина: Это было в 1907 году, будучи молодым журналистом, было ранение. Точно никто не знает, но, видимо, была какая-то драка, где он присутствовал, не участвовал, и разбили стекло, и осколок попал ему в глаз.
Иван Толстой: Андерсеновская какая-то история.
Анна Хлебина: Который попал в сердце, и он стал злобным шутником. Он безжалостно высмеивал окружающих. Но мы не будем о сказках. На самом деле это было серьезное ранение, потому что даже сейчас лечат только на начальной стадии такие вещи. Попала инфекция в глаз и его можно лечить только антибиотиками, а антибиотиков тогда не существовало, пенициллин еще не изобрели.
Иван Толстой: Между 1907-м годом и 1925-м 18 лет прошло.
Анна Хлебина: И один глаз у него практически не видел. Это воспаленение постоянно его беспокоило. Есть мнение медика, что при таком воспалении инфекционном, если не удалить глаз, возникает симпатическое воспаление второго глаза. Почему - никто не знает.
Иван Толстой: Потому что глаза веревочкой связаны.
Анна Хлебина: Но точного механизма не описано пока. Эта инфекция продолжалась. Все эти 18 лет он жил с воспалением в теле - это, естественно, влияет. Кроме того, Аркадий Тимофеевич не отличался склонностью к здоровому образу жизни, он как человек жизнелюбивый кушал, пил, курил и жил в свое удовольствие, он не отказывался от сигареты даже на курорте в Подебрадах, куда он поехал лечить сердце. Он страдал одышкой, и тем не менее, он взял с собой сигареты.
Иван Толстой: Все-таки 44 года - это страшно звучит. Каков диагноз его был посмертный?
Анна Хлебина: Склероз сосудов. Лечили его, по крайней мере, по сердечно-сосудистой линии, и лечил его лучший специалист в Чехословакии, клиника доктора Силлабы, который был самым знаменитым врачом по этой части и лечил лично Масарика - это личный доктор Масарика. То есть лечил его лучший врач того времени, все равно не вылечил, потому что это были стрессы, он не отдыхал, он работал как лошадка, писал, выступал, ездил на гастроли. У него не было домашней обстановки, где бы он отдыхал, - это тоже постоянный стресс. Мне кажется, диагноз - это уже была финальная причина, там было очень много всего.
Иван Толстой: Где находилась эта клиника?
Анна Хлебина: Карлова площадь, огромный больничный комплекс, дом Фауста на углу.
Иван Толстой: И последние дни писателя, как они протекали?
Анна Хлебина: Он умер в больнице. Он поехал в Подебрады, в надежде поправить здоровье, ему все рекомендовали. Мы нашли адрес в Подебрадах, нашли имя доктора. Есть фотография дома, где он жил в Подебрадах. Но там ему становилось все хуже, потому что эти вещи не лечатся водой. Это можно восстанавливаться после турне, например, или после операции. Была какая-то надежда, может быть, соломинка для него. Курорты были в моде. И его оттуда перевезли в Прагу практически в бессознательном состоянии, его несли на носилках в больницу. Он практически ослеп, не мог ни читать, ни писать, только общался. Худел. Последние дни Аверченко я не буду пересказывать - это все описано, есть в интернете. Воспоминания Константина Бельговского, который был все это время около него, потому что жил недалеко, ко всему прочему, пешком пройти, и он находился постоянно с ним, поддерживал связь с его коллегами, его бывшими артистами Раич и Искольд, которые в то время уехали из Праги, он с ними поддерживал связь и всех информировал. Бельговский был корреспондентом русских газет многих в Европе, и он писал туда, слал телеграммы о состоянии здоровья, он был главным связующим Аверченко с окружающим миром.
Иван Толстой: Кто хоронил Аркадия Тимофеевича?
Анна Хлебина: Фактически все хлопоты взял на себя Союз русских писателей и журналистов. Аркадий Аверченко не любил долгов, поэтому оплачено все было с его счета. Я думаю, у русских писателей и журналистов не было средств на достойные похороны, есть основания полагать, что родственники Аркадия Тимофеевича, его сестры из Парижа дали разрешение на похороны, так что он жил и умер за свой счет.
.
