Александр Генис: Два из трех кинокритиков “Нью-Йорк Таймс” вставили в пятерку фильмов, претендующих на главного “Оскара”, китайский фильм “Прикосновение греха”. О нем нам расскажет ведущий Кинообозрения АЧ Андрей Загданский.

Андрей Загданский: Я с большим интересом слежу за китайским режиссером Цзя Чжанкэ. Первая картина, которую он выпустил довольно давно, называлась “Натюрморт”, и она произвела на меня очень большое впечатление.

Александр Генис: И не только на вас, она получила главный приз Венецианского фестиваля.

Андрей Загданский: Абсолютно верно. Все, что происходит в той картине, связано со строительством дамбы “Три ущелья” на реке Янцзы и двух ее притоках. Это - самая большая водная электростанция в мире. Строительство ее заняло около 10 лет. “Википедия” сухо сообщает, что тогда в связи с затоплением было переселено 1,3 миллиона человек. Невероятная для нас цифра, больше населения Манхеттена. Что поразило тогда меня в фильме - это его странное сходство с миром Андрея Платонова, о чем я уже говорил нашим радиослушателям.

Александр Генис: Тоже своего рода “Котлован”.

Андрей Загданский: Абсолютно верно. Режиссер не предлагает критический взгляд на то, что происходит, но это наблюдение за гигантскими, тектоническими изменениями, которые происходят с людьми, в период строительства социализма - или чего-то подобного. Это - сдвиг космического масштаба.
В том фильме было несколько пересекающихся линий, несколько характеров. Муж и жена, разлученные этим космическим катаклизмом, встречаются через 16 лет. Другая пара встречается через два года после разлуки, но решает расстаться. Это как гигантский барабан с лотерейными шариками нового Китая. Он встряхивает миллионы судеб, судьбы находят новые комбинации - или не находят, но движение продолжается, грандиозная, как сама дамба. Очень сильная картина.
Другой фильм его же называется “Круглосуточный город”. Эта документальная картина, тоже анализирующая принципиальные сдвиги в истории Китая. В городе Чэнду, провинция Сычуань, был (и пока есть) военный завод 420, почти по-советски: номерной завод. Завод делал МИГи, и все, кто работал на этом заводе, были счастливы. Это была особая привилегированная коммунистическая жизнь. И вот теперь эти ржавеющие МИГи стоят на площадке, никому они не нужны, как брошенные автомобили на автомобильной свалке - время МИГов прошло.
Была там такая история, которую я очень хорошо запомнил. 50-летняя женщина рассказывает, что когда из Шанхая по призыву партии и председателя Мао они переезжали со своими семьями на пароходе в Чэнду, во время остановки она, ее муж и трехлетний сын сошли на берег. Ребенок вдруг исчез, его не было с другими детьми на берегу, не было на пароходе, нигде. Они с мужем в панике начали искать ребенка, но не нашли. И тут прозвучал гудок парохода и нужно было возвращаться на пароход и плыть со всеми в Чэнду. Опоздать на пароход было совершенно немыслимо - это было приравнено к дезертирству, они ведь должны были работать на особом военном заводе. Она уехала, и муж уехал, и они не знают, что стало с их трехлетним сыном. И опять автор не столько критикует, сколько предлагает сочувственный, аналитический взгляд: мол, умный поймет.
Но художники эволюционируют, и новая картина “Печать греха” (или “Прикоснвоение греха”) предлагает зрителям путешествие в настящий ад. Фильм состоит из четырех новелл, четыре условно пересекающиеся истории. Интересно, что этих историй четыре, а не три, как принято зачастую в подобных конструкциях.

Александр Генис: Потому что это наши, западные конструкция, а в Китае должно быть четыре, потому что там вся ориентация по компасу. Каждый китаец может сказать: по восточной части моего носа ползет муха. Он всегда ориентирован по сторонам света.

Андрей Загданский: Смотрите, у Владимира Сорокина тоже было четыре истории, тоже число четыре.

Александр Генис: Владимир Сорокин глубоко интересуется Китаем, так что, думаю, все не случайно.

