Старые тексты и воскрешенные имена: Открытия Дома русского зарубежья

Иван Толстой: Старые тексты и воскрешенные имена: Открытия Дома русского зарубежья.
В конце минувшего года вышел в свет третий по счету «Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына» - 600 с лишним страничный том, отданный эмигрантским темам. После остановки такого блестящего издания как «Диаспора» (девять томов) в России не осталось специализированных тематических сборников, посвященных изучению эмиграции как явления. Есть, конечно, сборники литературоведческие, биографические, но общего периодического издания нет.
О московском Ежегоднике мы говорим всякий раз, как он появляется. Происходит это, увы, нерегулярно, но вот он напечатан, там есть что почитать. Научный уровень – высокий. Составляет Ежегодник Наталья Гриценко, заместитель директора по научной работе, доктор исторических наук. К ней я и обратился для начала разговора о свежем выпуске.
Наталья Федоровна, это уже третья книга, на ней стоит 2012 год, вышла из типографии в 13-м году. Скажите, пожалуйста, в целом о построении этого сборника, и чем отличается этот том от двух предыдущих, о которых мы тоже говорили у нас на Радио Свобода?

Наталья Гриценко: Третий выпуск Ежегодника Дома русского зарубежья, мы еще молодое издание, поэтому мы ищем структуру, планируем новые разделы. Если говорить о выпуске 12 года, который вышел как третий выпуск, то мы здесь делаем попытку ввести тематические блоки, чего не было в предыдущих изданиях. Поэтому этот номер открывается блоком, посвященным Году Германии в России. В этом плане мы хотим в дальнейшем идти по пути создания тематических блоков, посвященных русской эмиграции, ее пребывания в тех или иных государствах. Хотя это задача достаточно сложная, потому что изначально мы задумывались как издание научно-просветительское Дома русского зарубежья и ставку делали на материалы, которые предоставляют наши научные сотрудники. Но это достаточно сложно, потому что мы стараемся, чтобы материалы, которые здесь публикуются, были написаны на высоком исследовательском уровне, вместе с тем содержали какие-то новые, неизведанные страницы, ставку делаем на материалы, в том числе хранящиеся в Доме русского зарубежья. Поэтому не всегда можно сформировать тематические блоки, потому что сотрудников в Доме русского зарубежья, которые занимаются научными исследованиями, я бы не сказал, что так много, и они не могут охватывать все сферы истории русской эмиграции.
Тем не менее, если говорить об этом номере, мы выделяем тематический блок, посвященный Году Германии в России. И уже традиционная для нас рубрика, которой он начинается, - это „Кафедра“. Здесь мы помещаем воспоминания, даже не детские воспоминания, а воспоминания, конечно, написанные в зрелом возрасте, но о детских годах в Берлине Кирилла Александровича Анштама, который является, можно сказать, другом нашего Дома. Год назад в Доме русского зарубежья проходила выставка работ его отца Александра Мартыновича Анштама, известного художника, графика, иллюстратора. В трехлетнем возрасте Кирилл Александрович был вывезен в Берлин из охваченной революцией России. Он родился в 1918 году, в Берлин семья переехала в 1922 году и жила до 1933 года. Затем по известным обстоятельствам вынуждена была уехать уже из тогда фашистской Германии в Париж, где он сейчас и проживает. И здесь интересны его детские воспоминания именно о проживании в Берлине, где он встречался в доме отца с известными русскими эмигрантами - Ремизовым, Евреиновым и другими представителями. Он начинает наш германский блок.
А вообще, здесь материалы разного плана, охватывающие литературный процесс в Германии, чему посвящена статья библиографа Дома русского зарубежья Надежды Егоровой “Литературный процесс в Германии”. Здесь интересная подборка материалов, связанных с военными страницами истории русской эмиграции, в частности, публикуется статья нашего сотрудника Константина Семенова, который исследует формирование военной эмиграции в Германии, посвящена она Общевоинскому союзу именно в Германии, вот этому подразделению. Наверное, безусловно, будет интересен будет материал, предоставленный Мариной Сорокиной, которая ставит такую проблему, как коллаборационизм, и проблема, связанная с эмиграцией и положением русских ученых на оккупированных территориях во время Второй мировой войны.

Иван Толстой: Болезненные вопросы, серьезные.

Наталья Гриценко: Очень болезненная тема. Мы даже предполагаем, что мы следующий номер, я немножко говорю о наших планах на будущее, когда будет определенный юбилей - начало Второй мировой войны, мы попытаемся сформировать блок материалов, посвященных русской эмиграции и Второй мировой войне. Конечно, очень сложная проблема, болезненная, дискуссионная. Тем не менее, в этом номере Марина Юрьевна еще размещает очень интересный материал, который посвящен деятельности Ивана Малинина, врача, который участвовал в расследованиях злодеяний НКВД на территории Винницы, эти исследования велись в 1943 году.

