Балетный критик, балетный фотограф Нина Аловерт много снимает, много пишет, много ездит и часто выставляется, но главное дело ее жизни — Барышников, которого она первой заметила, опознала и открыла, когда будущая звезда был еще школьником-нестаршеклассником. Все, что Нина писала и снимала, вошло в роскошно изданную книгу «Михаил Барышников: Я выбрал свою судьбу». С этой книги мы и начнем нашу беседу.

— Нина, ваша книга обещает стать «Библией Барышникова», во всяком случае, для русских читателей. Насколько полным, на ваш взгляд, получился портрет вашего героя?
— Насколько я его понимала полно, настолько я его и написала. Вероятно, кто-то напишет другое, но я написала все, что мне представлялось нужным.

— Тогда, пойдем по порядку. Когда вы впервые увидели Барышникова? Как вы познакомились с ним?
— Я впервые увидела Барышников на его выпускном спектакле в 1967 году. Я пришла, совершенно ничего о нем не зная и ничего о нем не слышав. Хотя, обычно, мы слышали все, что говорилось о следующем выпуске. Мой близкий друг Саша Минц пригласил меня совсем по другому поводу. Он даже купил мне билет в первый ряд, чтобы я сфотографировала одного его приятеля, который тоже в это время кончал школу. Я с фотоаппаратом сидела в первом ряду и снимала. А потом объявили «Дон Кихота» в исполнении каких-то учеников, я аппарат положила на колени, потому что мне этот «Дон Кихот» надоел — как они танцуют, мне известно и не интересно. И тут влетает на сцену мальчик, светящийся изнутри, в таком счастье, как будто он сейчас покорит весь мир. Что и произошло. Я так поразилась, что схватилась за аппарат. Так я сняла первые шаги Барышникова.
Я очень плохо помню начало. Я помню отчетливо, когда он уже поступил в театр и его поселили на соседней со мной улице на Петроградской стороне, на Колпинской. Он там жил на первом этаже у какой-то тети, типа коммунальной квартиры, вместо стола у него стоял ящик из-под бутылок. А я его встретила на улице перед этим огромным домом, где на первом этаже были «Книги». Он шел со своей приятельницей с телевидения и в руках держал пакет с кофе, который так пах, что я помню до сих пор. А он — такой прелестный мальчик с пшеничными волосами и сияющими серыми глазами. Мы встретились, как будто мы были уже знакомы. И с этого момента я уже помню.

— Читая вашу книгу, я понял, что самый драматический момент в биографии Барышникова — «побег на Запад» — очень драматически описывается в вашей книге. Давайте мы послушаем этот фрагмент, а вы его прокомментируете.

Был выработан план действий. Последний раз занавес после спектакля опускался в 22.30. Миша должен был выйти из театра и подойти к машине, стоящей в нескольких кварталах от театра. Но все пошло вкривь и вкось. Из-за неисправности занавеса спектакль задержался на 15 минут, овации продолжались дольше, чем обычно. Миша задержался на целых полчаса. После спектакля Барышникова предупредили, что он едет со всеми артистами и гостями на официальный прием. Когда Миша вышел из театра, его ожидала толпа зрителей и два агента КГБ, которые должны были отвезти его на банкет. Барышников подошел к поклонникам. Подписав несколько программок, Миша сказал им: «Извините, я должен на минутку уйти, но я вернусь». И пошел вдоль улицы. Из машины, в которой он должен был ехать на банкет, закричали: «Миша, ты куда?» «Я хочу попрощаться с друзьями за углом», — ответил Миша и побежал. Но поклонники устремились за ним. «Это было так комично. Я начал смеяться, остановился и еще несколько раз расписался», — рассказывал Барышников. Поклонники смеялись, а он бежал, чтобы спасти свою жизнь. Кто-то из сопровождающих трупы бросился за ним. Минц вспоминал, что Миша так волновался, что промчался мимо ожидающей его черной машины. Машина двинулась за ним, ее дверца открылась, и Барышников вскочил внутрь. В машине его ждали друзья и официальные лица. С тревогой смотрели они в зеркало, отражавшее дорогу. Но их никто не преследовал. Приехали на ферму вдали от Торонто. Миша страшно нервничал, пил, мешая все напитки. Позвонил Макаровой. На следующий день начал действовать. Позднее, в одном из интервью, в Америке, Барышников сказал, что его еще долго преследовал страшный сон — он бежит, а за ним кто-то гонится.

