В Вологодской епархии Русской православной церкви настаивают на предоставлении возможности осуществлять религиозную деятельность в двух особо ценных памятниках истории и культуры. Речь идет об Успенском соборе Кирилло-Белозерского монастыря и о еще более знаменитом, благодаря росписям Дионисия, храме Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря. Оба объекта входят в состав Кирилло-Белозерского историко-архитектурного и художественного музея-заповедника. Вскоре музей отметит 90-летие, и, прямо скажем, недостатка в посетителях он не испытывает.
Если зайти на сайт Вологодской епархии, то можно прочесть сообщение о недавнем посещении города Кириллов и села Ферапонтова двумя важными лицами. Это епископ Вологодский Игнатий и руководитель юридической службы Московской патриархии Ксения (Чернега). Приведем две цитаты из высказывания игуменьи Ксении:
"Я считаю, что применительно к Кирилло-Белозерскому монастырю музей может располагаться в обители. Но, безусловно, необходимо, чтобы и богослужебная жизнь в монастыре протекала полноценно. Поэтому в планах – возродить богослужебную жизнь в Успенском соборе, который сейчас отреставрирован. Музей не должен препятствовать богослужебной жизни монастыря, должен откликаться на нужды обители. Со своей стороны, монастырь не должен быть слишком закрытым и предоставлять возможность туристам, экскурсантам и паломникам осматривать территорию и посещать монастырские объекты".
А вот каковы планы насчет другого памятника, входящего, к слову, в Список культурного наследия ЮНЕСКО, – Рождественского собора. Он единственный, где сохранился весь комплекс фресок Дионисия:
"Несмотря на то что в соборе Рождества Пресвятой Богородицы имеются ценные фрески Дионисия, а они сохранены и замечательно отреставрированы, в этом храме также можно будет совершать богослужения с определенными ограничениями".
В течение 19 лет руководителем музея была искусствовед Галина Иванова. Это во многом благодаря ее усилиям были "сохранены и замечательно отреставрированы" упомянутые памятники старины. Обратимся к бывшему директору с таким вопросом:
– Когда вы работали в этом музее, как складывались у вас отношения с Русской православной церковью? Я об этом спрашиваю, потому что мне не дает покоя пример крупнейшего московского монастыря – Новодевичьего, где сначала вроде как гармонично сосуществовала Церковь вместе с Историческим музеем, а потом все произошло по сказке про две избушки, ледяную и лубяную. Как вы справлялись с этой проблемой?
– До перестройки мы, музейщики, как все идеалисты, рисовали в своем воображении такую картинку: вот светлое будущее настанет, Церковь наша получит равные со всеми права, и мы рука об руку, мирно и чудесно будем с ней сосуществовать, любя и делая одно дело. Но когда началась перестройка, мы столкнулись с реальной действительностью, и стало очевидно, что все наши иллюзии потерпели крах. Стало понятно, что наша Церковь – это те же самые люди, какими являемся и мы, а не ангелы с небес, с теми же самыми проблемами и комплексами. И с этими проблемами и комплексами мы столкнулись. Все мы – пропагандисты. Пропагандист – это человек, который не принимает другую точку зрения. Он стоит на своем, и все! И если ты его точку не принимаешь, не
разделяешь, ты враг. Однако, к счастью, у нас, пока я работала, жестоких столкновений на этой почве не было. Хотя делить нам приходилось. В состав музея раньше входило три монастыря – Горицкий, Ферапонтов и Кирилло-Белозерский. Первым отпочковался женский Горицкий монастырь, и это было довольно безболезненно, потому что, когда там возникло сестричество, его возглавила мать Татьяна, бывшая журналистка, очень деликатный, образованный, разумный человек, с которой у нас как-то сразу сложились отношения. Я понимала, что, когда нам государственных денег не дают, мы не в состоянии будем сохранить этот монастырь, поэтому мы добровольно согласились на то, чтобы Горицкому монастырю возвратили изначальные функции.
Более сложно складывались отношения по Ферапонтову. Там мы вступили в противостояние со своими бывшими коллегами, которые сначала были музейщиками и даже исповедовали всякие советские идеи и лозунги, а потом вдруг в один буквально миг стали православными. И вот, как ярые пропагандисты, они сразу же стали требовать: долой музей, даешь монастырь! Вот тут было сложно, с их стороны и письма президенту писались. Помню, было письмо с 400 подписями. А если прийти в Ферапонтово на службу сейчас, где есть один действующий храм, мы увидим, что это число надо разделить примерно на сто, таково количество прихожан на каждодневной службе. То есть это все были искусственные процессы, которые подогревались определенным людьми, ситуации провоцировались. Но, к счастью, жертв больших не было, музей согласился на то, чтобы службы совершались в надвратных церквях и чтобы не трогали главное этого комплекса – собор с росписями Дионисия. Чтобы там службы не шли.