Иван Толстой: Наталья Федоровна, простите за мою тупость: почему на следующий день юбилей Второй мировой войны?

Наталья Гриценко: 39-й год.

Иван Толстой: Второй мировой, конечно! Я все время с отечественными шорами, мы считаем, что Вторая мировая началась в 41 году.

Наталья Гриценко: Вторая мировая. Мы думаем, что мы сможем сформировать, хотя это очень сложно будет, конечно же, мы понимаем. Но тем не менее, это начало такого пути. Вообще у нас, кстати сказать, работает семинар научный, который ведет наш сотрудник Семенов, который связан с русской эмиграцией, Вторая мировая война. Какие-то уже семинары прошли. Таким образом, мы надеемся, что мы увидим круг исследователей, чьи статьи мы сможем опубликовать.

Иван Толстой: Наталья Федоровна, известно, что человек, который начинает собирать какой-то том, не им, может быть, написанный, но все-таки созданный под его редакцией и под его мудрым руководством на капитанском мостике, начинает полюблять какие-то темы. Какие-то люди становятся ему дороги, какие-то темы не очень увлекают, а ваше сердце к чему расположено?

Наталья Гриценко: Мое сердце расположено к деятелям русского либерализма, оказавшихся в эмиграции, по большому счету. Потому что моя начнуая деятельность была связана с изучением так или иначе русского либерализма в конце 19-го - начале 20-го века, многие деятели.

Иван Толстой: Назовите их.

Наталья Гриценко: Это была тема, связанная с изучением деятельности Вольного экономического общества в конце 19-го - начале 20-го века, которое было очагом определенным русского либерализма, и тот же Петр Струве, который оказался в эмиграции, один из лидеров и основателей партии кадетов, был активным участником, между прочим, тех дискуссий, которые велись в Вольном экономическом обществе по выработке экономического курса российского государства в начале 20 века. Между прочим, Сергей Витте так или иначе активно присматривался к тем обсуждениям, которые велись в рамках Вольного экономического общества, при разработке денежной реформы в России в середине 90-х годов 19 века. Так что деятели русского либерализма - Милюков, Струве, которые оказались в эмиграции, - любопытны чрезвычайно.

Иван Толстой: Как вы оценили бы нынешний, сегодняшний интерес к русской эмиграции в некоторой исторической ретроспективе? Что случилось с начала 90-х годов, с конца 80-х, когда была невероятная вспышка, пожарище интереса к эмиграции, и что происходит сейчас? Куда идет этот интерес, как он трансформируется, какова его динамика?

Наталья Гриценко: Вы знаете, мне кажется, в конце 80-х годов, в принципе, ничего не было известно о русской эмиграции, и тот процесс, который во время перестройки начался, политика гласности, - это было желание как можно больше и лучше узнать вообще о тех именах, которые оказались вычеркнуты, можно сказать, из истории. На мой взгляд, была, по крайней мере, с середины 80-х годов надежда на какие-то иллюзии, которые оказались во многом утраченными, на возможность реформирования общества российского, в том числе. И эта попытка соединить утраченный пласт русской культуры, который был характерен для того периода времени, по моему мнению, сейчас разочарование наступило в обществе. Если говорить в целом о ситуации, тогда как река разлилась, было углубление изучения отдельных направлений русской эмиграции, но в большей степени это связано с интересом исследователей.

Иван Толстой: Углубление понятно, его нельзя не приветствовать - это здорово, что идет углубление, сколько же можно говорить какие-то общие слова.

Наталья Гриценко: Попытка что-то найти в себе сегодняшнем из того, чтобы было утрачено.

Иван Толстой: Наверное, это тоже да. Вы употребили слово “разочарование”, что вы имеете в виду?

Наталья Гриценко: Разочарование в тех попытках реализовать в России либеральную модель. Мне кажется, на данный момент есть разочарование в том, что эта модель может быть вообще материализована, по крайней мере, на данном этапе в России.

Иван Толстой: Правильно ли я вас понимаю, что разочарование может быть связано с тем, что если 20-25 лет назад казалось, что знание поможет обустроить Россию и поставить ее на хороший светлый путь, то оказалось, что знания о прошлом недостаточно, и что текстов биографий, сведений всего того мира, который пришел к нам из мира русского зарубежья, оказалось...

Наталья Гриценко: Недостаточно для того, чтобы реализовать его в конкретной практической деятельности, мне так представляется, на данном этапе, по крайней мере. И потом, мне кажется, что надо больше давать в общественном сознании историю успеха с тем, чтобы показывать именно результат успешной деятельности человека. Потому что на этапе, когда кругом разочарование, безусловно, это дополнительно является фактором еще большего разочарования существующей реальностью.

