Письмо из Великого Устюга: «Правительство РФ для пополнения казны взяло курс на поиск дополнительных доходов бюджета. Введение прогрессивной шкалы налогообложения личных доходов под давлением криминальных групп упорно отвергается. Зато резко подорожала водка, в связи с чем граждане занимаются самогоноварением. Благо, статьи за это пока нет и, судя по отсутствию разговоров на эту тему, не будет. Интересно, почему», - спрашивает автор. Думаю, потому, что всего сразу не запретить, хотя и хочется. Что касается Устюга, то словари разрешают и УстЮг, и Устюг. Соответственно этому, есть две партии: партия Устюга и партия УстЮга. Существовать они будут столько, сколько и сам город. Наверное, даже после того… Это как партия Мурманска и партия МурмАнска. Начатый мною перечень слушатели могут продолжить сами, с интересом почитаю. Мне хотелось бы войти в историю изобретателем термина: топонимическое пижонство или манерность, или кривлянье, кураж. Да, топонимический кураж – по-моему, это точнее. Все говорят МУрманск, а мы – в порядке местного куража – говорим МурмАнск. Потому как мы моряки, а у моряков свой устав. Все говорят осуждЁнный, а полицейские генералы – осужденный. Это, правда, проходит по другой части – по части профессионального кретинизма, есть и такое явление. Есть топонимический кураж, и есть профессиональный кретинизм. Генералу, произносящему осУжденный, место на нарах, а не в управлении полиции. И прошу со мной не спорить. На нарах! Да, устюг – то же, что украинское остЮк, мелкая, обычно – злаковая заноза. Есть пшеница с остюками и есть безостая. Не представляю себе, как можно сказать Остюк, поэтому, будучи украинцем, никогда не соглашусь на Устюг. Только УстЮг, хоть режьте меня. Многие жители Сум щеголяют словом СумЫ вместио Сумы. Можно слышать: «Я вернулся в СумЫ», «У нас в СумАх». Я таких сумчан осуждаю, но их это почему-то не волнует.

«Уважаемый Анатолий Иванович, не могли бы вы рассказать нам, вашим слушателям, о воздействии спектакля "Беседы с Сократом" в театре Гончарова в Москве на людей, которым удавалось попасть на него. Этот спектакль шёл там с семьдесят пятого года шестнадцать лет подряд, о чём я только недавно узнал из телевизионной передачи. Главный идеолог Советского Союза Суслов шесть лет лично правил эту пьесу: синим карандашом - то, что автор мог изменить и оставить, а красным - то, что подлежало полному уничтожению, но режиссёр ничего не изменил. Интересно, что на премьере академик Сахаров оказался в третьем ряду между семьями министра внутренних дел и генпрокурора. Олег Колобов».

Ну, что я скажу, Олег? Воздействие этого спектакля, как и других подобных, на зрителей было обычным. Мы лишний раз убеждались в том, что знали и так: что Сократу заткнули бы рот и в наше время. Ну, привычно удивлялись, что постановка была разрешена. Вообще, дело обстояло просто: не всё же запрещать, надо что-то и разрешать. Театрам позволялось больше, чем киностудиям: спектакли смотрят тысячи, а кино – миллионы. Лениным ещё было завещано: важнейшим из искусств для нас является кино. В сталинское время, кстати, один учебник истории философии отзывался о Сократе весьма недоброжелательно: мол, этот умник сбивал с толку молодёжь. Не жаловал Сократа и Чаадаев. Греку повезло, что первый русский философ писал о нём в форме просветительски-воспитательного письма к женщине, а то бы порасказал о нём. Во внимание к её половой принадлежности, в духе того времени, тактично отослал её к «Пиру» Платона. Это сочинение – говорю о «Пире» Платона – в России ещё не запрещалось, но я не удивлюсь, если Государственная дума это, наконец, сделает, ведь там, в «Пире» Платона, а не в Госдуме, одобрительно и с большим знанием дела говорится о любви мужчин к мальчикам. Более того, подчёркивается, что эти-то мужи, собственно, и есть настоящие мужчины, отличаются особой храбростью и умом, причём, умом государственным. Сказано категорически, что только такие мужчины обращаются к государственной деятельности. Представляете, госпожа Мизулина: только такие! Вот я её упомянул, госпожу Мизулину, и уже жалею, а вдруг она услышит в моих словах подсказку, и завтра Госдума с её подачи запретит к чёртовой матери этого Платона, этого Сократа, а там, глядишь, и друг друга начнут запрещать, и пойдёт это вниз, по вертикали, и начнётся то, что уже было, – только лбы будут трещать да кости, да автоматы Калашникова.