Все эти годы нами в соборе создавались максимально приемлемые для хранения стенописи условия. Налаживалась система подогрева, система регулирования температурно-влажностного режима и его контроля, разрабатывался режим посещаемости. Собор Рождества, он же был построен как холодный, то есть он использовался для служб только в летнее время, но все упомянутые меры привели к тому, что собор в Ферапонтовом монастыре теперь посещают круглый год. Хотя раньше, вот пока все это не было сделано, собор открывали только в летнее время, и то дождь начинался – двери закрывали, группа экскурсантов оставалась за воротами.
– То есть теперь вы спокойны за судьбу собора?
– Нет, я не спокойна за судьбу собора, потому что недавно сменился в епархии епископ, он приезжал сюда, и я узнала, что в соборе Ферапонтова монастыря собираются служить. Хотя, по моему мнению, особой нужды в этом нет. Деревянная церковь в селе Ферапонтово построена, в надвратных церквях монастыря все эти годы совершали службу. Собираются также совершать службы в Успенском соборе Кирилло-Белозерского монастыря. Тот и другой храмы 15-го века, оба с ценными росписями. В одном росписи 1502 года, в другом росписи середины 17-го столетия. В Успенском соборе еще и иконостас сохранился. Поэтому я сейчас с тревогой смотрю на то, что начинает происходить.
– Но что в этом плохого? Священнослужители обещают быть бережными.
– В церковной среде не так много специалистов, профессионалов, которые понимают и умеют контролировать какие-то вещи, связанные с хранением художественных ценностей. Приведу такой пример. Во время войны были возобновлены богослужения в Троице-Сергиевой лавре, которые продолжаются по сей день. А там иконостас, который считается иконостасом Рублева. Так вот, иконы за это время, когда там шли службы постоянные, претерпели такие изменения, которые носят уже необратимый характер. То есть по сути дела можно говорить о том, что мы живопись Рублева потеряли.
– Но церковные деятели часто приводят такой аргумент: храмы для того и строились, иконы для того и писались, чтобы на них молились.
– Дело в том, что, когда иконы писали в Средневековье, то их покрывали, как правило, олифой. Эта вот олифа принимала на себя все поверхностные загрязнения, всю эту копоть, пыль, все, что в храме есть. Потому они и чернели со временем. Когда делают реставрацию, то эту загрязненную олифу снимают, обнажают красочный слой, и красочный слой остается беззащитным. В ходе реставрации олифой снова иконы не
Когда делают реставрацию, то эту загрязненную олифу снимают, обнажают красочный слой, и красочный слой остается беззащитным. То есть их реставрировали для щадящих музейных условий
покрывают. То есть их реставрировали для щадящих музейных условий. То, что произошло в Троице-Сергиевой лавре, это как человека раздеть и голенького выставить на мороз. Так что, меня, конечно, пугает желание использовать подлинники. Икон от 12–15-го столетия до нас дошли всего десятки. В основном в наших собраниях хранятся иконы, начиная с 16-го, побольше 17-го, 18-го века, а ранних икон немного сохранилось. И если по отношению к этим довольно жалким остаткам мы так агрессивно себя поведем, то у нас пласт нашей ранней, средневековой культуры просто может быть утрачен.
– Не говоря уже о фресках Дионисия.
– Да, та же самая участь постигнет и фрески. Они могут выдержать только щадящий режим, благодаря которому вмешательство реставратора сведено к минимуму. Потому что сказать, что реставрации совсем не причиняют никого вреда памятникам, нельзя. Любая реставрация – это все равно вмешательство. И чем чаще реставратор будет прикасаться к поверхности, тем, хуже для памятника. Всем понятно, что копоть от свечек может садиться, пыль может садиться, но кроме этого водоросли растут на стене. Как только мы нарушаем влажностный баланс, на стене начинают расти водоросли, начинают поселяться колонии микробов. Одна из проблем Ферапонтова как раз заключалась в том, что колонии микробов такой розоватый оттенок придавали стенописи. И если вы их будете постоянно удалять, а они уже внедряются в структуру штукатурки, в структуру красочного слоя, то, значит, вместе с ними вы будете удалять и часть красочного слоя, и может быть, даже часть штукатурки.