Иван Толстой: Старые тексты и воскрешенные имена: Открытия Дома русского зарубежья. Мы обсуждаем богатое содержание свежего Ежегодника.
Среди самых объемных публикаций – корпус послевоенных писем протоиерея и историка Василия Зеньковского к филологу Дмитрию Чижевскому. Интересны и совершенно неведомы в России подробности литературно-издательской жизни сегодняшних российских эмигрантов в Германии. Автор обзора – Надежда Егорова – утверждает, что Русская Германия сегодня – это явление, напоминающее двадцатые годы прошлого века. При том, что с качественной стороны эти две эмиграции равнять невозможно (90 лет назад это был цвет российской словесности – Цветаева, Ходасевич, Ремизов, Бердяев, временно Пастернак, Шкловский, Андрей Белый, еще не вставший на ноги Набоков, и так далее), тем не менее, количественно Русская Германия сегодня превосходит прежнюю десятикратно. 3 миллиона человек против 300 тысяч.

Другая объемная публикация – библиографический указатель литературы о жизни и творчестве Георгия Адамовича. Его составил ведущий специалист по Адамовичу Олег Коростелев. Указатель на ста страницах охватывает 110 лет, с объявления о смерти отца Адамовича в 1903 году до выхода в прошлом году книги Александра Колмогорова «Мне доставшееся» - с неизвестными семейными письмами Адамовича.
Один из разделов Ежегодника назван «Протоиерей Александр Шмеман: Новые материалы». Я помню, как несколько лет назад сотрудница Дома русского зарубежья Мария Васильева обратилась ко мне в поисках затерянных выступлений отца Александра Шмемана в архивах Радио Свобода. Увы, у нас хранится множество его передач, но тех, что искала Мария Александровна, не было. Но она человек упорный – она все же их нашла. Вот что Мария Васильева нам рассказала.

Мария Васильева: Получился блок публикаций, который включает в себя беседы с Тихоном Игоревичем Трояновым. Непосредственно в центре этой публикации впервые опубликованы “Основы русской культуры” - это беседы на Радио Свобода протоиерея Александра Шмемана, и как приложение публикация о материалах Александра Шмемана в архиве Дома русского зарубежья, непосредственно в архиве Владимира Сергеевича Варшавского, письма Шмемана к Владимиру Сергеевичу. К сожалению, писем самого Варшавского мы не обнаружили, мы будем искать, потому что, мне кажется, переписка была очень интересной, содержательной. То есть интересна как переписка, возвратные письма тоже. Непосредственно история их отношений, как они подружились, как познакомились и почему “Основы русской культуры” оказались в архиве Дома русского зарубежья, непосредственно в архиве Варшавского.
Дело в том, что познакомились Варшавский и Шмеман, судя по всему, во Франции в 51 году. Знакомство это было мимолетным, потому что в 51 году и Владимир Сергеевич Варшавский уехал в Соединенные Штаты, и протоиерей Александр Шмеман тоже уехал в Соединенные Штаты. Варшавский работал в ООН сначала, Александр Шмеман - во Владимирской академии. Во многом это было продиктовано тем, что туда уехал Флоровский, и он поехал вслед за ним. В 53 году открывается Радиостанция Освобождение, Радио Свобода, как сейчас называется, и буквально с первых годов работы радиостанции и Шмеман, и Варшавский начинают там сотрудничать. Это такая небольшая предыстория.
В 53 году в марте там начинает работать протоиерей Александр Шмеман. А вот когда начал работать Владимир Сергеевич Варшавский, удалось выяснить по его документам - это 54 год. Собственно, бросив работу в ООН, достаточно тяжелую, он пошел на Радиостанцию Освобождение в Нью-Йорке и стал там вести целый цикл передач, работал как скриптрайтер и как ведущий нескольких циклов. Вот это предыстория.
А на самом деле Шмеман и Варшавский были очень большими друзьями, дружили домами. Протоиерей Александр Шмеман часто приходил к ним домой в Нью-Йорке, к чете Варшавских. Вместе они публиковались в ведущих американских журналах русского зарубежья, вообще в русской периодике - это “Новое русское слово”, это “Новый журнал”, это “Опыты”. Вместе они участвовали в литературных собраниях, вместе опять же сотрудничали, потом общались после того, как встречались на Радиостанция Свобода. Об этом очень детально рассказывает как раз Тихон Троянов, друг Владимира Сергеевича Варшавского и двоюродный брат протоиерея Шмемана. Он тоже сотрудник радиостанции Свобода. Он присутствовал при этих беседах.
Почему такая долгая предыстория к этим “Основам русской культуры”? Дело в том, что вопрос - почему оказались у Владимира Сергеевича Варшавского эти скрипты, копии скриптов, скажем так, оригиналов пока найти не удалось. Я думаю, что те мысли, которые были высказаны протоиереем Александром Шмеманом в “Основах русской культуры”, были очень глубоко связаны с мыслями самого Владимира Сергеевича Варшавского, с его дневником, который он начинает вести в 70-е годы, и с новой редакцией “Незамеченного поколения”, где исправления, дополнения новой редакции этой книги очень сильно пересекаются с мыслями Шмемана.
“Основы русской культуры” протоиерей Александр Шмеман стал вести на Радио Свобода, у нас сохранилось 13 копий скриптов со 2 до 12, 70-й год, и 29-30 спкрипт - это 71-й год. Вот, собственно, единственный сколок от этого огромного, судя по всему, пласта философского наследия протоиерея Александра Шмемана. Судя по всему, те темы, которые затрагивал протоиерей Александр Шмеман в этих беседах, радиобеседах знаменитых, они очень волновали Владимира Сергеевича Варшавского как друга и собеседника, как любимого собеседника протоиерея Александра Шмемана. Поэтому мы благодарны Владимиру Сергеевичу Варшавскому за то, что он ухитрился сделать эти копии, взял их с собой, сделал маргиналии на полях, где есть мысли самого Варшавского, темы, которые он подчеркивает. А сам по себе, как я понимаю, полный цикл пока восстановить не получается, потому что его нет ни в архиве протоиерея Александра Шмемана, в семейном архиве, ни, как я понимаю, пока он не обнаружен в архиве Радио Свобода.
При этом сам цикл представляет колоссальный интерес. Эти опубликованные всего 10 бесед - это культурология протоиерея Шмемана, это взгляд на русскую культуру, на ее взлеты, на ее падения, это очень широкий охват вообще истории русской культуры от введения христианства, от Киевской Руси до 20 века, от петровских реформ до Солженицына и Пастернака, и Анны Ахматовой.
Так как это был очень опытный радиоведущий, как мы понимаем, блестящий, то он очень здорово простраивал радиопередачу, он умел сделать флешбэк к предыдущим передачам, напоминал, о чем шла речь, и простраивал потом перспективы следующих передач. Как-то в целом, благодаря этому ведению передач, мы представляем, что могло быть дальше сказано. И мне, честно говоря, очень хотелось бы почитать, что он говорил об Ахматове, Пастернаке, Солженицыне - это тема следующих передач, которые он заявляет уже после 30 номера радиобеседы. Вот эти “Основы русской культуры” публикуются впервые по материалам, хранящимся в архиве Дома русского зарубежья.

