Владимир Кара-Мурза: Сегодня ушел из жизни великий Габриэль Гарсиа Маркес, лауреат Нобелевской премии по литературе 1982 года, автор таких эпохальных книг как "Сто лет одиночества", "Хроника объявленной смерти", "Осень патриарха", "Полковнику никто не пишет", "Любовь во время холеры" и др.
Маркес придерживался социалистических взглядов, симпатизировал левым. Тем не менее, его эволюция была чуть сложнее, чем рамки какой-то одной идеологии. И сегодня о феномене этого великого гражданина и творца мы поговорим с журналистом-международником Леонидом Велеховым, кандидатом исторических наук, шефом Московского бюро Радио Свобода, культурологом Наталией Константиновой, кандидатом исторических наук, руководителем Центра культурологических исследований Института Латинской Америки РАН.
Наталия Сергеевна, как бы вы определили место Маркеса в мировой литературе ушедшего века?
Наталия Константинова: Я думаю, что не будет преувеличением сказать, что, может быть, Маркес – одна из самых ярких и харизматичных фигур мировой литературы ХХ века. Уже хотя бы потому, что, будучи представителем Латинской Америки, т. е. того континента, к которому Запад всегда испытывал некоторое если не пренебрежение, то уж точно не испытывал большого интереса, тем не менее, он сумел продвинуть не только свое безумно талантливое творчество, но и латиноамериканскую литературу. Тут сработало несколько факторов. Во-первых, по времени это совпало с тем, что в СССР был достаточно большой интерес к Латинской Америке, как к "пылающему континенту" после кубинской революции. Совпало несколько обстоятельств, которые позволили обратить взор именно на Маркеса. Если раньше такие имена как Астуриас, Борхес были известны довольно узкому кругу интеллектуалов или латиноамериканистов, то Маркес стал поистине популярной фигурой. Он стал иконой своего времени для разного читателя. Им зачитывались буквально все.
Владимир Кара-Мурза: Леонид, как в вашу жизнь вошло творчество Габриэля Гарсиа Маркеса?
Леонид Велехов: Наверное, так же, как в жизнь всех людей моего поколения и рядом находящихся поколений, чуть старше или чуть моложе, – через "Сто лет одиночества", которые совершенно потрясли, перевернули во многом представление о том, что такое современный роман, открыли Латинскую Америку, ее глубинный феномен не только через кубинскую революцию.
Владимир Кара-Мурза: Писатель Виктор Шендерович сожалеет о том, что Маркес как политический писатель в СССР не воспринимался всерьез.
Виктор Шендерович: Когда мы начинали его читать, нас захватывал тот самый фантастический реализм. Нас захватывала философия. Нас захватывало течение этой жизни, мифология, незнакомая нам. Открылась дверь в совершенно новый мир. Политического Маркеса мы не понимали, потому что не было никаких точек пересечения между СССР и какими-то "Аль-Каидами", какими-то выборами, какими-то расстрелами рабочих, какими-то митингами. Уже в 70-х годах не было никаких аналогий. Это была какая-то часть колумбийской экзотики – какие-то забастовки, расстрелы.
Не так давно я перечитал, может быть, менее известного Маркеса – роман "Скверное время". Боже мой! Да, ничего не надо нам писать! Только цитаты из Маркеса. Там все описано – повадки и распад авторитарного режима. Как он вспухает, как он входит в силу, как он распадается, и как он дохнет – все это описано в "Скверном времени" и в "Осени патриарха".
Маркс потрясающий! Помимо всего, он просто гениальный писатель, но в т. ч. и социальный писатель. Сегодня печальный повод. Но надо лишний раз удивиться объему гения.
Владимир Кара-Мурза: Наталия Сергеевна, как относился Маркес к нашей стране?
Наталия Константинова: В разные времена относился по-разному. В основном, положительно. Но по совпадению получилось так, что его роман "Сто лет одиночества", который произвел фурор и в Советском Союзе, и во всем мире, совпал с достаточно печальным событием, а именно – с Чехословакией 1968 года. И тут Маркес позволил себе проявить гражданскую позицию, достаточно четкую, в результате чего несколько пострадал – его некоторое время не печатали, не издавали. Но для Маркеса это было принципиально важно. Он не мог остаться просто писателем, когда происходит что-то такое, что совершенно не вписывается в его личное…
Я бы вообще не акцентировала внимание на нем как на политическом писателе. Это слишком сужает величину его личности. По-настоящему гениальные писатели могли выражать свои политические взгляды в каких-то других контекстах, но в литературе – это, прежде всего, гениальное творчество. Именно так и нужно подходить.
