Андрей Шарый: Человек дня Радио Свобода 14 сентября - петербургский поэт Александр Кушнер, сегодня он отмечает свой 70-летний юбилей.
Александр Кушнер - коренной петербуржец, в Ленинграде получил педагогическое образование. Работал школьным учителем, с конца шестидесятых годов - профессиональный литератор. Автор почти двух десятков книг стихов и статей о классической и русской поэзии. Среди самых известных его книг - поэтические сборники «Первое впечатление», «Прямая речь», «Таврический сад», «Кустарник». Главный редактор «Библиотеки поэта» и «Новой библиотеки поэта», лауреат многочисленных профессиональных наград.
О человеке дня Радио Свобода говорит корреспондент нашего радио в Петербурге Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Поэт обязан быть молод и по возможности влюблен - так гласит романтическая традиция, которая к поэтам особенно жестока. Неписанный кодекс чести с давних пор предписывает поэту иметь несчастную любовь, пустой карман, бледное чело. Приветствуются изгнание, лавры непризнанного гения, ранняя смерть. Слава богу, не все поэтические судьбы изготовлены по этому рецепту.
Помню, в 90-е годы, когда литераторы второй культуры вышли из подполья навстречу позднему и часто, но не всегда заслуженному признанию, и опьянении перемен стали раздаваться речи о том, что, мол, если кто не сидел или в кочегарке не работал, то какой же это поэт? Помню, как Александр Кушнер тихо, но внятно, как терпеливый учитель, попытался тогда объяснить в "Литературной газете", что всего этого далеко не достаточно, чтобы стать хорошим поэтом. Я думаю, что сам Кушнер счастливо проскользнул между Сциллой и Харибдой, подстерегавшими пишущих людей советского времени. Он не купился на пряники официозной литературы и не ушел в подполье, где тоже были свои соблазны и скелеты в шкафу.
Но, может быть, самое главное, он не вписался в общемировой романтический штамп и остался самим собой, несмотря на то, что это многих раздражало. Помню, и я когда-то написала на его "Избранное" рецензию, общий смысл которой сводился к тому, как это поэт смеет быть счастливым, причем по пустякам, почему у него нет милого моему сердцу трагического восприятия мира? Я и сейчас так думаю, нет у Кушнера этого трагизма, столь свойственному поэту. Но думаю также и том, что, видимо, таков был высший замысел о нем того, кто вложил ему в руки перо, и что от иной легкой вроде бы строки Кушнера - "я чокнутый, как рюмочка в буфете", например, - мир вдруг начинает так звенеть, так опасно накреняться, что многие трагические тома, как говорится, отдыхают. Мир Кушнера накреняется, но не падает, потому что поэт принимает его с каждым камушком, муравьем, цветком. И со всем злом, разумеется. Никаких истерических возвратов билета Творцу. Сам он пишет об этом так:
"Ты же выбрал земные соцветия
И огонь белокрылый дневной,
Так сиди ж, оставайся в ответе
За все слезы, весь ужас земной".
Александр Кушнер принимает этот мир, и поэтому, без сомнения, поэт и сегодня молод и влюблен.