Иван Толстой: И теперь я перехожу к сенсационной, пожалуй, публикации Ежегодника – к открытию забытого имени, к восстановлению таинственной судьбы одного эмигранта. Не только его собственная жизнь была тщательно укрыта от посторонних глаз, но и история поиска самого имени превратилась в шерлок-холмсовскую задачу. Вернее, мисс-марпловскую. Потому что сыщиком была сотрудница ДРЗ Марина Юрьевна Сорокина.

Марина Сорокина: Мы с вами, Иван Никитич, беседовали многократно по поводу русского зарубежья, и тема эта возникала еще и потому, что это тот третий сегмент российской науки, российских ученых, который я изучала в своей жизни. То есть еще в советские времена я начинала заниматься нормальной, обычной, но, конечно, основанной на архивах, историей Академии наук. После того, как наступила перестройка, возникло и активное внутреннее желание, которое совпадало с востребованностью этой тематики обществом, мы стали очень активно заниматься то, что называется репрессированной наукой. С начала этого нового века мы стали более активно заниматься именно учеными, которых можно назвать беженцами, изгнанниками, эмигрантами, переселенцами, там много их категорий. Но таким образом все три сегмента того, что называется российская наука в 20 веке, они были охвачены, по крайней мере, внутри моих работ и особенно моего сознания уже возникла некая система баланса, когда я могла понять, почему Академия наук в 20 веке развивалась так, как она развивалась, и какую это имеет связь, с одной стороны, с репрессиями, а, с другой стороны, с тем, что мы называем утечкой мозгов.
Так вот, возвращаясь к тому, что опубликовано в Ежегоднике, по большому счету, это старая работа, которую я собиралась превратить в книжку, но, понимая, что уже это не произойдет, решилась в таком статейно-публикаторском виде опубликовать в Ежегоднике Дома русского зарубежья.
Тема исключительно острая, тема, которая в историографии практически специально не затрагивается, нигде, ни на Западе, ни в России и только упоминается, сейчас буквально последние два-три года пошло шевеление, интерес к тому, что называется коллаборационизмом. Но при этом в коллаборационизме мы, конечно, выделяем военный коллаборационизм, гражданский коллаборационизм. Но для меня эта работа, которая называется “Советские ученые на оккупированных территориях СССР”, она не о коллаборационизме, она и называется, видите, как мягко - ученые на территории. Она могла бы быть названа “Научный коллаборационизм”.