О симпатии к СССР. Когда Маркес появился, у нас очень активно и плодотворно работал журнал "Латинская Америка". Была замечательная редактор Ирина Константиновна Шатуновская, которая развила бурную деятельность, сразу вышла на прямой контакт с Маркесом и получила от него разрешение напечатать часть его публикаций бесплатно. Наш журнал одним из первых начал публикацию отдельных статей. Потом наступил счастливый для всех нас день – приезд его в СССР и посещение редакции нашего журнала. Я более скромного и смиренного человека не видела… Он вел себя настолько естественно, что не поражать это не могло. Осталось сильнейшее впечатление. Это человек с колоссальным образованием. Это человек, великолепно знавший западноевропейскую литературу. Он многократно называл своим учителем Фолкнера. У него была сверхзадача – открыть миру Латинскую Америку. Мне кажется, что Маркес это такой писатель, которому веришь в любом случае, даже если он описывает невероятные, фантастические явления.
Владимир Кара-Мурза: Леонид, в какой период истории Латинской Америки формировалось мировоззрение Маркеса?
Леонид Велехов: Мировоззрение позднее формировалось – в 40-е – 50-е годы. С одной стороны, Латинская Америка – континент огромной коррупции, постоянных военных переворотов, а в нашем случае были еще и поднимавшие голову левые идеи и, конечно, кубинская революция. Не будем забывать, что с Фиделем Маркес познакомился не то в 1947, не то в 1948 году в Боготе, куда никому неизвестный, молодой Фидель Кастро приехал, чтобы участвовать в альтернативной конференции. Знакомство с Маркесом описано. Была демонстрация протеста, и Маркес собирался бросать с размаху пишущую машинку. Она была безумно тяжелая. Он не мог ее один поднять. И вдруг, он вспоминал, как к нему подошел 2-метровый гигант и помог ему эту машинку поднять. Они ее раскачали вдвоем и швырнули. С этого началось их знакомство. Я думаю, что, конечно, эта его дружба с Кастро, во-первых, прошла через всю его жизнь, во-вторых, была глубочайшим образом парадоксальна. Это очень интересный аспект исследования жизни и творчества Маркеса.
Он много жил на Кубе. Я его на Кубе встречал. Он был абсолютно простым человеком. Я его встречал чаще всего в так называемых "диплотьендах", это кубинский аналог советских "Березок". Я туда захаживал, присматривая, что перед отъездом купить. А Маркес обычно туда захаживал в совершенно другом расположении, обычно сопровождаемый даже не одной, а двумя девушками. Чаще всего это были блондинка и брюнетка. Он им широким жестом покупал разные наряды. Девушки были кубинки, а Маркес был Маркесом – потрясающий такой бонвиван, жизнелюб, в котором меньше всего можно было угадать, что это тот самый великий писатель.
Ведь как Маркес с Кастро столкнулся очень рано, так он и с Москвой, с Советским Союзом столкнулся очень рано. Он приехал в качестве журналиста на фестиваль молодежи в 1957 году. Он написал очерк, который назывался "22 миллиона 400 тысяч квадратных километра без единой рекламы Кока-Колы". Не могу отказать себе в удовольствии процитировать несколько мест. Это такие яркие зарисовки советской жизни! Представьте себе, что их сделал человек, до этого не бывавший в СССР, не знавший русского языка, естественно, не знавший реалий этой совершенно особой жизни, не похожей ни на западную, ни на латиноамериканскую жизнь.
"Радиоприемники очень дешевы в Советском Союзе, но свобода пользования ими ограничена: можно либо слушать Москву, либо выключить радио". Все вспоминают, как начинается роман "Сто дней одиночества". Но этот его очерк о Советском Союзе начинается тоже совершенно изумительно: "Вот и подошли к концу долгие скучные дни, удручающие летней духотой и медленным движением тянущегося без расписания поезда, который проводил взглядом застывший в изумлении мальчик с коровой". И еще: "На станциях разгуливали люди в ярких пижамах очень хорошего качества. Сначала я принял их за пассажиров нашего поезда, которые вышли размять ноги, но потом догадался, что это местные жители, пришедшие встречать поезд. Они ходили в пижамах по улицам в любое время дня с совершенной непринужденностью. Государственные служащие не в состоянии объяснить, почему пижамы выше качеством, чем обыкновенная верхняя одежда". Русский алфавит: "Русский алфавит таков, что, мне казалось, буквы на объявлениях разваливаются на части, и это производило впечатление разрухи".
