Владимир Кара-Мурза: Сегодня исполнилось сто лет со дня рождения Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. У нас в студии протоирей Михаил Ардов, автор книги о Шостаковиче в воспоминаниях его детей, детей композитора и самого автора. Давайте начнем с обычного вопроса в таких случаях: когда вы познакомились с сегодняшним юбиляром?
Михаил Ардов
Но вот я помню, как в 56 году мы поехали на юг на машине. Машина принадлежала Дмитрию Дмитриевичу, за рулем сидел его будущий зять, внук Корнея Ивановича Чуковского Евгений Борисович Чуковский, рядом с ним сидела его тогдашняя невеста Галина Дмитриевна, сзади сидел Максим Шостакович, наш приятель и теперь писатель Андрей Кучаев и я. И вот там мы, поскольку мы доехали до Крыма, побывали в двух местах, я все время естественно общался с Галей и с Максимом. И из их рассказов я понял, что Дмитрий Дмитриевич совершенно другой, что ему свойственен юмор, что ему свойственна любовь к детям и всякие такие вещи. Вот тогда мой интерес очень усилился к его личности. И потом получилось так, что мы повзрослели и не очень много общались. Я стал священником, Максим Дмитриевич, о чем мы может быть и поговорим, остался на Западе во время гастролей. По светским временам я считал, что мы с Максимом больше никогда не увидимся. Все эти, так же было, когда Бродский уезжал, я считал, что больше не увидимся. Но в 93 году Максим мне позвонил домой и пригласил меня в Америку. Я не к нему поехал, я поехал по церковным делам, но он узнал, что я там, он приехал, примчался буквально на машине, забрал от моего друга протоирея Шишкова, забрал меня к себе и так возобновилась наша с ним дружба.
И вот тут очень важный момент: 93 год, у нас книги многие не были изданы, а у Максима была в Америке очень хорошая библиотека. Я схватил, более всего меня поразила книга, которая была издана здесь, только я ее не видел. Это книга Исаака Давыдовича Гликмана, ближайшего друга Шостаковича, называется «Письма к другу», где письма Шостаковича за несколько десятилетий. Я их прочел просто не отрываясь, и тут мой интерес стал совсем, потому что тут уже был такой материал человеческий, поразительный. И с 94 года я стал уговаривать Максима и Галину рассказать мне об отце с тем, чтобы я мог написать такую книгу и объяснить людям, что был за человек Шостакович. Какой он был музыкант, какой он был гений, какой он был пианист - это тома и тома. Есть внешние факты биографии, все это сказано и пересказано. А вот какой он был человек, как он водку пил, как к собакам относился, как к кошкам. Вот это где-то по крохам было. И в конце концов я их уговорил, и мы эту книжку сделали. Она вышла в «Новом мире» по-русски, потом по-японски, теперь по-английски, сейчас по-гречески, сейчас выходит к столетию по-испански.
Владимир Кара-Мурза: Поэт Евгений Евтушенко считает, что во всех смыслах вырос в эпоху Шостаковича.
Евгений Евтушенко: Шостаковича «Ленинградская симфония» сыграла огромную роль в жизни моей. Я помню, как я впервые услышал ее исполнение, доносящееся из осажденного нацистами Ленинграда, на улице слушали на станции Зима. А потом, конечно, Шостакович оказал мне невероятную поддержку, когда я был атакован за стихотворение «Бабий яр». Тяжелую он эпоху прожил. Но в общем и сам Шостакович говорил, что он сломленный человек. Он был надломленный человек, но не был сломленным. Во всяком случае, он под давлением совершал какие-то поступки, которые ему самому были глубоко отвратительны, за это все Шостакович каялся своими же произведениями.