Иван Толстой: “Гитлеровские прихвостни”.

Марина Сорокина: Это перебор - это в стиле “Лайф ньюс”. Но “научные коллаборационисты” в переводе на английский язык - это очень хорошо бы звучало в мировой историографии, было бы сразу понятно. Я так не называю эту статью по одной простой причине - потому что для меня она совсем о другом. В рамках этой проблемы мне удалось, и я не стесняюсь об этом сказать, этим горжусь, наконец, найти пример профессионального противостояния сталинизму, того, что мы могли бы назвать, используя европейскую и мировую терминологию, сопротивлением. Сопротивлением не просто в рамках каких-то кружков или выбора тем, не принятых в официальной историографии, для работы в домашнем кабинете и работать в стол, - а таким активным гражданским профессиональным сопротивлением сталинизму, которое выражено в данном случае на примере доктора Ивана Михайловича Малинина. Мне очень нравится его имя, такое простое и русское.

Иван Толстой: Не забудем, что малиновый звон из Бельгии пришел.

Марина Сорокина: Я вам скажу больше, я заметила, что в последнее время вообще мои герои, помните, мы с вами беседовали о русско-бразильской подвижнице Елене Владимировне Антиповой, а теперь на каком-то этапе пришел на смену другой герой Иван Михайлович Малинин.
Говорю об этом по одной простой причине. Всем известна ситуация вокруг Катыни и с гибелью польских офицеров, и особенно в связи, что для нас как для историков тоже очень важно, в связи с фальсификацией раскопок 44 года. Комиссию, как известно, возглавлял академик Бурденко. Кстати, не могу не сказать, было бы хорошо, если бы это вошло в вашу запись, мне кажется, что академику Бурденко пора посвятить отдельную передачу по одной простой причине. Несмотря на его причастность к самым кровавым страницам истории нашей страны и нашего общества в 20 веке, он по-прежнему продолжает упоминаться, как и многие другие, в числе буквально национальных героев, достаточно посмотреть на некоторые федеральные телевизионные каналы, где сегодня выходят о нем фильмы как об одном из ведущих медиков России 20 столетия.
К сожалению, Бурденко никогда не был основателем нейрохирургии в России, в Советском Союзе, как об этом до сих пор пишут во многих, в основном публицистических статьях. Есть несколько диссертаций, докторских диссертаций, посвященных тому, кто был основателем нейрохирургии в России, а был им, как известно, эстонец Людвиг Мартынович Пуусепп, ближайший сподвижник Бехтерева, и все специалисты это знают, но совершенно невозможно никаким образом прервать инерцию сталинского советского мифа о тех, кто представляет интеллектуальную, культурную и прочую элиту этого общества.
Так вот, возвращаясь к тому, что я говорила выше, а именно к публикации в Ежегоднике Дома русского зарубежья, она мне дорога прежде всего потому, что в рамках работы по изучению того, что происходило с учеными на оккупированных территориях, здесь замечу, что едва ли не все городские администрации оккупированных территорий состояли как раз из представителей научной интеллигенции. Это очень интересная картина, я не готова пока говорить о точном процентном эквиваленте, но, по моим данным, больше 70 процентов той городской системы самоуправления, которая дозволялась нацистами на оккупированных территориях от Киева до Смоленска и Новгорода, до 70 процентов составляли как раз представители научной интеллигенции. Разумеется, разного уровня, разного масштаба, это мог быть доцент местного пединститута, а мог быть очень известный ученый. Но это отдельная тема.
В рамках изучения истории того, что происходило с совершенно определенно профессиональной группой на оккупированных территориях, я наткнулась на исключительно интересный материал, связанный с раскопками жертв сталинских преступлений 30-х годов преимущественно, которые регулярно проводились под эгидой германского командования и не в последнюю очередь по наводке как раз советских граждан, которые говорили: а вот там у нас в парке, как правило, или в парке отдыха, там есть свежие могилы или относительно свежие могилы.
Катынь - это самый известный, самый громкий пример. У историков, а тем более у российского общественного мнения значительно меньше интереса к своим родным могилам без иноземного компонента, к нашим советским гражданам, что стало с их могилами. В 41-42-м и даже в начале 43-го года проводилась довольно систематическая работа германским командованием по раскрытию этих захоронений. Понятно, что для немцев это имело прежде всего пропагандистский характер - это очевидно, но интересно посмотреть на то, что это значило для самих советских граждан, для самих людей, которые там жили.