В этом очерке, написанном Маркесом, которому было 30 с небольшим лет, сколько яркого таланта, фантастической наблюдательности, чувства юмора. Грандиозная, яркая личность!
Владимир Кара-Мурза: Писатель Виктор Шендерович считает, что именно с появлением Маркеса у нас пробудился интерес к латиноамериканской литературе.
Виктор Шендерович: Я не большой знаток латиноамериканской литературы. Собственно, интерес к ней у нас пробудился именно в связи с Маркесом. Если бы не было Маркеса, нам было бы это менее интересно. Есть интеллектуальная аргентинская литература, которая в литературном отношении противостоит Маркесу. Это совсем другая ментальность, совсем другая страна, писатели заметно другие и способы подхода к письму, традиции другие. Я думаю, что интерес был спровоцирован гением Маркеса.
Мир Маркеса более волшебный и удивительный. Потому что Хемингуэй описывал свой мир. Он создал собственный образ. Все его герои – это производное из Хемингуэя. Маркес в этом смысле гораздо более сложный и тонкий писатель, потому что он разлит в воздухе своих романов. Но мы ни про кого из персонажей не можем сказать, что это Маркес.
Владимир Кара-Мурза: А насколько счастливой была литературная судьба у переводов Маркеса в СССР?
Наталия Константинова: У меня такое ощущение, что его литературная судьба за пределами его родины была самой счастливой именно в Советском Союзе. Во-первых, это было время, когда наша страна еще была самой читающей в мире. Во-вторых, таких миллионных тиражей в мире не существовало. Я считаю, что мы не можем оставлять за рамками даже такой немаловажный аспект для Маркеса, как финансовый. Потому что гонорары, которые он получал из СССР, вполне могли конкурировать с западными, если и не превышали.
На мой взгляд, самая большая его заслуга – это то, что он открыл нам не только Латинскую Америку и латиноамериканскую литературу, он дал понять, что люди во всем мире достаточно близки по своей сущности. Поэтому и он оказался очень близким нашему читателю. У нас одна из сильнейших школ перевода в России. Это сложилось еще до революции, продолжалось и в советские времена. Сейчас наступило весьма печальное время, когда переводчики в лучшем случае просто хорошие мастеровые. Они ремесленники. Конечно, есть талантливые люди, которые прекрасно переводят, но это уже исключение из правил, а не норма.
Мне бы хотелось подчеркнуть невероятное чувство юмора Маркеса. В свое время Фрейд сказал, что юмор, остроумие – это избавление от неудовольствия. Я думаю, что этот случай применим к Маркесу. Его невероятное чувство юмора присутствует везде, оно очень для него характерно. Нужно благодарить Маркеса за то, что он нам открыл Латинскую Америку, открыл латиноамериканскую литературу.
В чем прелесть Латинской Америки? Это невероятное соединение культур – африканской, индейской, европейской – дало такой результат. Меня радует тот факт, что есть постепенное возвращение интереса к латиноамериканской литературе. И за всем этим стоит фигура Маркеса. Если бы не было такого универсального писателя, который сказал все, что только можно сказать, то, наверное, не было бы такого интереса. Есть такие сферы искусства, которые в Латинской Америке в каком-то смысле вторичны, но это не литература.
Мне кажется, что Маркес очень близок к эстетике, допустим, итальянского кино. Но у него иные пейзажи. Если у того же Антониони это красная пустыня, то у Маркеса – это буйство тропической природы, что само по себе уже не может не привлекать читателя. Мы должны быть довольны, что мы все-таки современники такого писателя, а не, извините, Пауло Коэльо, который мало имеет отношения к литературе, тем не менее, которым зачитываются сейчас.
