Когда я в первый раз приехал в Берлин, Стена уже рухнула, но еще не совсем. В восточной – центральной! – части царила унылая разруха, как будто война еще только кончилась. В Западном Берлине казалось, что ее вообще не было. Надо сказать, что мне не понравились обе. Один город походил на те, где я рос, другой – на тот, где живу. За таким из Нью-Йорка в Европу нет смысла ездить.

Двадцать лет спустя Берлин по-прежнему не сросся, но значительно похорошел. Оказалось, что у него все-таки есть прошлое, скрывавшееся за социалистическим зодчеством всех оттенков цемента. Придя в себя, город восстановил не только дворцы и музеи, но и ту добротную многоэтажную застройку XIX века, которая придает европейским столицам нескромное очарование буржуазии: лепнина, эркеры и другие архитектурные излишества. Хуже, что с любого места я мог насчитать 12 башенных кранов. Перестройка перманентна, и старожилы уже не дождутся, когда Берлин станет нормальным городом.

– Наверное, никогда, – сказала мне знакомая славистка, – Берлин не сможет забыть, что с ним сделали фашисты и коммунисты.

– Но ведь это все в прошлом, – возразил я. – Разве теперь, четверть века спустя, ты все еще можешь отличить восточных берлинцев от западных?

– Конечно, могу. Вот, скажем, на работе только “осси” закрывают компьютер, отлучаясь в уборную.

– Память о штази?

– Скорее, привычка. В глубинах подсознания сохраняются руины Стены.

– Хорошо, что только там.

– Как сказать, оттуда их труднее выковыривать. Вот тебе пример. Сразу после объединения мы сняли квартиру в Восточном Берлине. По утрам улицы заполняли рабочие в синих спецовках. В обеденный перерыв они приступали к пиву, и никакие штази не могли заставить их вернуться к делу, пока не кончится пиво или не насупит новый рабочий день. Особенно в выходные. Однажды в пятницу, да еще на Пасху, нам перекрыли воду, и до понедельника о нас забыли. После этого мы вернулись на Запад с Востока.

Но для меня именно Восточный Берлин стал открытием. Он, вроде Сохо в Нью-Йорке, переживает отчаянный приступ джентрификации. Каждый старый дом выглядит новым. Галереи захватили фабрики, гаражи, пивоварни, амбары. Разноязыкая богема, фермерские рынки, смешные витрины, коммунальные кафе. Только названия остались прежними: Тельмана, Либкнехта, площадь Розы Люксембург. И памятники Марксу с Энгельсом, хоть бы без Ленина.

– Берлин, – объяснила славистка, – сейф общегерманской истории. Позднее, как и она, дитя, столица хранит национальное прошлое и не устает каяться.

Город действительно уставлен мемориалами жертвам. Цыганам, гомосексуалистам, перебежчикам, антифашистам из Рейхстага и, конечно, евреям.

– Как немцам жить в стране с поджатым хвостом?

– Судя по экономике, лучшей на континенте, не плохо. Покаяние работает. Ведь мы после века историософских блужданий сумели наконец стать полноценной Европой, переварить ГДР и даже выбрать себе оттуда канцлера.

– Почему же у немцев вышло рассчитаться с историей, а в России – нет?

– Не знаю, – уклончиво, как всегда, когда речь заходила о русских бедах, ответила моя собеседница, – у каждой страны – свои проблемы. Возможно, дело в том, что мы не поручали проводить денацификацию Гестапо.

Александр Генис – нью-йоркский писатель и публицист, автор и ведущий программы "Американский час "Поверх барьеров"

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции Радио Свобода