И вот, возвращаясь к истории, которая описана в Ежегоднике Дома русского зарубежья, эта история связана с раскрытием таких захоронений в Виннице. Это знаменитая, достаточно известная история, в западной историографии ей посвящена не одна монография в контексте тех отношений, которые возникали между германскими оккупационными властями и национальными движениями, украинский компонент здесь был очень важен. Винницкая история была очень громкой фактически в тот момент, когда она состоялась. Потому что, так же, как в Катыни, производились съемки, есть фильмы, была огромная пропагандистская кампания. На эти раскопки была вызвана и долго работала достаточно основательно комиссия из немецких профессоров, патологоанатомов, экспертов по судебной медицине для того, чтобы материал, который должен был быть представлен общественному мнению, общественности, чтобы он имел достаточно чистый характер. То есть, это такая некая параллель комиссии Бурденко.
И самое интересное для меня заключалось в том, что когда я совершенно случайно в Архиве социально-политической истории - это бывший Архив ЦК Коммунистической партии Советского Союза - я смотрела на эти протоколы, и мое внимание привлекло то, что среди всех этих трудно для меня звучащих немецких фамилий я вдруг увидела две русских фамилии, одна из них была Иван Малинин, который нас интересует. И меня это очень чисто личностно затронуло, мне было интересно.
Сначала неудобно, неприятно. Я советский человек, пока ты работаешь с материалом, ты тоже проходишь путь от советского до антисоветского и обратно. Иногда бываешь более антисоветским в советские времена, а в наши времена ты вдруг осознаешь себя более советским. Это такие лирические отступления.
Но тем не менее, увидев такую простую русскую фамилию Иван Малинин, меня, конечно, это задело, мне стало очень интересно узнать, что же это был за русский доктор, который так легко стал сотрудничать с немецкими оккупационными властями, с специальной комиссией, и так далее.
Очень быстро выяснилось, что ничего или почти ничего о нем в России неизвестно. Конечно, я покрутила интернет, английский Гугл, русский Гугл, понимаете, фамилия Малинин, можно крутить все, что угодно, долго, а результаты будут скромные. Но к счастью, в это время я имела возможность поехать в Соединенные Штаты, немножко там попреподавать и поработать с тем интернетом, который есть там в местных университетах. Надо сказать, что мои поиски Малинина в американских университетах тоже меня сначала привели в шок, потому что тысячи страниц - Малинин, Малинин, что с этим делать - непонятно. И никаких сведений, которые бы давали наводку на конкретного Малинина в связи с Винницей, тоже не было. То есть, он везде упоминается, но дальше фамилии нигде никаких сведений не приводится. Потом я поняла - почему.
Тем не менее, американский интернет - это не российский интернет, к счастью, для историка. Если немножко подумать, то можно получить такой результат, после которого, совершенно не стесняясь, можно заорать: “Ай да Пушкин, ай да сукин сын”. Так случилось и со мной, когда я стала думать, как отсеивать всех этих Малининых, бесконечных Иванов Малининых, даже не Георгия, не Петра, а Иванов, тысячи Иванов Малининых.
Тут я обратила внимание, что среди всех просто двойных фамилии и имени, я обратила внимание на фамилии нескольких профессоров, которые имели не американскую форму, то есть было написано, например: Георгий И. Малинин, Федор И. Малинин. Не пишут так в Америке. Там Джон Ф. Кеннеди напишут, но Георгий Малинин, он и будет профессор Георгий Малинин. А вот это И., оно мне дало указание на то, что здесь какая-то история. Люди, которые себя так презентуют, для них это И. едва ли не важнее, чем все остальные составные части их имени. Я посмотрела, что же за два человека с такими инициалами, оказалось, они братья, что меня порадовало. Оба профессора, один профессор во Флориде, другой профессор в Вашингтоне. Я быстро установила, что они родные братья, И. для меня, конечно, говорило о том, что это Ивановичи - это очевидно, хотя не было написано.
Поскольку в те времена я была молодая и горела свободой, то я быстренько написала и одному, и второму с предощущением, я чувствовала, что это они, я понимала, что это они, я знала, что это они. Я даже, не стесняясь, могу вам рассказать, что когда я отфильтровала и получила двух этих И. с минимальными биографическими сведениями, которые говорили, что да, они из тех мест, которые меня интересуют. У меня было ощущение, я вышла на улицу, это было поздно вечером, закурила: черт, я их нашла. Тем не менее, поиски - это все весело, я, конечно, связалась с ними, аккуратно написала им: не является ли Иван Михайлович Малинин вашим батюшкой? Как вы понимаете, как это обычно происходит в Америке, ровно через день я получила два письма, которые подтверждали, что да, они сыновья того самого Ивана Михайловича Малинина. А поскольку ничего в нашей архивной жизни случайно не бывает, то ровно через неделю я должна быть в Вашингтоне, как всегда, то есть ровно в том месте, где они и жили. Поэтому я написала очень осторожно и очень аккуратно: не могли бы мы встретиться и поговорить? Мне столь же аккуратно и осторожно дня через три уже ответили: “Ну что ж давайте. В какой гостинице вы будете? Мы к вам придем”. Такая осторожность была вполне понятна.