Леонид Велехов: Хотел бы провести странную параллель между Маркесом и Пастернаком. В свое время именно благодаря "Доктору Живаго" на Западе открылся интерес к русской литературе. Ведь никакой Булгаков не был известен до того, как прозвучал и с феноменальным успехом был прочитан и издан" Доктор Живаго". До этого для Запада интерес, знание, представление о русской литературе заканчивался где-то на Льве Толстом и Чехове. Вся послереволюционная, советская, русская литература была для Запада, а следовательно и для какой-то мировой цивилизации, мировой культуры закрыта.
И вот "Доктор Живаго" открыл западному читателю русскую душу, трагедию русского сознания, русского мировоззрения, трагедию русской революции. Точно так же и Маркес, хотя ничего общего между ними нет, открыл миру Латинскую Америку. И после него, и благодаря ему мы узнали много замечательных писателей.
Владимир Кара-Мурза: Виктор Шендерович считает, что романы Маркеса – это настольные книги для понимания сегодняшних событий в России и в мире.
Виктор Шендерович: Я думаю, что всякое сравнение хромает. Можно все ко всему пристегнуть и, как говорят поэты, все со всем рифмуется. Я думаю, тут нет каких-то прямых, очевидных, по крайней мере для меня, рифм. Но то, что именно в сегодняшнем Крыму, это не столько, может быть, "Сто лет одиночества", сколько "Скверное время" и "Осень патриарха". Это сегодня настольные книги для понимания времени, в котором мы живем сегодня в России. Мы догоняли Америку, а догнали Колумбию полувековой давности. Я думаю, его просто не читают в Госдуме, иначе бы давно запретили.
Владимир Кара-Мурза: Маркес обладал незаурядным гражданским мужеством. Потребовало ли от него каких-то особых качество осуждение военного переворота в Чили?
Леонид Велехов: Он был, конечно, человек принципиальных убеждений, левых, демократических убеждений. Поэтому, естественно, он не мог принять переворот в Чили, не говоря уже о том, что к тому времени его связывала глубокая и прочная дружба с Фиделем Кастро. Для него тут не было, что называется, момента для выяснения и взвешивания. Он такие вещи принять не мог.
Наталия Константинова: Дело в том, что как только произошел переворот, после прихода к власти Пиночета он взял на себя обет молчания. Это было красноречивее любых политических высказываний. Мужества Маркесу было не занимать. Это понятно. Но мы должны все-таки акцентировать внимание, не сильно политизируя, именно на таланте такого большого гения. Потому что это рождается не часто.
Владимир Кара-Мурза: Можно считать, что ушел из жизни один из безоговорочных нравственных авторитетов для Латиноамериканского континента?
Леонид Велехов: Конечно, ушла крупнейшая фигура, которая как никакая другая в культуре вбирала все в себя… Что такое Латинская Америка? Это первая ассоциация. Как, например, фрукт – яблоко, поэзия – Пушкин, так, наверное, Латинская Америка – Гарсиа Маркес. Конечно, это крупнейшая фигура, прославившая Латинскую Америку и свою страну. Что знал мир о Колумбии до Маркеса? Ничего не знал. Сейчас, правда, к нему прибавилась Шакира и наркобарон Пабло Эскобар. Я, конечно, говорю иронически. Они останутся в истории в совершенно другом калибре. А Маркес – это фигура, фокусировавшая в себе очень многое.
Владимир Кара-Мурза: Наталия Сергеевна, как вы считаете, он осознавал свою ответственность перед современниками?
Наталия Константинова: Думаю, что более чем. Это было основным движущим импульсом его творчества. Работал он на износ. Он каждый день писал, писал в любом состоянии. Он чувствовал, что это его миссия. Я думаю, он осознавал свою ответственность не только перед колумбийцами, не только перед мексиканцами, поскольку много лет прожил в Мексике, не только даже перед Латинской Америкой, а вообще перед современным человеком в широком смысле слова и перед современным миром. Он изложил свои идеи не в форме научных трактатов или каких-то политических программ, которые чаще всего редко превращаются в литературные памятники, – он изложил это в своем творчестве. Причем, я думают, нет такой грани жизни, которая бы не нашла отражения в его творчестве. Просто нужно внимательно читать, внимательно вникать в его творчество. Тогда можно почувствовать, какую ответственность он испытывал.