Андрей Загданский: Хорошо, разобрались. Итак, в нашем фильме в каждой истории происходит убийство, и каждая история отражает жизнь современного Китая. В каждой истории доведенный до предела унижениями и несправедливостью человек решается на крайний шаг - на убийство.
Один из героев требует справедливости от местного босса - своей доли доходов после того, как деревенская общинная собственность была приватизирована (звучит очень знакомо) и стала основой для процветания нескольких избранных.
В другой истории героиня, работающая в массажном кабинете, восстает против клиента, который принимает ее за проститутку и требует сексуальных услуг.
Третий герой фильма профессиональный убийца, грабитель, приезжает в деревню на день рождения матери - очень трогательно. Он проведет два дня с семьей, поиграет с маленьким сыном, убьет двух человек на улице, украдет у убитой женщины сумку и исчезнет в этом гигантском водовороте, в этом лотерейном барабане, где крутятся люди.
Четвертая новелла, может быть самая горькая, о молодых людях, совсем молодых. Они почти еще дети, но у нее есть ребенок, и чтобы содержать свою дочь, она работает в публичном доме. Этот особый тематический публичный дом, где девушки, одетые, например, в короткие платья, выходят маршем к клиентам под какой-нибудь советский марш. Очень важно, что у них пионерские галстуки. Или же реализуют фантазии особо капризных клиентов в железнодорожном вагоне, который оборудован как гостиная комната в личном поезде, конечно же, в пикантном костюме проводницы. И конечно же, клиенты богатые, капризные и безжалостные. Перспективы подобного романа у этой пары незначительны, правда? А мальчик работает на заводе, очень похожем по описанию в газетах, то, что я читал в “Нью-Йорк Таймс”, на завод, где изготавливают столь популярные айфоны. Завод этот - эффективный восточный ад. Мы не так часто задумываемся, почему так эффективны производства, размещенные в Китае. Не только потому, что люди меньше получают и больше работают, а работают они и правда очень много, но еще и потому, что все социальные завоевания, которые кажутся для нас нормой, для них не существуют. Это - рабский труд, будем называть вещи своими именами, сродни сталинским лагерям, только может быть более эффективные и здесь не валят лес не за миску супа, а собирают современную электронику, которая продается во всем мире.
Знаете, я недавно смотрел документальный фильм о замечательном английском архитекторе Нормане Фостере, вы знаете его очень хорошо, нам обоим нравится его здание “Херст” на 57 улице. Архитектурное бюро Фостера относительно недавно закончило работу над зданием нового аэропорта в Пекине. Относительно недавно - в смысле к Олимпийским играм 2008 года. И в фильме один из партнеров с восхищением говорит: “До пекинского проекта мы участвовали в конкурсе на новый терминал в Хитроу. Не выиграли. Через год мы выиграли китайский проект, построили его. Прошло пять лет. и только сейчас в Хитроу заканчивается строительство всего лишь одного нового терминала”. Этот аэропорт, который они построили в Пекине, на сегодняшний день самый большой в мире. Звучит восхитительно. Но после того, как мы посмотрели фильм Цзя Чжанкэ - это не столько восхитительно, сколько страшно.

Александр Генис: Цена прогресса.

Андрей Загданский: Мне кажется, вся та восхищающая Запад индустриализация Востока в действительности - это индустриальная надстройка на феодальном основании. И тот культурный сдвиг, который сопровождал европейскую цивилизацию, Китаю в настоящее время не грозит. Во всяком случае такую картину вполне можно сложить зрителям после фильмов Цзя Чжанкэ.
И еще у меня есть страшная, дикая параллельная мысль, которая покажется вам не связанной с этим, но тем не менее, поскольку мы сейчас переживаем события на киевском Майдане, я обратил внимание на одну из ссылок, которую поставил на Фейсбук мой приятель. В этой ссылке журналист берет интервью у певицы Русланы, которая, как вы, наверное, помните, выиграла конкурс “Евровидение”.

Александр Генис: Конечно, помним, все знают, она же героиня Майдана.

Андрей Загданский: Журналист спрашивает Руслану, почему она не будет голосовать за Януковича. Клип этот снят накануне президентских выборов 2010 года. Руслана говорит, что после победы на “Евровидении” ее ввели в команду советников Януковича, обычный пиар-ход. Как вы помните, Янукович баллотировался в 2004 году тоже. И ей звонят люди Януковича и говорят: “Руслана приезжай туда-то, нам надо с тобой поговорить”. Руслана им отвечает, что она не может, не хочет. Ей отвечает человек Януковича: “Ну смотри, тогда тебя привезут в багажнике”.
Какая связь? Вроде бы, никакая. Вместе с тем у меня после фильма Чжанкэ возникло ощущение, что Китай выходит за рамки Китая, мир превращается или значительная часть мира развивается по условиям феодальной индустриализации. Мир превращается в людей, которых возят либо в “Ролс-Ройсах”, либо - в багажниках.

Александр Генис: Этих же самых “Ролс-Ройсов”. Андрей, вы знаете, слушая вас, я думал о том, что выход из коммунистического прошлого, этот посттоталитарный период (даже не очень понятно, является ли он “пост”), но так или иначе после падения Берлинской стены, после падения коммунизма кинематографы разных стран по-разному реагируют на этот культурный шок гигантского размера. Наиболее удачно отреагировало румынское кино, которое сумело создать особый независимый кинематограф посткоммунистической эры, и лучшие фильмы стали предметом восхищения во всех странах мира. Они сумели объяснить миру, как жить после коммунизма.