Доктор Иван Малинин оказался инициатором начала раскопок жертв сталинских репрессий в Виннице в годы Второй мировой войны. Он начал их, поскольку он возглавлял очень короткий период времени отдел здравоохранения винницкой городской администрации, он начал их по собственному и главы винницкой городской администрации Севастьянова решению самостоятельно, до немцев. Поскольку были обращения, многочисленные обращения граждан Винницы по поводу этих ужасных расстрелов, которые были в конце 30 годов, когда возникла ситуация новой оккупационной власти, то прежде всего в городскую именно администрацию к своим русским и украинским и прочим людям последовали многочисленные обращения граждан с просьбой вскрыть могилы и установить, там ли их родные.
И вот Иван Малинин задолго до немцев начал раскопки самостоятельно. Разумеется, это произошло совершенно не случайно. Он был профессором судебной медицины, он кончал в свое время Военно-медицинскую академию в Петербурге, он был из семьи потомственных военных русских врачей, которые прошли все войны, которые можно было пройти военному врачу в конце 19-го - начале 20-го века, от Русско-турецкой и кончая Первой мировой. Он был среди участников Кронштадтского восстания, он был арестован в эти годы, так же, как еще целый ряд членов его семьи, которые погибли в первых советских концлагерях в Архангельске.
Понятно, что его судьба в советские годы была очень сложной, хотя и достаточно удачной, потому что он быстро понял, что ему нужно из Петрограда, потом Ленинграда уехать, уйти на периферию, он был профессором Кубанского медицинского института. Но представьте себе на секундочку вторую половину, да, впрочем, и первую 30-х годов на Кубани и роль местного НКВД, казаки, церковные деятели, греки и ту информацию, которой владел профессор местного института по профессии, по своим профессиональным навыкам, конечно, работавший с НКВД, - судебная медицина.
Можно долго рассказывать историю этого доктора, тех чувств, которые были у него и которые возникают у тебя, когда ты изучаешь его историю, особенно в контексте того, что происходило с обществом и того, что происходило с наукой, просто с каждым отдельным человеком. Но если резюмировать, то было совершенно очевидно и понятно, что начало этих громких винницких раскопок - это было его собственным персональным актом личного противостояния сталинизму. Чем он мог в условиях относительной свободы от советского социума, чем он мог ответить сталинизму, ответить своей профессией, то он и сделал - он начал эти раскопки. Он провел их исключительно аккуратно, исключительно профессионально. Если учесть, что в Винницу он уже пришел с семьей, фактически бежав с Кубани, приближались советские войска, он отлично это понимал, что ему придется уйти из этой страны - это было совершенно очевидно, это был акт гражданского профессионального мужества, акт гражданского сопротивления сталинизму, который фактически погубил большую часть его семьи, потому что две трети его семьи или погибли, или оказались в эмиграции, а судьба оставшихся в России членов семьи тоже довольно любопытна, но мы об этом поговорим, может быть, в следующий раз.
В истории Ивана Малинина есть еще одна очень важная особенность. Конечно, когда я пыталась его найти, я перевернула море литературы украинской, американской, русской и при том, что фамилия упоминалась, тем не менее, никаких подробностей, кроме фамилии, не было.
Кроме того, несколько лет назад вышел огромный том под редакцией известного немецкого историка Дитриха Байрау который объединял материалы и Архива социально-политической истории, и архива Винницкой области, огромный том, специально посвященный, называется “Оккупационный режим на территории Винницкой области”, но и там вы не найдете Малинина. Точнее, найдете, но только буквально один-два раза в показаниях местного населения, записанных по-украински, где его иначе как какой-то “москаль” никто не называет. Это связано с очень сложной историей немецких расстрелов и винницких раскопок, потому что, понятно, что историческая память имеет очень извилистый сложный путь формирования: когда приходят украинцы, они говорят, что в этих могилах одни украинцы, и эти расстрелы носили характер геноцида украинского народа. Когда приходят русские, они говорят другое. Хотя, как показал сразу Малинин, это все было четко зафиксировано, в силу того, что эти территории переходили многократно, у них сложная этническая композиция, в этих захоронениях были все - и русские, и украинцы, и поляки, и евреи, абсолютно все, сталинский молох не очень-то различал в этих местах, кого уничтожать. Украинцы и украинская историография вымарывает Малинина, потому что он русский, в русской историографии его нет, потому что о нем ничего не знают, а западная историография вообще этим не интересуется. Я думаю, что мы в некотором смысле восстановили историческую справедливость, закон и справедливость.