Не случайно в завершение своей Нобелевской речи он рассказал о Латинской Америке и сказал: "Я лично воспринимаю эту премию не как награду мне, а как награду поэзии в широком смысле. Потому что только поэзия может служить источником творчества, источником жизни и, вообще, это единственное, что заслуживает оправдания".
Маркес придерживался социалистических взглядов, симпатизировал левым. Тем не менее, его эволюция была чуть сложнее, чем рамки какой-то одной идеологии. И сегодня о феномене этого великого гражданина и творца мы поговорим с журналистом-международником Леонидом Велеховым, кандидатом исторических наук, шефом Московского бюро Радио Свобода, культурологом Наталией Константиновой, кандидатом исторических наук, руководителем Центра культурологических исследований Института Латинской Америки РАН.
Наталия Сергеевна, как бы вы определили место Маркеса в мировой литературе ушедшего века?
Наталия Константинова: Я думаю, что не будет преувеличением сказать, что, может быть, Маркес – одна из самых ярких и харизматичных фигур мировой литературы ХХ века. Уже хотя бы потому, что, будучи представителем Латинской Америки, т. е. того континента, к которому Запад всегда испытывал некоторое если не пренебрежение, то уж точно не испытывал большого интереса, тем не менее, он сумел продвинуть не только свое безумно талантливое творчество, но и латиноамериканскую литературу. Тут сработало несколько факторов. Во-первых, по времени это совпало с тем, что в СССР был достаточно большой интерес к Латинской Америке, как к "пылающему континенту" после кубинской революции. Совпало несколько обстоятельств, которые позволили обратить взор именно на Маркеса. Если раньше такие имена как Астуриас, Борхес были известны довольно узкому кругу интеллектуалов или латиноамериканистов, то Маркес стал поистине популярной фигурой. Он стал иконой своего времени для разного читателя. Им зачитывались буквально все.
Владимир Кара-Мурза: Леонид, как в вашу жизнь вошло творчество Габриэля Гарсиа Маркеса?
Леонид Велехов: Наверное, так же, как в жизнь всех людей моего поколения и рядом находящихся поколений, чуть старше или чуть моложе, – через "Сто лет одиночества", которые совершенно потрясли, перевернули во многом представление о том, что такое современный роман, открыли Латинскую Америку, ее глубинный феномен не только через кубинскую революцию.
Владимир Кара-Мурза: Писатель Виктор Шендерович сожалеет о том, что Маркес как политический писатель в СССР не воспринимался всерьез.
Виктор Шендерович: Когда мы начинали его читать, нас захватывал тот самый фантастический реализм. Нас захватывала философия. Нас захватывало течение этой жизни, мифология, незнакомая нам. Открылась дверь в совершенно новый мир. Политического Маркеса мы не понимали, потому что не было никаких точек пересечения между СССР и какими-то "Аль-Каидами", какими-то выборами, какими-то расстрелами рабочих, какими-то митингами. Уже в 70-х годах не было никаких аналогий. Это была какая-то часть колумбийской экзотики – какие-то забастовки, расстрелы.
Не так давно я перечитал, может быть, менее известного Маркеса – роман "Скверное время". Боже мой! Да, ничего не надо нам писать! Только цитаты из Маркеса. Там все описано – повадки и распад авторитарного режима. Как он вспухает, как он входит в силу, как он распадается, и как он дохнет – все это описано в "Скверном времени" и в "Осени патриарха".
Маркс потрясающий! Помимо всего, он просто гениальный писатель, но в т. ч. и социальный писатель. Сегодня печальный повод. Но надо лишний раз удивиться объему гения.
Владимир Кара-Мурза: Наталия Сергеевна, как относился Маркес к нашей стране?
Наталия Константинова: В разные времена относился по-разному. В основном, положительно. Но по совпадению получилось так, что его роман "Сто лет одиночества", который произвел фурор и в Советском Союзе, и во всем мире, совпал с достаточно печальным событием, а именно – с Чехословакией 1968 года. И тут Маркес позволил себе проявить гражданскую позицию, достаточно четкую, в результате чего несколько пострадал – его некоторое время не печатали, не издавали. Но для Маркеса это было принципиально важно. Он не мог остаться просто писателем, когда происходит что-то такое, что совершенно не вписывается в его личное…
Я бы вообще не акцентировала внимание на нем как на политическом писателе. Это слишком сужает величину его личности. По-настоящему гениальные писатели могли выражать свои политические взгляды в каких-то других контекстах, но в литературе – это, прежде всего, гениальное творчество. Именно так и нужно подходить.
