Знаменитый японский фотограф Хироси Сугимото, который живет в Нью-Йорке, а выставляется по всему миру, представил свою новую и крайне неожиданную работу. На этот раз вместо эксцентрических, но минималистских фотографий, принесших ему славу, художник построил в Венеции павильон для чайной церемонии. В отличие от традиционных материалов, тут Сугимото, учитывая венецианскую традицию, использовал стекло и сделал постройку совершенно прозрачной. Рассчитанный всего на двоих – мастера и лишь одного посетителя, павильон превращает церемонию в зрелище для собравшихся вокруг него зрителей. Исключив последние следы традиции – икебану и свиток – художник назвал свою конструкцию “Мондриан”, подчеркнув предельно абстрактный характер древней японской эстетики. Казалось бы, вопиющая эклектика, соединившая Восток с Западом в вызывающей пропорции, на самом деле отнюдь не противоречит фундаментальным принципам всего художественного мышления японцев.
Чайная церемония – не единственное, но высшее выражение культурно-эстетического комплекса ваби-саби. Этот экзотический термин стал знакомым, если и не понятным москвичам, с тех пор как в столице появилась сеть кафе с таким названием.
Ваби – особый способ жизни, находящий вкус в добровольной бедности, избирательной неприхотливости и гедоническом аскетизме.
Саби – особое свойство вещей, открывающих свою красоту в самоотречении, в безыскусной простоте, в деревенской неотесанности, в простонародной грубоватости, в несовершенстве, непритязательности и незаметности.
Соединившись в одно слово и одно понятие, ваби-саби стало центральным нервом и японского искусства, и всего мироощущения. В сущности, ваби-саби годится на все случаи жизни. Это – сразу и эстетическая доктрина, и философская категория, и дизайнерский принцип, и инструкция к действию, и советы домашней хозяйке. Отрицая принятую у нас иерархию вещей, ваби-саби стремится всякое произведение искусства превратить в утварь, ибо она лучше смешивается с человеком. С этого и начинается магия чайной церемонии.
Японцы любят заваривать чай в чайнике из необожженной глины. Его пористые стенки впитывают летучие эфирные масла, придающие чаю ту тонкость аромата, которую на Востоке ценят несравненно выше вкуса. С каждой заваркой запах становится богаче, а чайник дороже. Заплатив вместо пятидесяти долларов пять тысяч, можно приобрести сосуд с документированной родословной, включающей фотографии всех его владельцев на протяжении трех поколений. Накопленное с годами ваби-саби делает чайник членом семьи, занимающим промежуточное положение между женой и кошкой.
Чайнику легко себе завоевать расположение хозяев, потому что нагляднее всего принципы ваби-саби проявляют себя в чайной церемонии. Нам мешает ее понять незатейливость происходящего: забравшись в крохотный домик, люди пьют чай. Только ваби-саби делает это времяпрепровождение искусством. Ритуал последовательно вычеркивает все, что мешает его подчеркнутой бедности – в том числе и интеллектуальной. Старинные правила запрещают обсуждать за чаем "религию, богатство соседей и родственников, войну в стране, глупость и мудрость людей". Культивируя сдержанность, чайная церемония исключает все чрезмерное – даже чистоту. Легенда о великом Сэн-но-Риккю рассказывает, что, тщательно подметя ведущую к чайному домику садовую дорожку, первый мастер чая тряхнул ствол дерева и рассыпал по ней желтые листья. Он же завел обычай пить чай не из китайского фарфора, а из крестьянских плошек для риса – "раку". Вылепленные без гончарного круга, вручную, они получались грубыми и кривыми. Эти чашки воплощали квинтэссенцию ваби-саби, пока не попали в музеи. Став предметом роскоши, они утратили печальное очарование бедной простоты. Чтобы вернуть ее в обряд, нынешние мастера подают чай в бумажных стаканчиках – или, как это делает Сугимото, в стеклянных стаканах.
Заведомая экзотичность мешает распознать дух ваби-саби даже тогда, когда он свойственен своей культуре в не меньшей степени, чем чужой. Так, мне кажется, что в неназваном и неопознанном состоянии ваби-саби пронизывает русскую жизнь, наделяя обаянием самые симпатичные черты отечественного обихода. Это и институт дачи с его жертвенной радостью неудобств, это и ритуал "рыбалки" с его сложным этикетом упрощенного быта, это и древняя церемония бани с ее набором правил, не уступающим в строгости японскому чаепитию.
Как наглядно продемонстрировал опыт Хироси Сугимото, дух ваби-саби отнюдь не принадлежит только Востоку – в нем нет ни национальной, ни расовой, ни художественной исключительности. Японцы не открыли ваби-саби, они просто сумели заметить, выделить, осознать, оценить и назвать те исходные, первичные, фундаментальные свойства общечеловеческой культуры, без которых ее не было бы вовсе.