К этому стоит готовиться серьёзно, чтобы больше не повторилось, - готовиться к настоящей самодеятельности как верхов, так и низов, особенно, между прочим, низов. И почта «Свободы», и российская повседневность к тому побуждают, всё сильнее побуждают… Несколько жителей Читы только что решили превратить Забайкалье в процветающий край путём демократии, как они её понимают. Пишут нам об этом… На всезабайкальский референдум предлагают вынести полтора десятка мер, и если эти меры будут одобрены большинством, а они будут одобрены, можете не сомневаться, то Забайкалье истребует свою долю золотовалютных резервов России, отменит на своей территории воинский призыв и создаст собственную профессиональную армию, заберёт себе всю федеральную собственность, а также пятдесят один процент акций крупнейших предприятий. Само собою разумеется, краевые законы будут иметь, как сказано, «высшую юридическую силу», и всё в этом роде. Это то, что в восемнадцатом году ошеломило Ленина, а в начале девяностых – Ельцина. Края, республики, области, районы, города, посёлки, сёла стали наперегонки принимать каждый свои законы без оглядки на что бы то ни было, включая здравый смысл. Шло настоящее соревнование: кто больше начудит. Страна разваливалась даже не на куски, а на кусочки, на клочки, и каждый на глазах всего мира всё больше напоминал настоящий сумасшедший дом. Всюду свои налоги - дикие налоги, своя таможня - дикая таможня, погранслужба - тоже дикая, своя армия – ещё дичее, свой уголовный кодекс, это уж что-то совершенно невообразимое, своя цензура – ну, как сегодня в Ставропольском, кажется, крае, где какой-то прокурор или судья взял да и запретил Коран по представлению какого-то бдительного гражданина, а завтра другой бдительный представит ему Библию с указанием признаков экстремизма, а там что ни страница, то признак. Люди не любят – замечаю и по почте радио «Свобода» - не любят вспоминать глупости и мерзости, что творились не по указке сверху, а по местным починам. Не любят об этом вспоминать и многие образованые, свободолюбиво настроеные люди, и даже те, что занимаются или готовятся заняться политкой. Их можно понять. Думать о таких вещах неприятно, уж очень труден вопрос: что делать? Вот и существует что-то вроде молчаливого уговора: давайте об этом не будем, давайте бороться за демократию, оставляя за скобками вопрос, что делать, если забакайкальская демократия создаст профессиональную армию края, а заодно запретит Коран, Библию, Дарвина и «Пир» Платона впридачу. Люди исходят из того, что, сколько бы ни было свободы, а с самого начала – именно с самого начала! – будет кто-то сверху за всеми и вся присматривать, чтобы чудили в меру. Забывают, что царя не будет, что все окажутся котятами, которых бросила кошка, что это надо предвидеть, надо думать, как всё же устроить так, чтобы ошалевших от свободы было меньше, чтобы здравый смысл побеждал хоть через одного. Сейчас-то забайкальських энтузиастов есть кому окоротить, но это окорот не демократический, и Госдуму есть кому окоротить, но это уж совсем ни в какие ворота не лезет, это путинизм, а не демократия, а случись революция, а она таки случится, некому будет окоротить ни Госдуму, ни забайкальцев, тем более - с их профессиональной армией… Нет об этом нет разговора, не обсуждается это. Вот и Ленин с большевиками не обсуждали этого, когда шли к власти. Будет, твердил Ильич, живое творчество масс, на него всё упованье, а когда увидел это творчество, схватился за голову, потом говорит: к счастью, говорит, у нас есть партия, есть партийный апарат, есть железная дисциплина, вот пусть партия берёт на себя управление, а дурацкие эти советы нет, не разгоним, а пусть будут у нас на подхвате, вывеску им оставим и болтать будем, что вся власть у них, советская, мол, власть, а на деле будет наша, большевистская, иначе стране кранты, а заодно и нам…