О симпатии к СССР. Когда Маркес появился, у нас очень активно и плодотворно работал журнал "Латинская Америка". Была замечательная редактор Ирина Константиновна Шатуновская, которая развила бурную деятельность, сразу вышла на прямой контакт с Маркесом и получила от него разрешение напечатать часть его публикаций бесплатно. Наш журнал одним из первых начал публикацию отдельных статей. Потом наступил счастливый для всех нас день – приезд его в СССР и посещение редакции нашего журнала. Я более скромного и смиренного человека не видела… Он вел себя настолько естественно, что не поражать это не могло. Осталось сильнейшее впечатление. Это человек с колоссальным образованием. Это человек, великолепно знавший западноевропейскую литературу. Он многократно называл своим учителем Фолкнера. У него была сверхзадача – открыть миру Латинскую Америку. Мне кажется, что Маркес это такой писатель, которому веришь в любом случае, даже если он описывает невероятные, фантастические явления.
Владимир Кара-Мурза: Леонид, в какой период истории Латинской Америки формировалось мировоззрение Маркеса?
Леонид Велехов: Мировоззрение позднее формировалось – в 40-е – 50-е годы. С одной стороны, Латинская Америка – континент огромной коррупции, постоянных военных переворотов, а в нашем случае были еще и поднимавшие голову левые идеи и, конечно, кубинская революция. Не будем забывать, что с Фиделем Маркес познакомился не то в 1947, не то в 1948 году в Боготе, куда никому неизвестный, молодой Фидель Кастро приехал, чтобы участвовать в альтернативной конференции. Знакомство с Маркесом описано. Была демонстрация протеста, и Маркес собирался бросать с размаху пишущую машинку. Она была безумно тяжелая. Он не мог ее один поднять. И вдруг, он вспоминал, как к нему подошел 2-метровый гигант и помог ему эту машинку поднять. Они ее раскачали вдвоем и швырнули. С этого началось их знакомство. Я думаю, что, конечно, эта его дружба с Кастро, во-первых, прошла через всю его жизнь, во-вторых, была глубочайшим образом парадоксальна. Это очень интересный аспект исследования жизни и творчества Маркеса.
Он много жил на Кубе. Я его на Кубе встречал. Он был абсолютно простым человеком. Я его встречал чаще всего в так называемых "диплотьендах", это кубинский аналог советских "Березок". Я туда захаживал, присматривая, что перед отъездом купить. А Маркес обычно туда захаживал в совершенно другом расположении, обычно сопровождаемый даже не одной, а двумя девушками. Чаще всего это были блондинка и брюнетка. Он им широким жестом покупал разные наряды. Девушки были кубинки, а Маркес был Маркесом – потрясающий такой бонвиван, жизнелюб, в котором меньше всего можно было угадать, что это тот самый великий писатель.
Ведь как Маркес с Кастро столкнулся очень рано, так он и с Москвой, с Советским Союзом столкнулся очень рано. Он приехал в качестве журналиста на фестиваль молодежи в 1957 году. Он написал очерк, который назывался "22 миллиона 400 тысяч квадратных километра без единой рекламы Кока-Колы". Не могу отказать себе в удовольствии процитировать несколько мест. Это такие яркие зарисовки советской жизни! Представьте себе, что их сделал человек, до этого не бывавший в СССР, не знавший русского языка, естественно, не знавший реалий этой совершенно особой жизни, не похожей ни на западную, ни на латиноамериканскую жизнь.
"Радиоприемники очень дешевы в Советском Союзе, но свобода пользования ими ограничена: можно либо слушать Москву, либо выключить радио". Все вспоминают, как начинается роман "Сто дней одиночества". Но этот его очерк о Советском Союзе начинается тоже совершенно изумительно: "Вот и подошли к концу долгие скучные дни, удручающие летней духотой и медленным движением тянущегося без расписания поезда, который проводил взглядом застывший в изумлении мальчик с коровой". И еще: "На станциях разгуливали люди в ярких пижамах очень хорошего качества. Сначала я принял их за пассажиров нашего поезда, которые вышли размять ноги, но потом догадался, что это местные жители, пришедшие встречать поезд. Они ходили в пижамах по улицам в любое время дня с совершенной непринужденностью. Государственные служащие не в состоянии объяснить, почему пижамы выше качеством, чем обыкновенная верхняя одежда". Русский алфавит: "Русский алфавит таков, что, мне казалось, буквы на объявлениях разваливаются на части, и это производило впечатление разрухи".