– Правильно ли я поняла, что если там проводить службы, если много людей одновременно будут собираются, то спровоцирует рост таких микробов?
– Естественно. Когда много людей, и длительное время находятся в храме, поддерживать оптимальный режим очень сложно, а иногда это бывает почти невозможно. Тем более что объем храма невелик, это небольшой собор. Сейчас, в музейной ситуации, туда группы не более 15-20 человек допускают. Традиционные туристические группы обычно формируются из 25-30 человек, и вся группа не идет сразу туда. Ее делят на две части, и одна стоит и ждет своей очереди, когда другая находится в соборе. Причем время нахождения лимитировано. Если вам отводится 20 минут, значит, вы 20 минут там. Это, кстати, мировая практика. Точно так же показывают Леонардо да Винчи и Джотто в Италии, где все строго лимитировано.
– Собирается ли музейное сообщество города Кириллова вместе с коллегами из других мест бороться против планов Русской православной церкви?
– Такого сообщества не существует. Долгие годы у нас в Вологодской области был Музейный совет, он возник в начале 80-х и действовал до прихода предшествующего начальника департамента культуры. Первое, что сделала дама, которая возглавила департамент культуры, Валентина Васильевна Рацко, она уничтожила Музейный совет. И по сути дела, с того времени музейное сообщество прекратило существование. Каждый музей живет сам по себе, своими проблемами, своими интересами. Совет сослужил в свое время очень хорошую службу как раз в качестве стимулятора образования музейных кадров. Была налажена система стажировок, обмена опытом, когда в сильные музеи, где хорошо поставлена фондовая, научная работа, приезжали люди из маленьких музеев, где не у кого было учиться. Ехать в Москву затратно, на это у муниципальных музеев денег нет. А сейчас положение дел мне напоминает ситуацию 50-х годов, когда сотрудник описывает картину примерно так: "О, заря занимается! Чу, утки взлетели..." Это я цитирую одну из карточек 50-х годов, научного описания нашего Кирилло-Белозерского музея. Сейчас во многих муниципальных музеях примерно такая ситуация, – говорит Галина Иванова.
Главный юрист РПЦ Ксения (Чернега) и епископ Вологодский Игнатий переговоры вели с нынешним директором музея "Кирилло-Белозерский монастырь" Михаилом Шаромазовым:
– Когда владыка Игнатий произнес слова о богослужении в Ферапонтовском соборе, я сказал ему, что для сохранения памятника это нежелательно. Здесь невозможно установить иконостас, здесь нельзя было бы возжигать свечи. На это владыка мне сказал: "Мы можем служить без иконостаса и свечей. В храме Рождества
Богородицы будут совершаться молебны, на которых будет не более 10-15 человек". На мой взгляд, это абсолютно соответствует нашим представлениям об условиях, при которых фрески будут сохранены. Поэтому я не вижу причин препятствовать подобного рода молебнам. Мы сейчас идем по пути написания соглашения, в котором будут оговорены условия таких молебнов.
– Но не пострадают ли от этого туристы, ведь тогда для них будет сокращено время доступа в храм?
– Сегодня на встрече с владыкой мы как раз обсуждали этот вопрос. Мы точно будем знать, в какое время будут совершаться молебны. Следовательно, можно будет развести молебен и туристов, и не мешать как одним, так и другим.
– Это вы будете знать. Но представим такую ситуацию:
Я не вижу причин препятствовать подобного рода молебнам
приезжает человек только лишь для того, чтобы увидеть фрески Дионисия, а там вдруг молебен. Я на днях была в Ферапонтовом монастыре, добраться туда не так просто. И что же, проделаешь долгий путь, и тут такое разочарование?
– Молебен продолжается 15-20-30 минут. Скажите, это проблема переждать? Это не многочасовая служба. Это чтение молитвы – святому, празднику и так далее.
– Не опасаетесь ли вы, что это только начало, а дальше еще чего-нибудь Церковь потребует?
– Владыка Игнатий мне привел слова бывшего рязанского владыки Павла, который говорил "нам бы голову просунуть, а хвост протащим". Опасения всегда есть, в такое время живем. Мы обречены на то, чтобы все время искать консенсус и компромиссы, – признается Михаил Шаромазов.