Лёгок он сегодня на помине, Ленин. Читаю письмо: «Самое странное в нынешней ситуёвине, Анатолий Иванович, что имя Ленина чудесным образом испарилось из сознания наших людей. Популярен Сталин, памятен Брежнев, ненавистен Ельцин, презираем Горбачёв, обговорен Путин. А Ленина забыли. Стоят его памятники, но мимо них проходят, не обращая внимания! Вот если бы Сталин стоял или Ельцин, то одни бы плевались, другие кланялись. Ностальгирующие по СССР совершенно не замечают его основателя. В их сознании СССР создан Сталиным. Ленин - мыльный пузырь, он лопнул, раздувшись. Испарился Ильич. А ведь не было бы без него Украины, были бы малороссийские губернии России. Это он написал: "вплоть до отделения", считалось - для проформы, а реально свершилось. Но не любят Ильича демократы (он для них символ тоталитаризма), не любят националисты (вот эти совершенно оправданно!), не вспоминают коммунисты и обыватели. А ведь это он взял "страну, которую не жалко", да превратил в отстой. Может, так и замыслил?», - говорится в письме. По-моему, это крайнее полемическое упрощение. Если бы он один в Семнадцатом году верил, что за десять лет в России можно построить коммунизм, это толкование можно было бы обсуждать, а так – не вижу смысла. В письме стоят рядом нынешние коммунисты и обыватели. Вот это интересно и верно. Не все обыватели – коммунисты, но все коммунисты – обыватели. Ничего не помнят и даже не понимают, что нужно и можно что-то помнить о таком предмете, как Ленин, ленинизм, советская жизнь, да и Сталин, Сталин – тоже. Рассказывают друг другу сказки или ругаются с нормальными людьми, иногда и до драк. Не помню, рассказывал ли слушателям «Свободы» про последние годы одного из моих учителей. Воевал, ранен, дотянул чуть ли не до девяноста лет. По вечерам играл в карты с молодым соседом. Тот вспоминает: «Играем, выпиваем помаленьку – всё равно скучновато. Начинаю ругать Сталина. Дед сердится, тянется через стол ткуть мне в нос кулачком, иногда звонит в милицию: приезжайте, тут один фулюганит Как фулюганит? Товарища Сталина всяко обзывает».

Следующее: «Уважаемый Анатолий Иванович! Как бы вы определили психическое состояние человека, который занимает видное общественное положение и произносит в публичных местах следующие речи. "Я хотел бы сказать тем, кто устраивает эти оранжевые, розовые революции и другие революции, что Россия - это вам не Грузия, это вам не Украина. Это вам не Египет и не Ливия. В России сейчас существует огромное количество средств массового уничтожения. У нас есть и атомное, и бактериологическое оружие. В отличие от американцев, для большинства русских людей жизнь, как говорят в народе, ломаной копейки не стоит. Будут нас допекать, будут загонять в угол, нам ничего не останется, как открыть краник Чернобыльский, и в этом случае пострадают все. И американцы, и европейцы зажиточные, а им есть чего терять. У них микрокоммунизм есть. У них всё есть для нормальной человеческой жизни, а у нашего человека практически нету", - приведя этот отрывок из речи некоего важного лица, автор письма продолжает. – Не ломайте голову, пытаясь угадать, кто это говорит. Это – митрополит Русской православной церкви такой-то», - здесь я обрываю письмо. Своё мнение о состоянии здоровья митрополита я оставлю при себе, а скажу вот что. Он ошибается, говоря, что для большинства русских людей жизнь ничего не стоит, сильно ошибается. Будь так, пустовали бы больницы по всей России, сидели бы без работы доктора и знахари, прогорали бы аптеки. Всё, короче, свидетельствует, что жизнью русский народ дорожит, а это значит, что народом-смертником он не станет. Нет также признаков, что Россию кто-то допекает, пытается загнать в угол. Налицо другая неприятность: ею мало интересуются. Откуда же у митрополита такие речи? От православия семнадцатого века. Читаю:

