Царь не отвечал за незавоз гвоздей в сельпо или развод жэковского сантехника. Генсек же представлял партию, которая для того и свергла царя, чтобы гвоздей хватало на любой голгофе. Теоретически считалось, что до определённого уровня – не выше райкома – критика всё-таки допустима. На практике, однако, даже сантехника следовало критиковать не за протекающий кран или пьянство, а за неповиновение всё тому же райкому. Конструктивная критика напоминала: всё зло от непослушания советской власти. Прочая критика была неконструктивным критиканством.
Система была выгодна генсекам, но намного выгоднее, между прочим, она была сантехникам и всем халтурщикам. То есть, почти всем.
Возможность критиковать всех и вся справедливо сочли концом советской системы. Несправедливо другое: считать такую возможность демократией. Постсоветская Россия изобилует критикой, но не демократией. Более того: никто с таким удовольствием не критикует правительство как премьер-министр, и российский президент горячо осуждает плоды деятельности той самой власти, которую он сам насадил и поливает. Чем меньше возможностей у правозащитников рассказать про беззакония, творящиеся российскими властями, тем чаще рассказывают об оборотнях в погонах, о взяточниках в кабинетах, о врачах без совести вполне покорные этим самым властям газеты.
Новые жители Кремля открыли необычную возможность: одни царствуют, потому что ни за что не отвечают, другие царствуют, потому что отвечают за всё, а слаще всего царствуют те, кто заставляет отвечать других. Советская власть была легитимна на фоне грехов царской власти, постсоветская власть законна на фоне грехов своих подданных. Самокритика напоминает, что вертикаль власти лечится только ещё большей вертикалью. Поэтому постсоветская власть, при всей своей любви к глянцу-шманцу, поощряет такую разухабистую критику в собственный адрес, на какую правозащитники никогда бы не решились.
У советской власти, по словам поэта, могучий орган безопасности был скрыт фиговым листком. Постсоветская власть фиговый листок позолотила, украсила малахитом, лакированными двуглавыми орлами, и – отодвинула в сторону.
Орган оказался не столько могучим, сколько ненасытным и опасным. Ну и что? От рассказов о коррупции, произволе и бардаке в правоохранительных органах очень большая польза: обыватель трепещет. Отец такой власти – злой следователь, а мама – следователь добрый. Правозащитник описывает пороки государственной власти, чтобы исправить власть, правительство описывает свои пороки, чтобы никто не смел его исправлять. Правозащитник пугает грехами власти, потому что сам – не боится. А власть, расписывая, какие у неё неуправляемые палачи, как раз боится. Иначе бы била без предупреждения. Следовательно, у демократии в России неплохой шанс: чёрт, который сам себя размалёвывает – не самый страшный.