Андрей Загданский: Я не думаю, что объяснили, как жить - они описали...

Александр Генис:... как живут - это гораздо точнее, вы верно меня поправили. Но другой вариант - это китайские фильмы, которые тоже в последнее время стали показывать, чего стоит тот самый успех, которого Китай достиг за последние годы.
При этом китайский вариант посткоммунистического кино развивался совсем иначе. Дело в том, что Китай появился на международной кинематографической арене не так уж давно, ведь до этого китайские фильмы были чудовищные, вроде фильма “Седая девушка”, был такой знаменитый коммунистический фильм, который вымеивали анекдоты. И вдруг появились роскошные красивые исторические фильмы, например, Чжан Имоу, мой любимый режиссер. Я до сих пор в восторге от этих картин, потому что они сочетают потрясающую красоту кадра с исторической экзотикой. Безошибочное для меня соединение, такой коктейль, перед которым я устоять не могу. Но не только я, весь мир полюбил эти безумные фильмы, где летают мудрецы-даосы, ученые стреляют из лука, где все очень красиво и очень здОрово. В конце концов, однако, рынок оказался насыщенным. И вот теперь появилось другое кино - мрачное, серое, т кино, которое рассказывает не о красотах вымышленной, исторической жизни, не о старом, а о новом Китае, и рассказывает отнюдь нелицеприятные истории.
Можно сказать, что это “чернуха” наподобие той, что снимается в России?

Андрей Загданский: Во-первых, я слово “чернуха” не люблю.

Александр Генис: Я не только слово - я и жанр не люблю.

Андрей Загданский: Я считаю, что это все ерунда, выдуманное слово, потому что есть просто плохие фильмы, а есть хорошие. Черные, мрачные, темные картины, если они талантливые, по определению не могут быть темными, черными и страшными. Потому что все равно в искусстве есть что-то такое, что трансформирует наше сознание, мы все равно меняемся. Поэтому “чернуха” для меня кажется совершенно тупиковый термин.

Александр Генис: На самом деле это правильно. Я однажды с Татьяной Толстой на эту тему говорил, она мне советовала какой-то фильм, я говорю: “Это, небось, “чернуха”, как у вас теперь принято?”. Она говорит: “А Шекспир - это чернуха?”. “Нет, Шекспир - это трагедия”. “Тогда вот так и говори”.

Андрей Загданский: Совершенно верно. “Ричард Третий” страшная чернуха, ужасная.

Александр Генис: Там всегда есть что-то смешное.

Андрей Загданский: А если бы не было смешного?

Александр Генис: Тогда бы это был не Шекспир.

Андрей Загданский: Во-первых, фильм, который мы обсуждаем, не “чернуха” по многим причинам, во-вторых, он не темный и мрачный, в нем соблюдены все законы жанра. И мы с наслаждением наблюдаем, как один из героев убивает всех своих обидчиков.

Александр Генис: Одинокий ковбой из американского вестерна.

Андрей Загданский: На какие-то вещи мы смотрим с восхищением, какие-то вызывают ужас. По-разному реагируем.
Вы знаете, отвечая подробнее на ваш вопрос, я бы сказал так. Главное изменение, насколько я могу судить, в том, что в китайском кинематографе, да и в китайской культуре визуальной, появилось диссидентство, появилось инакомыслие, появились люди, которые по-другому смотрят на мир, не так, как смотрят на это в официальном Китае.
Между прочим, не так давно мы говорили об американском фильме, посвященном китайскому художнику по имении Ай Вэйвэй. Он художник, инсталляции, медиа-проектов. И это - критический взгляд на современный Китай, причем, страшно критичный взгляд. Такого раньше не было, во всяком случае, на моей памяти мы этого не видели.

Александр Генис: Не зря у фильма “Прикосновения греха” и у его режиссера масса сложностей с властями. Скажите, как культура протеста, протестное кино, если можно так выразиться, реализуется в эстетическом смысле?

Андрей Загданский: Вы знаете, это - одинокий фильм. Вы лично соприкасаетесь, лично переживаете унижение, кошмар и безвыходность жизни этих людей - это на одном уровне. На другом уровне, мне кажется, нечто другое происходит с западным зрителем, с нами. Китай перестает быть деперсонифицированной массой, этой страной, осуществившей революцию производства, которая захватывает своими товарами весь мир. Мы начинаем рассматривать лица, мы начинаем в этой миллиардной толпе видеть отдельных людей. И это, может быть, самое главное эстетическое достижение фильма.