Среди участников передачи писатель Сергей Жадан и философ Лидия Стародубцева:
«Мне доводилось бывать на Сабуровой даче (городская психбольница - И.П.) неоднократно, потому что две мои лучших подруги проходили там курс лечения. Здоровое и нездоровое в Харькове поменялись местами. Пациенты Сабуровой дачи намного здоровей, чем представители так называемых государственных и бизнес – структур, политических организаций города. Харьков мне кажется безумным, сюрреалистическим, это город ясновидческих кошмаров. Сабурова дача — не просто достопримечательность города, но главная и единственная его достопримечательность».
Писатель Сергей Жадан:
«В истории Харькова есть периоды, которые он не любит вспоминать. Девяностые — это безвременье, разрушение. Во многом сейчас поведение горожан определяет память о девяностых: как было плохо, страшно, унизительно бедно. Ещё один такой период — это период оккупации. И тридцатые годы. Им предшествовал взлёт двадцатых, когда Харьков получил свой столичный статус. 33-й год был для Харькова очень страшным. А потом — конец тридцатых, когда и началась вся эта мясорубка».
«Мне доводилось бывать на Сабуровой даче (городская психбольница - И.П.) неоднократно, потому что две мои лучших подруги проходили там курс лечения. Здоровое и нездоровое в Харькове поменялись местами. Пациенты Сабуровой дачи намного здоровей, чем представители так называемых государственных и бизнес – структур, политических организаций города. Харьков мне кажется безумным, сюрреалистическим, это город ясновидческих кошмаров. Сабурова дача — не просто достопримечательность города, но главная и единственная его достопримечательность».
Писатель Сергей Жадан:
«В истории Харькова есть периоды, которые он не любит вспоминать. Девяностые — это безвременье, разрушение. Во многом сейчас поведение горожан определяет память о девяностых: как было плохо, страшно, унизительно бедно. Ещё один такой период — это период оккупации. И тридцатые годы. Им предшествовал взлёт двадцатых, когда Харьков получил свой столичный статус. 33-й год был для Харькова очень страшным. А потом — конец тридцатых, когда и началась вся эта мясорубка».