— Нина, Барышников любит делиться этим эпизодом?
— Никогда. Даже эту историю мне рассказал не Миша, а тот же Саша Минц, который в это время присутствовал в Канаде — собственно, сидел в машине и ждал его. Он и был тем связующим звеном между Америкой, Канадой и Мишей. Потому что Клайн Барнс, очень известный американский критик, старался с Мишей встретиться в Канаде. Но у него это не получилось. Мишу очень охраняли. А Саша Минц — бывший танцовщик, специально ему никто не мог запретить с Мишей видеться, и он это предложение передал Мише. И Миша несколько дней это очень бурно обдумывал.

— А вот еще одна цитата из вашей книги.

«Что было бы с Барышниковым, если бы он остался в России?» — спросили как-то Иосифа Бродского, с которым Миша был очень дружен. «Он бы спился», — ответил Бродский.

— Слава богу, этого не произошло. Почему Бродский так говорил?
— Видите ли, поскольку Миша был так не удовлетворен своей жизнью в Ленинграде, в театре, во всем том, что там происходило… А что русский человек делает, когда он жизнью не удовлетворен? Он начинает пить. И, кроме того, у него был такой в это время друг, очень его спаивавший. Может, и от лучших чувств, но тоже по той же самой причине: «Ах, тебе, Миша, плохо? Выпей!» А это очень затягивает.

— Как вы думаете, почему судьба Барышникова так счастливо сложилась на Западе? Скажем, у другого выдающегося танцовщика, Александра Годунова, американская жизнь не удалась.
— Потому что он гений, в отличие от Александра Годунова, который выдающийся танцовщик. Это разные вещи. Александр Годунов, при всей моей к нему любви, при том, что он был красавец, талантливый, он никогда не танцевал, как Барышников. Когда Миша вышел на сцену, дальше не было другой высоты. Он безупречно танцевал и безупречный был актер, чего не скажешь о Саше Годунове.

— Барышников ведь очень разнообразная личность. Я, например, с огромным удивлением обнаружил в нем драматического актера, когда я смотрел спектакль по Кафке «Превращение», где Барышников делал немыслимые вещи, а именно, ходил по потолку. Он изображал насекомого так, что мы действительно верили в то, что человек превратился в многоногое существо. Как это все происходит? Откуда этот драматический талант? Техническая часть балета и драматургическая часть балета, — в каком составе они находятся в таланте Барышникова?
— Я думаю, что балет — в превалирующем большинстве. Но он и актер великолепный. Вы знаете, он всю жизнь, все-таки, танцевал драматические роли, пока не перешел на модерн. И то, в нем всегда что-то играет, несмотря на то, что он уже больше не играет, как играет балетный актер на сцене. И все-таки всю жизнь он играл, танцевал игровые балеты. Это существенно. Он развил этот свой талант, который у него есть.

— Вы много пишете о том, как Барышников перебрался от классического балета к танцу-модерн. Как, а главное — почему свершилась эта эволюция?
— Всю жизнь Миша любил делать то, чего он никогда не делал. Вот он приехал в Америку, посмотрел на этих танцовщиков на Бродвее и сказал: а почему они так могут, а я не могу? Он даже в кино снялся, очень хотел танцевать так, как на Бродвее. Но как-то в этот момент он был еще на вершине своего балетного мастерства, и это так и прошло краем по его биографии. Модерн, он сам как-то мне говорил, что прошло лет десять, прежде чем он привык к этому. Это все-таки совершенно другое искусство, очень не похожее на классический балет для людей, привыкших к классическому балету. Он немножко трудно воспринимается, Миша довольно долго к нему привыкал. Но когда привык, он его полюбил и стал считать, что это такое же искусство, как искусство балета. И когда он почувствовал, что его звездный час заканчивается, а человек он очень честолюбивый и он никогда не мог бы себе позволить, чтобы мы его увидели в том качестве, в каком мы его видели, поскольку человек он творческий, и до сих пор какую-то творческую затею себе придумывает, то тут он решил, что он перейдет в театр модерн. И там он очень изменил американский театр модерн своим появлением. Потому что до прихода Барышникова в театр модерн эти знаменитые шестидесятники считали, что они взяли человека с улицы, и он может танцевать.