«Московия - это было очень самобытное государство. Победи старообрядцы, оно таким бы и оставалось. Но Алексей Михайлович и патриарх Никон заставили своих подданных перейти на новый обряд. Оригинальность Московии становилась просто скандальной. Она уже была готова обьявить еретиками и блуднями даже заграничных православных. Логическим продолжением Раскола стали петровские реформы - массовый завоз инородцев (в основном немцев), создание оторванного от народа правящего слоя. Пороки Московии обросли искусственной культурой, организацией и наукой немцев. Но ядро ведь осталось! Сегодня царство уголовщины с узаконенным казнокрадством вновь постепенно становится чуланом мракобесия. Таково возвращение к самобытности. От Руси все шарахаются. Вот шарахнулись и украинцы. Природу не обманешь. Конечно, из Москвы ещё исходит великодержавная риторика. Но на самом деле Кремль смирился. Неожиданную вещь вам скажу, редакция, Путин - старообрядец по нутру. Старообрядцы вовсе не обязательно бегут в леса. Это просто сторонники застоя и изоляции. Обществу тоже неохота напрягаться. Зачем? Что есть, то и есть. Упадёт цена на нефть – мы приспособимся, ну, будем жить бедней, не привыкать. Но пока есть что украсть, что поделить – и мы посапываем. Старообрядчество – это самодостаточное болото. Вывески могут меняться, но нравы всё те же - самодовольство, массовое подонство, беззаконие. Попытки модернизации провалились, Святая Русь возвращается к истокам, в застой самодовольства».
Написавший это письмо слушатель «Свободы» называет себя Пустышкиным, но он, по-моему, прибедняется. «Она не тяготеет к экспансии, - замечает он, например, о Русской православной церкви. - Только очень маленькие народности были подвергнуты крещению. РПЦ никогда даже не пыталась приобщить к себе ни магометан, ни католиков, ни протестантов, ни буддистов. Ей и своих хватает, зачем чужие? Всех поносить, но никого не трогать, ото всех отгородиться. Многие сейчас охаивают Гундяева, а зря. Само его усиление с подачи Путина говорит о том, что Москва возвращается к пассивному изоляционизму, а вся её имперская политика ограничится пустословием для своих и мелкими пакостями соседям и 3ападу. Наши попы, не будем этого забывать, Анатолий Иванович, никогда не помогали царизму расширяться. Выдвижение церковников на заметные роли всегда означает отказ от агрессии. Было бы здорово, если бы главенство православной церкви внесли в конституцию по предложению депутата Мизулиной. О, скольких бы умных и добрых людей как в самой России, так и в мире это оттолкнуло бы ещё дальше от Москвы!!! – тут три восклицательных знака. - Такой пункт в конституции вызвал бы не страх, а отвращение, страну ещё больше оторвало бы от человечества, что и требуется режиму. Ему сегодня неохота напрягаться ради усиления царства. Они будут только болтать, но не предпримут никаких попыток модернизации и оккупации кого бы то ни было».
Автор этого письма заостряет всё до предела, он в страшном унынии, но опасность ему не совсем померещилась. Старинная распря, старинная борьба старообрядцев и никониан продолжается, хотя почти никто не имеет понятия, кто они такие и с чем едят их стряпню… Но знаете что? Я сейчас прочитаю несколько строк из стихотворения, год которого попробуйте угадать. Это - про дух торгашества, мораль чистогана, бабла, про западную порчу, охватившие матушку Москву.

С домов боярских герб старинный
Пропал, исчез… и с каждым днём
Расчётливым покупщиком
В слепом неведеньи невинно
Стираются следы веков.

Прямо как при Лужкове, не правда ли? И дальше:

Всё изменилось!.. Просвещенье
И подражанье новизне
Уж водворили пресыщенье
На православной стороне…