В этом очерке, написанном Маркесом, которому было 30 с небольшим лет, сколько яркого таланта, фантастической наблюдательности, чувства юмора. Грандиозная, яркая личность!
Владимир Кара-Мурза: Писатель Виктор Шендерович считает, что именно с появлением Маркеса у нас пробудился интерес к латиноамериканской литературе.
Виктор Шендерович: Я не большой знаток латиноамериканской литературы. Собственно, интерес к ней у нас пробудился именно в связи с Маркесом. Если бы не было Маркеса, нам было бы это менее интересно. Есть интеллектуальная аргентинская литература, которая в литературном отношении противостоит Маркесу. Это совсем другая ментальность, совсем другая страна, писатели заметно другие и способы подхода к письму, традиции другие. Я думаю, что интерес был спровоцирован гением Маркеса.
Мир Маркеса более волшебный и удивительный. Потому что Хемингуэй описывал свой мир. Он создал собственный образ. Все его герои – это производное из Хемингуэя. Маркес в этом смысле гораздо более сложный и тонкий писатель, потому что он разлит в воздухе своих романов. Но мы ни про кого из персонажей не можем сказать, что это Маркес.
Владимир Кара-Мурза: А насколько счастливой была литературная судьба у переводов Маркеса в СССР?
Наталия Константинова: У меня такое ощущение, что его литературная судьба за пределами его родины была самой счастливой именно в Советском Союзе. Во-первых, это было время, когда наша страна еще была самой читающей в мире. Во-вторых, таких миллионных тиражей в мире не существовало. Я считаю, что мы не можем оставлять за рамками даже такой немаловажный аспект для Маркеса, как финансовый. Потому что гонорары, которые он получал из СССР, вполне могли конкурировать с западными, если и не превышали.
На мой взгляд, самая большая его заслуга – это то, что он открыл нам не только Латинскую Америку и латиноамериканскую литературу, он дал понять, что люди во всем мире достаточно близки по своей сущности. Поэтому и он оказался очень близким нашему читателю. У нас одна из сильнейших школ перевода в России. Это сложилось еще до революции, продолжалось и в советские времена. Сейчас наступило весьма печальное время, когда переводчики в лучшем случае просто хорошие мастеровые. Они ремесленники. Конечно, есть талантливые люди, которые прекрасно переводят, но это уже исключение из правил, а не норма.
Мне бы хотелось подчеркнуть невероятное чувство юмора Маркеса. В свое время Фрейд сказал, что юмор, остроумие – это избавление от неудовольствия. Я думаю, что этот случай применим к Маркесу. Его невероятное чувство юмора присутствует везде, оно очень для него характерно. Нужно благодарить Маркеса за то, что он нам открыл Латинскую Америку, открыл латиноамериканскую литературу.
В чем прелесть Латинской Америки? Это невероятное соединение культур – африканской, индейской, европейской – дало такой результат. Меня радует тот факт, что есть постепенное возвращение интереса к латиноамериканской литературе. И за всем этим стоит фигура Маркеса. Если бы не было такого универсального писателя, который сказал все, что только можно сказать, то, наверное, не было бы такого интереса. Есть такие сферы искусства, которые в Латинской Америке в каком-то смысле вторичны, но это не литература.
Мне кажется, что Маркес очень близок к эстетике, допустим, итальянского кино. Но у него иные пейзажи. Если у того же Антониони это красная пустыня, то у Маркеса – это буйство тропической природы, что само по себе уже не может не привлекать читателя. Мы должны быть довольны, что мы все-таки современники такого писателя, а не, извините, Пауло Коэльо, который мало имеет отношения к литературе, тем не менее, которым зачитываются сейчас.
Леонид Велехов: Хотел бы провести странную параллель между Маркесом и Пастернаком. В свое время именно благодаря "Доктору Живаго" на Западе открылся интерес к русской литературе. Ведь никакой Булгаков не был известен до того, как прозвучал и с феноменальным успехом был прочитан и издан" Доктор Живаго". До этого для Запада интерес, знание, представление о русской литературе заканчивался где-то на Льве Толстом и Чехове. Вся послереволюционная, советская, русская литература была для Запада, а следовательно и для какой-то мировой цивилизации, мировой культуры закрыта.
