Имя литовского режиссера Римаса Туминаса знакомо российской театральной публике, в первую очередь, благодаря фестивалю «Балтийский дом». Именно в Петербурге дважды был показан спектакль Малого драматического театра Вильнюса «Улыбнись нам, Господи». История о старике, который вместе с друзьями отправился из маленького еврейского местечка в большой город искать справедливости. Простой сюжет рассказывался как притча о вечной дороге и Исходе. Спектакль был теплым, человечным и невероятно обаятельным. На следующий «Балтдом» Римас Туминас привез лермонтовский «Маскарад». Позже его показали в Москве на Международном театральном фестивале имени Чехова и повторили теперь на гастролях. По воле художника Адомаса Яцовскиса действие его происходит сперва в засыпанном снегом Летнем Саду, позже — на зимнем кладбище. Там, на постаменте, мраморным надгробием застывает в финале спектакля скорбная фигурка в белом легком платье — Нина Арбенина.
Римас Туминас поставил спектакль о прощальном бале века, очень смешной и отчаянно ностальгический. Главный герой спектакля — Звездич — вылитый Михаил Лермонтов, разъезжает по сцене на коньках-«снегурках» и одет в кавказскую бурку. Баронессу Штраль превратили в европейскую феминистку. Мчащаяся по сцене с бала на маскарад и обратно толпа тащит за собой обмороженное туловище старика, зажавшего в руке три карты: «Уж не Герман ли это?» Зал взрывается смехом и замирает от наслаждения. В теплых лучах прожекторов падает ослепительно белый снег, над сценой пролетают шутихи-кометы, растерянно и обречено застывает при виде ее «светское общество» в старинных капорах и пальто коричнево-бардовой гаммы. Центральный образ спектакля — снежок. По мере развития действия он разрастается в огромный снежный ком. Можно увидеть в нем шарик мороженого, в которое подсыплет яд Арбенин, можно — судьбу, сметающую с исторической сцены героев с их, как теперь кажется, глупыми страстями.
Когда человек оглядывается на свое прошлое, многое видится ему бессмысленным, что-то — забавным, что-то — прекрасным. А если посмотреть вдаль — там припорошенное кладбище и смерть. Вот так, как за собственным прошлым и будущим, следит за разными пьесами Римас Туминас. То же самой относится и к его «Царю Эдипу». Рок — только опытная гадалка — глядя на человека, она может понять, чего от него ждать и предсказать его будущее.
Римас Туминас всеми способами старается избежать пафоса, патетики, древних котурнов. Он показывает, как смешно выглядят старинные мифы при попытке перевести их на язык современной сцены. И как, тем не менее, драматична история молодого мужчины — Эдипа, поправшего моральный закон. Еще позже Туминас поставил шиллеровскую «Марию Стюарт» в московском театре «Современник» с Мариной Нееловой и Еленой Яковлевой в главных ролях.
Традиционно конфликт произведения сводился к борьбе двух королев за власть и к ревности Королевы-Девственницы к своей легкомысленной сопернице. Ничего подобного в спектакле «Играем Шиллера» не обнаружить.
Любовь, а не жажда власти погубила — одну физически, другую — духовно — замечательно красивых и сильных женщин. Женщина (то есть, природа) обречена на сиротство и гибель в искусственном мире, созданном мужским интеллектом. Об этом Римас Туминас поставил поразительный по красоте и поэтической образности спектакль, который с неизменными аншлагами вот уже несколько лет играют в Современнике. И не мудрено, что зал во время гастролей Малого драматического театра из Вильнюса был переполнен. На сцене Театра имени Маяковского показали пять спектаклей. Из новых: «В ожидании Годо» Беккета, «Три сестры» Чехова и «Мадагаскар». Самым интересным, на мой взгляд, был последний. Если бы я не выслушала ответ Римаса Туминаса на мой вопрос о литературной основе спектакля, я пребывала бы в уверенности, что ничего реального в этой истории нет, а все персонажи и события выдуманы.
«Запасная Литва»
«Географ, ученый, начало XX века, путешественник Казимерас Пакштас, — дает разъяснения Римас Туминас. — Он поднял такую проблему: почему наша страна, имеющая выход к морю, никогда не была страна морской (я бы не сказал державой, а просто страной). И он призывает обратиться лицом к морю, и предлагает литовцам эмигрировать. Для этого он искал земли. Конечно, такая цивилизация уже не сумеет иметь колонии или оккупировать кого-нибудь, это уже непристойно, но можно арендовать. И он пустился в большое путешествие от Аляски, ища для Литвы, как он называл, "запасную Литву". Например, Аляска. Может литовец жить на Аляске, поскольку он быков выращивает, коров. Может литовец и оленей выращивать. А килограмм оленины на нью-йоркском базаре — 5 долларов 45 центов. Это, в то время, очень большая цена. Но, холодно. Пойдем дальше… И так он дошел до Африки. Там он заболел, еле выжил, вернулся в Литву и создавал такие ячейки, движения, союзы для эмиграции, для выезда и поиска "Новой Литвы". Мысль одна: что мы, живя между такими соседями, как Россия, Германия и Польша, никогда не будем независимы. Нужно обязательно искать землю. Родина пускай остается. Но нам нужно начать тотальную эмиграцию. И это было очень большое движение, объединение, после волн эмиграции литовцев в Америке, Австралии, Канаде, в латиноамериканских странах, вот это объединить. Начать с двух тысяч человек очень здоровых, работающих — несколько врачей, несколько инженеров. Он рассказывает про ту великолепную землю, где пальто не нужно, выращивается несколько урожаев в год, там еще острова такие есть, значит нам нужно купить корабль, чтобы ездить торговать и меняться.
