Петербургское издательство Ивана Лимбаха выпустило книгу рассказов Эдуарда Кочергина «Ангелова кукла. Рассказы рисовального человека». Это рассказы, посвященные «опущенным», как говорит Кочергин, людям 40-60 годов прошлого века. Первое издание появилось три года назад и стало бестселлером.
Поскольку не каждый, даже театральный человек, знал до этого, что выдающийся, практически легендарный сценограф, народный художник России, лауреат государственных премий, действительный член Академии Художеств, главный художник БДТ и так далее, и так далее, Эдуард Степанович Кочергин, один из образованнейших людей нашего времени, был «затырщиком». Кто не знает – приемщиком «тыренного» — краденного. Что он, воспитанник детприемников военных лет имени Лаврентия Павловича Берии, просивший у портрета поляка Дзержинского, чтобы тот вернул ему его польскую матку Броню и брата Фелю, множество раз пытался сбежать в родной Ленинград, откуда его, сына репрессированных родителей, опять сдавали на хранение Лаврентию Павловичу. Что первой в его жизни кражей была кража карандашей, что он был беспризорником, «скачком». Маленький, худой, прятался по верхним полкам вагонов и соскакивал с идущего поезда вместе с краденым. Отчего имеет давно поврежденную спину. Что первым его художественным промыслом были наколки великого вождя на плечах и грудях воров в законе, а наколкам научил его в детприемнике помхоз Томас Карлович Японамать, когда-то продавший в японском плену свое белое тело традиционной татуировальной школе.
По «Усатому» нельзя было бить. И, может быть, это, самое первое художественное умение (Кочергин выколол восемью иголками семерых «Усатых») и спасло жизнь будущего академика Кочергина, сохранив его для нашего театрального искусства. Уже сделавшись художником Кочергин прошел весь север – вологотчину, архангельские деревни, его здоровье спасала новгородская бабка Бабалиха Нюхолка. И от этих походов — его замечательное знание основ российской материальной культуры.
Но рука Эдуарда Степановича, привыкшая к бумаге и карандашу, стала самостоятельной, самобытной писательской рукой. И, особенно по нынешнему изданию, видно, как из рассказчика он стал именно писателем. Говорит писатель и историк Яков Гордин: «Это удивительная книга, ни на что не похожая из того, что встречается нам вокруг сейчас. Можно искать корни традиции – Лесков, отчасти, Платонов с его необыкновенным миром. Это книга о нечеловеческой жестокости жизни и столько же глубокой доброте жизни. Собственно, из чего и складывается возможность существования этого мира. Поразительно, что уже сравнительно немолодым человеком замечательный художник Кочергин нашел этот удивительный путь, для того, чтобы рассказать, кто же мы такие, в конечном счете, где же мы живем, что с нами было. И, может быть, что с нами будет».
Это не просто рассказы. Глаз «рисовального» человека поразительным образом зафиксировал и досконально запомнил фактуру времени и пространства. Кажется, эта книга — это некое кинослово. Жизнь уже снята внутренней камерой. Теперь бери в руки реальную камеру и снимай. Кроме того, Кочергин, как художник, привык мыслить образно, драматургически, и это перешло в рассказы. В каждом – оригинальный крутой сюжет.
Это и судьба слепого капитана, который зарабатывал по пивным Васильевского острова со своей черной курочкой, и которого хоронили весной 53-го года все ленинградские «обрубки» победившей империи Советов. Это и судьбы питерских проституток, парколенинских «промокашек» – Дашки Ботанической, Екатерины Душистой. На презентации книги звучали песни, которые, как кажется Эдуарду Степановичу, точно соответствуют песенному стилю петербургских «промокашек». Но в рассказах Кочергина важно и другое. Как подать свет на превращенное в страшное месиво лицо молодого безрукого инвалида, который в утреннем вагоне 45-го года целует «лохматыми губами» нежную шею юной девочки (рассказ «Поцелуй»). Как из единственного его уцелевшего глаза катится слеза. Подростку-скачку Кочергину в тот момент казалось, что он слышит звук падающей слезы. Изобразительно, мы попадаем то в мир Брейгеля, то Вермеера. Рассказы художника запечатлели послевоенный российский мир в его «докправде». Но, в отличие от сегодняшних проектов о проститутках и бомжах, создающихся на забаву Садовому кольцу, кочергинский «литературный проект» возвращает отечественному пространству истинные судьбы тех обитателей советского дна, кто и при жизни не имел права голоса. У некоторых, к примеру, не было после войны языка. Они были немыми. Почти у всех не было паспортов. За них сегодня говорит Кочергин. После смерти Сталина Ленинград вычистили. В один день всех «обрубков» свезли в северные монастыри, худо-бедно приспособленные под интернаты, как Василия Петроградского и Горицкого — бедного бывшего моряка, организовавшего в Горицах хор «самоваров» – инвалидов без рук и ног, которых санитарки выносили на солнышко подышать.
Мы живем, не зная своей страны. Туристы, комфортабельно путешествующие на Валаам и в Горицы, не знают, что половина населения этих мест – дети тех самых «самоваров», которых однажды пожалела какая-нибудь одинокая санитарка. То, что фактуру жизни так подробно запомнил глаз молодого художника, мне понятно. Но, ухо! Рассказы написаны удивительным, густым языком, включающим блатной жаргон и театральный сленг, разноголосую, колоритную речь опущенных людей. В книге нет ни одного матерного слова. При этом, Кочергин знает мат как никто, готов читать о мате целые лекции. «Почему так?» — спрашиваю я Эдуарда Степановича. Эдуард Кочергин отвечает: «Мата много в литературе, а я не занимаюсь литературой, я — художник. Это записки случайного человека, который попал в литературу. Поэтому, могу себе позволить. Тем более, что я хорошо ругаюсь матом».
Кочергин как будто написал в рассказах свою биографию, свою жизнь. Но это не вполне так. Настоящий театральный человек. Он написал драматургию судеб, написал эпопею народной жизни. «Россия, кто здесь крайний?» — называется один из северных рассказов Кочергина. Вообще-то, это фраза, услышанная в очереди за водкой. Но это и вопрос всей книги Эдуарда Кочергина. Вопрос стране, где всегда крайний – человек.