И вот "Доктор Живаго" открыл западному читателю русскую душу, трагедию русского сознания, русского мировоззрения, трагедию русской революции. Точно так же и Маркес, хотя ничего общего между ними нет, открыл миру Латинскую Америку. И после него, и благодаря ему мы узнали много замечательных писателей.
Владимир Кара-Мурза: Виктор Шендерович считает, что романы Маркеса – это настольные книги для понимания сегодняшних событий в России и в мире.
Виктор Шендерович: Я думаю, что всякое сравнение хромает. Можно все ко всему пристегнуть и, как говорят поэты, все со всем рифмуется. Я думаю, тут нет каких-то прямых, очевидных, по крайней мере для меня, рифм. Но то, что именно в сегодняшнем Крыму, это не столько, может быть, "Сто лет одиночества", сколько "Скверное время" и "Осень патриарха". Это сегодня настольные книги для понимания времени, в котором мы живем сегодня в России. Мы догоняли Америку, а догнали Колумбию полувековой давности. Я думаю, его просто не читают в Госдуме, иначе бы давно запретили.
Владимир Кара-Мурза: Маркес обладал незаурядным гражданским мужеством. Потребовало ли от него каких-то особых качество осуждение военного переворота в Чили?
Леонид Велехов: Он был, конечно, человек принципиальных убеждений, левых, демократических убеждений. Поэтому, естественно, он не мог принять переворот в Чили, не говоря уже о том, что к тому времени его связывала глубокая и прочная дружба с Фиделем Кастро. Для него тут не было, что называется, момента для выяснения и взвешивания. Он такие вещи принять не мог.
Наталия Константинова: Дело в том, что как только произошел переворот, после прихода к власти Пиночета он взял на себя обет молчания. Это было красноречивее любых политических высказываний. Мужества Маркесу было не занимать. Это понятно. Но мы должны все-таки акцентировать внимание, не сильно политизируя, именно на таланте такого большого гения. Потому что это рождается не часто.
Владимир Кара-Мурза: Можно считать, что ушел из жизни один из безоговорочных нравственных авторитетов для Латиноамериканского континента?
Леонид Велехов: Конечно, ушла крупнейшая фигура, которая как никакая другая в культуре вбирала все в себя… Что такое Латинская Америка? Это первая ассоциация. Как, например, фрукт – яблоко, поэзия – Пушкин, так, наверное, Латинская Америка – Гарсиа Маркес. Конечно, это крупнейшая фигура, прославившая Латинскую Америку и свою страну. Что знал мир о Колумбии до Маркеса? Ничего не знал. Сейчас, правда, к нему прибавилась Шакира и наркобарон Пабло Эскобар. Я, конечно, говорю иронически. Они останутся в истории в совершенно другом калибре. А Маркес – это фигура, фокусировавшая в себе очень многое.
Владимир Кара-Мурза: Наталия Сергеевна, как вы считаете, он осознавал свою ответственность перед современниками?
Наталия Константинова: Думаю, что более чем. Это было основным движущим импульсом его творчества. Работал он на износ. Он каждый день писал, писал в любом состоянии. Он чувствовал, что это его миссия. Я думаю, он осознавал свою ответственность не только перед колумбийцами, не только перед мексиканцами, поскольку много лет прожил в Мексике, не только даже перед Латинской Америкой, а вообще перед современным человеком в широком смысле слова и перед современным миром. Он изложил свои идеи не в форме научных трактатов или каких-то политических программ, которые чаще всего редко превращаются в литературные памятники, – он изложил это в своем творчестве. Причем, я думают, нет такой грани жизни, которая бы не нашла отражения в его творчестве. Просто нужно внимательно читать, внимательно вникать в его творчество. Тогда можно почувствовать, какую ответственность он испытывал.
Не случайно в завершение своей Нобелевской речи он рассказал о Латинской Америке и сказал: "Я лично воспринимаю эту премию не как награду мне, а как награду поэзии в широком смысле. Потому что только поэзия может служить источником творчества, источником жизни и, вообще, это единственное, что заслуживает оправдания".