— Демократический танец.
— Да, такая идея в противовес профессиональному классическому балету, который требует десяти лет обучения. А Барышников начал приглашать модернистов, того же Марка Мориса к себе в труппу, когда он руководил Американским балетным театром, где были профессионально подготовленные танцовщики. А уж когда они получили в свои руки такого экстра профессионального великого танцовщика, то они, конечно, поменяли свою точку зрения. У них, между прочим, сейчас в труппе не классически образованные танцовщики, но это уже танцовщики, которые много чего умеют делать.

— Слава Барышникова невообразима. Говоря об этом, вы приводите следующий отрывок из Довлатова.

Недавно я зашел в хозяйственную лавку около Квинс-бульвара в Нью-Йорке. И увидел на стене громадный портрет Михаила Барышникова. Одно изображение, без подписи... И вдруг я понял, что такое слава! Что такое настоящая мировая известность.
Я думаю, слава — это когда твое изображение можно повесить в хозяйственной лавке. И быть уверенным, что всем оно знакомо. И что удивленных взглядов — не будет.
Причем не в фойе оперного театра. Не в редакции модного журнала. А именно — в хозяйственной лавке...
Такой известностью в Соединенных Штатах пользуются лишь Мохаммед Али, Рейган и Барышников...

— Понятно, что Сергей был прав: Барышников — самый знаменитый русский человек в Америке. Кстати, сам Довлатов рассказывал забавную историю по этому поводу. Однажды пригласили Барышникова, Алешковскго и Довлатова выступить в одном университете. И когда они приехал туда, то выяснилось, что конная полиция нужна, чтобы оградить здание от поклонников. На что Алешковский сказал: «Любят, все-таки, русскую литературу!»
— А мне еще знаете, что Довлатов рассказывал? Что когда кончилось заседание, то на сцену кинулись поклонники Барышникова. И одна разодрала у себя на груди платье и сказала: «Миша, распишись мне здесь». Ему пришлось (представляете довлатовский рост, а Миша, все-таки, человек танцевальный, субтильный), и Довлатов, прикрывая его, дал ему отступить куда-то. И барышни Довлатова били сумочками по лицу. Но он, таким образом, прикрыл отступление.

— Барышников приезжал в Ригу, в Латвию, но никогда не был в новой России. Почему, как вы думаете?
— Это сложный вопрос. Все, что я сейчас скажу, это моя точка зрения. Это тот вопрос, который я никогда Барышникову не задавала. Так же, как он никогда мне не рассказывал, как он бежал, так я никогда его не спрашивала, почему он не хочет ехать в Россию. Моя тока зрения, что в свое время этот побег был для него таким болезненным и где-то так ранил его в сердце, что он боится поднять со дна все то, что там, на дне, давно упаковано. Это, во-первых. Во-вторых, представляете себе (сейчас, наверное, это уже не так), но еще не так давно приезжает Барышников в Ленинград. На него кидается весь Ленинград. То, что он ненавидит. Он ненавидит публичную известность. И тут он не может просто приехать к своим друзьям домой, походить по Ленинграду. Его, поверьте мне, в Ленинграде тоже будут узнавать на улице. Пусть не все, но очень многие. Ему этого очень не хочется.

— Тут тоже можно провести параллель с Бродским. И, вообще, у них в жизни очень много общего. Когда Бродского спрашивали, почему он не приезжает, то Бродский сказал: «Есть смысл приезжать на место преступления — там могут быть деньги зарыты. Но на место любви приезжать точно незачем».
— Я думаю, вы абсолютно правы, и это то самое, что удерживает Барышникова от поездки. Там слишком было много любви оставлено, разрыв был слишком болезненный. И это все не умирает и никогда не умрет в сердце каждого из нас.

— Нина, сам Барышников видел эту книгу?
— Да.

— И что сказал?
— Мне он не сказал ничего. Он видел ее без меня. То, что он по этому поводу ничего мне не сказал, это хорошо.