Тут – печальное троеточие. Как в очередной проповеди патриарха Кирилла против консьюмеризма… Это пишет графиня Евдокия Петровна Растопчина в одна тысяча восемьсот сороковом году. Если нет вопросов, пойдём дальше. Хотя… Только что мы говорили о русской национальной идее, как её выразил один наш московский слушатель, он бывший работник угрозыска, не старый, сейчас скромный, но успешный бизнесмен, у него трое детей, он одобряет Путина, я назвал его военной косточкой, образцовым представителем партии русского порядка, а он меня – русофобом, подлецом и прощелыгой. «Нас хрен возьмёшь!» - так он выразил русскую национальную идею наших дней. Ну, вот. Когда графиня Евдокия Петровна сочиняла свой плач по древней Москве, по ней, то есть, по Москве, ходило высказывание Петра Яковлевича Чаадаева: «В Москве каждого иностранца водят смотреть большую пушку, из которой стрелять нельзя, и колокол, который свалился прежде, чем звонил. Удивительный город, в котором достопримечательности отличаются нелепостью». В пику этому злопыхательскому высказыванию поэт-патриот Фёдор Глинка тоже написал стихи, а в них такие строки:

Кто Царь-колокол подымет?
Кто Царь-пушку повернёт?
Шляпы кто, гордец, не снимет
У святых Кремля ворот?!

Прошло сколько лет? Сто семьдесят. Что изменилось? А вот что. Западник Чаадаев, так очернивший Россию, что царь объявил его сумасшедшим, и славянофил, обожающий всё русское, Глинка ходили друг к другу в гости. Потом обе партии начали собачиться чуть ли не до дуэлей. «Ты цел ещё!», - сокрушался Языков в послании Чаадаеву. В сегодняшней Москве я знаю только двух человек, учёного-западника и учёного же великодержавника, которые остаются друзьями с юности, ходят друг к другу на именины. Может, есть ещё такие чудаки на Москве, но я знаю только двух. Западника признаю учёным, а великодержавника - нет, так ему и говорю, ты, говорю, не учёный, а фантазёр, поэт, Бог тебе судья.

Следующее письмо – из тех, что я называю странными. Читаю: «Недавно исполнилось пятьдесят восемь лет хорватскому генералу в отставке Анте Готовина. Дата не круглая, и мир ее не заметил. Однако, личность Готовины заслуживает внимания. Если верить официальной биографии – Готовина должен быть героем десятка приключенческих романов. В шестнадцать лет бежал из семьи и стал матросом. В неполных восемнадцать завербовался во Французский Иностранный Легион. Был шофером командира десантного полка. Потом охранял лидера правых радикалов Ле Пена. Предположительно занимался бандитизмом. Был в Колумбии, будто бы в вооруженных отрядах, связанных с наркомафией правых радикалов. В девяносто первом вернулся на родину. В девяносто пятом, уже будучи генералом, командовал хорватской операцией «Буря» с участием более ста тысяч солдат. Хорваты победили. Потом попал в опалу, подозревался в финансовых махинациях, был обвинен международным трибуналом в военных преступлениях. Скрывался, за его поимку была выписана награда в пять миллионов долларов. В декабре пятого арестован с фальшивым паспортом на Канарских островах. Был выдан трибуналу, приговорен к двадцати четырём годам тюрьмы, после апелляции в ноябре двенадцатого оправдан, вернулся на родину как герой. Что важно – я во время той войны симпатизировал сербам, но Готовина для меня герой, независимо от того, что он делал и сколько крови на его руках. Земной суд его оправдал, решение суда Всевышнего нам неизвестно. Почему герой? Потому что без таких людей на планете Земля было бы скучно. А правда у каждого своя. «Они были такими же мужественными, как и мы, — бормотала бабулька, которую некогда звали Джулией Абатемарко, Сладкой Ветреницей из Вольной Кондотьерской Компании... Мы были равно мужественными. И мы, и они… Нам удалось быть мужественными на одну минуту дольше», - цитата из польского писателя Анджея Сапковского. Готовина, в отличие от большинства мальчишек, так начинавших, выжил. Не дал убить себя ни пулям врага, ни водке, наркотикам и туберкулезу. Вот поэтому он и герой», - уверен наш слушатель, но не я. Не нравится мне такая романтика, не нравятся воспевания таких судеб – скучны они, плохой литературой для подростков от них разит. А по сути - так превозносится несерьёзное отношение к жизни. Этому парню, что нам написал, хочется думать, что без таких людей, как его генерал, на планете было бы скучно, а по-моему — наоборот, именно с такими людьми и бывает скучно на планете. Молодечество для молодечества.