Конечно, читая эту книгу, это все кажется наивным, но потом я стал улыбаться, смеяться даже над наивностью и его идеями. А потом, под конец, сказал: "Как это грустно — вечное желание выжить, жить счастливо". Вот по этому поводу я собрал этот материал, 10 лет ходил и уговаривал драматургов, но они как-то не обращали на это внимание. Я уже думал сам начать репетиции, но, в конце концов, предложил я это случайно молодому драматургу Ивашкявичусу. Ему этот материал понравился. В этом спектакле очень важна лексика. Это лексика между войнами (это 1920—27-е года), очень своеобразная, мы сами ее вкушаем. Это забытые старинные слова, обороты, конструкции. А еще это исторические личности, которые переименованы, это театральные выдумки, это аллегория на исторических личностей. Здесь и Саломея Нерис — знаменитая поэтесса, которая в наше время немножко оттолкнута, потому что она оды Сталину писала, а она ехала в Москву солнце привезти для Литвы, и я с удовольствием ее хотел не то чтобы реабилитировать, но ее мир, ее ощущение очистить от того, набранного штампами сознания, которое существует сейчас. Юная, молодая Нерис. Они в жизни никогда, конечно, не виделись — Пакштас с его земной идеей эмиграции и Саломея Нерис с поэтическим взглядом на мир… Я хотел их как-то свести, чтобы они могли полюбить друг друга, как земля и небо. Сказать, что они могли любить друг друга, но упустили из-за своих идей эту возможность. Вот такая не притча, а история, пронизанная немножко самопознанием, самоиронией».
«Я бы назвала режиссерский прием "наивным"»
Соединение современной исполнительской манеры с весьма архаичным слогом создает ироническую дистанцию и позволяет искренне наслаждаться текстом, например, таким: « С книгами проституешь, нас немотой томишь». Слова эти обращены отцом к Казимерасу Пакштасу. Он — взрослый, лысеющий человек, выйдет на сцену, прислонится к дверному косяку и замерит свой рост. Насечка расположится много выше его головы, и вы поймете: на ваших глазах герой возвращается воспоминаниями в детство, когда ему хотелось быть выше других и выше самого себя. Распахнутся двери, из них выйдут мама и папа, папа обведет руками живот жены, и жест подскажет: она беременна. А наш герой выползет из-под стола — родится — уже в чепчике и слюнявчике, и быстро, за какие-нибудь пять минут, переживет все трудности роста и окажется очень начитанным мальчиком. Весь спектакль состоит из очень наглядных физических действий. Положим, когда Саля скажет своей подруге, что та будто с холста сошла, она принесет раму из-под картины, и Миле останется лишь переступить через нее, чтобы полностью оправдать слова, произнесенные секундой раньше. Или вот девушки отправляются на берег моря, звучит музыка Фаустаса Латенаса, слышен плеск волн, актрисы просто передвигаются по сцене, руками машут, одна, ясное дело, плывет брассом, другая — по-собачьи. Они говорят очень громко, словно стремятся перекричать шум прибоя, они говорят очень быстро, словно захлебываясь не морской водой, а собственной молодостью и переполняющим до краев желанием счастья.
Я бы назвала режиссерский прием, который использует Туминас, «наивным» или «лубочным». Похожим на тот, которым пользовался Роберт Стуруа в «Кавказском меловом круге». Но задача, поставленная перед актерами, чрезвычайно сложна, и смысл спектакля, его послание, ничуть не наивно. Римас Туминас рассказывает о разных людях, живших в одно и то же время, и наделенных какой-то особой мечтательностью. Одна хочет увезти Париж в Литву, другой — перевезти Литву на Мадагаскар. Женщина, конечно, мечтает еще о любви, о том, чтобы мужчина повернулся лицом к ней, но нет — его лицо обращено к морю и только к морю. Литовцы в спектакле «Мадагаскар» все — поэты, все идеалисты и все националисты, но и национализм у них не пугающий, а потешный. Саля твердит, что терпеть не может русских, называет их волками севера, и, немного подумав, добавляет: «но поляки еще хуже». Еще один герой спектакля — посол Литвы во Франции — производит литовцев от древних греков, и фамилии великих трагиков звучат в его исполнении как Софоклис и Гомерас. А сам Пакштас бредит светлыми картинами будущего: когда литовцы расплодятся на Мадагаскаре, потом отомстят за все унижения русским, немцам и полякам, и снова займут свою исконно-литовскую территорию. Не только националистическим, но и никаким вообще их прожектам не суждено сбыться, да и поделом. Но самих людей, над которыми потешаешься весь спектакль, внезапно становится жаль, уж больно они похожи на чеховских недотеп. Антон Павлович, которого Туминас любит и все время ставит, отражается в современной пьесе и, благодаря этому, становится понятнее, отчего Чехов называл свои произведения комедиями.
«Это взгляд на жизнь свою, на нашу жизнь, когда можно удивляться, улыбаться и смотреть, как мы бегаем, как мы ходим, как мы чего-то желаем, — говорит Римас Туминас. — И у меня такое ощущение, что Чехов знал, что мы посеяны. Мы подумали, что мы сами себя создали, а над нами кто-то нечаянно посмеялся, попробовал, а мы зажили и подумали, что мы хозяева».