Иван Толстой: Марина Юрьевна, я не могу вас не попросить досказать, что было, когда в дверь постучали, и вошли два брата Малининых.

Марина Сорокина: Они не вошли в дверь, Иван Никитич, нет, нет. Я ведь неслучайно заговорила об украинском следе, потому что, в отличие от российских историков, украинские историки пытались, для Украины Винница - это одна из национальных трагедий, такого же уровня, как Катынь для поляков, вот украинские историки еще в 50 годы пытались придти к Ивану Михайловичу Малинину и получить у него какие-либо материалы, записать его рассказы. Не получилось. Малинины на порог не пускали украинских историков. Поэтому когда приехала я, слава богу, с такой же простой русской фамилией, как Малинин, Сорокина, ко мне отнеслись уже с вниманием. Как потом выяснилось, когда мы стали хорошими знакомыми, конечно, про меня прочитали, изучили, кто такая, откуда, ну и звонкий пионерский голос на них произвел благоприятное впечатление.

Иван Толстой: Три дня они провели в трудах.

Марина Сорокина: Это было не просто так. Проблема была в том, что они не хотели, чтобы работа их отца, которая, как он сам считал и как они считали, носила объективный научно-медицинский характер, чтобы она использовалась украинскими националистами сугубо в целях махровой пропаганды. Поэтому они все время подчеркивали и в разговорах, и я это вижу в документах, что мы - русские. Там очень сильный эмоциональный момент выражен. И мы были бы готовы что-то сказать и что-то передать только русским, потому что наша родина Россия, мы русские, да, мы изгнанники, но в семье до сих пор все говорят на русском языке, хотя все получили высшее образование в Соединенных Штатах, все прекрасно говорят по-английски, они профессора, один медик, профессор медицины, другой профессор физик, люди уже очень преклонного возраста. Но благодаря тому, что мы встретились в Вашингтоне, один из них, Георгий Иванович, два дня меня возил по Вашингтону, по русскому Вашингтону на своей машине 50-х годов, а если учесть, что Георгию Ивановичу было 78 лет, а машине, наверное, в соответствующем эквиваленте лет сто, то есть это какой-то кадиллак 50-х годов, который, казалось, разваливался на ходу. Тем не менее, он два дня возил меня по русскому Вашингтону, конечно, мы начали свой путь с русской православной церкви, а потом на кладбище, где и похоронен Иван Михайлович Малинин, два дня он меня возил. А потом еще через какое-то время, понятно, что во время этих поездок мы разговаривали, обсуждали, он пригласил меня в ресторан, чтобы узнать, что я знаю и чего я хочу.
И наконец, через какое-то время они мне выдали самую ценную вещь, которую я могла только получить, - фактически собственноручный текст Ивана Михайловича Малинина, такой беллетризированный отчет о его раскопках в Виннице. Вот этот текст опубликован в Ежегоднике Дома русского зарубежья.
Если говорить серьезно с точки зрения истории, этот текст имеет сенсационный характер, конечно. Я думаю, что он будет многократно цитироваться, изучаться, привлекаться. Этот текст он написал еще в 53 году и хотел, чтобы его опубликовал “Новый журнал” Михаила Михайловича Карповича. Есть письмо Карповича, найденное в Бахметьевском архиве по этому поводу. Текст не был опубликован Карповичем в те годы и остался в архиве Малининых. Так что сейчас он публикуется, естественно, впервые. К сожалению, по непредвиденным причинам нам не удалось опубликовать, хотя братья Малинины предоставили в мое распоряжение потрясающий совершенно видеоряд их семьи, порядка 15 фотографий, начиная с конца 19 века и кончая 70-ми годами 20 века. Но они мне дали эти фотографии только через пять лет знакомства.
Что еще есть в этом архиве, который хранится в Соединенных Штатах, сказать трудно. Я очень надеюсь, что он откроет свои богатства и совершенно удивительные истории, жизненные истории для всех читателей, для всех историков.

Иван Толстой: Вот такими детективами наполняют страницы Ежегодника Дома русского зарубежья его сотрудники. И это лишь небольшая часть того, что появилось в недавнем 600-страничном томе. В нашей программе участвовали Наталья Гриценко, Мария Васильева и Марина Сорокина. Ждем продолжения исторического пиршества.