Михаил Ардов: Евгений Александрович Евтушенко сказал… Тут можно много сказать. Во-первых, историю с «Бабьим яром» несколько односторонне он рассказал. Потому что «Бабий яр» является, текст «Бабьего яра» является текстом симфонии Шостаковича. И нападки были не только на стихотворение, потом из-за этого стихотворения симфонию меньше исполняли. Они гонениям подверглись. Надо сказать, что из-за того, что Дмитрий Дмитриевич выбрал Евтушенко, очень многие люди, я не буду называть фамилии, но такие интеллигентные, любители поэзии, которые недолюбливали Евтушенко за некоторую суетность и политизированность, это шестидесятники. Я их и в те времена не жаловал. Ахматова про них говорила: эстрада их породила, она их и погубит. Но, тем не менее, понимаете, там музыка была превосходная. Шостакович не мог писать плохой музыки, он был гений. Например, он писал всю жизнь музыку к фильмам и в некоторых случаях, у меня даже есть письмо, в письме Гликману он пишет, что ему это трудно, ему неприятно. Но он писал изумительную музыку к фильмам, он не мог писать плохую музыку - это музыка все равно гения. Уж какая-то была совершенно дурацкая, можно сказать по-русски, картина «Овод» в свое время советская, и изумительная музыка.
Владимир Кара-Мурза: «Падение Берлина».
Михаил Ардов: А «Гамлет» Козинцева – это тоже прекрасная музыка. Теперь мне хочется сразу сказать, что он был надломлен. Вот тут Евгений Александрович сказал абсолютно то, что нужно. Шостакович не был сломлен, но он был надломлен. При этом первый раз, когда его подвергли чудовищному поношению - это был 36 год, когда лично по приказу Сталина, который пришел на представление «Леди Макбет Мценского уезда», по его распоряжению была чудовищная статья в «Правде» под называние «Сумбур место музыки», Дмитрий Дмитриевич не покаялся, хотя его поливали грязью, какие-то были собрания Союза писателей, где даже Олеша каялся за то, что эму эта опера нравилась. Дмитрий Дмитриевич не покаялся тогда. А вот уже в 48 году, когда была страшное постановление об опере Мурадели «Великая дружба», тут они его заставили каяться. И дальше они его действительно запугали.
Например, Зощенко, с которым они обращались также чудовищно, они его просто убили творчески. Потому что после 46 года, когда он возобновил свое писание, что-то печатали в журналах, но это был уже не прежний Зощенко. А Шостакович, хотя он подписывал какие-то письма, его вынуждали, и мало того в 60 году, как он сам выражался, загнали в партию, тем не менее, он творчески не стал хуже. И вот я должен сказать, у меня в книге написано, это слова Максима Шостаковича, что самое лучшее, что было сказано о нем, было сказано 14 августа 1975 года над его гробом. Георгий Васильевич Свиридов, один из лучших и любимейших его учеников, говорил. Дальше цитата из Свиридова: «Мягкий, уступчивый, подчас нерешительный в бытовых делах этот человек в главном своем, в сокровенной сущности своей был тверд как камень. Его целеустремленность была ни с чем несравнима». Он действительно умирал от рака, у него было чудовищное заболевание очень редкое - у него отказывала рука и нога, но он буквально до последних дней писал музыку и какую музыку. И для того, чтобы закончить эту тему, в 1936 году после того, что с ним выделывали в советской прессе в сталинской, в Советском Союзе, записана его такая фраза, он сказал: «Если мне отрубят обе руки, я возьму перо в зубы и все равно буду писать музыку». Вот это его кредо художническое.
Владимир Кара-Мурза: Писатель и историк Рой Медведев считает Шостаковича крайне противоречивой фигурой.
Рой Медведев: Шостакович в политическом плане, конечно, был очень зависимым человеком, но в музыке он был человеком совершенно самостоятельным, он никогда, например, диссидентам 60 годов, я просто знаю это фактически, к нему когда обращались за подписями против реабилитации Сталина, то композиторы никто не подписывал, ни Шостакович, ни Кобалевский, никто. Я не осуждаю. Музыканту нужен оркестр, музыканту нужно обязательно выступать. Писатель может писать и в стол класть свои произведения, он более автономен, он более независим. Шостакович даже подписал, осудил Сахарова в коллективном письме - это бросалось в глаза. Шостакович, великий композитор подписал письмо против академика Сахарова. Он был даже заместителем председателя Союза композиторов долгое время, а это статусная номенклатурная должность.
Михаил Ардов: Должен если не опровергнуть, то предыдущего оратора несколько дополнить. Дмитрия Дмитриевича Шостаковича в 60 году действительно загнали в партию. Максим вспоминал, что он два раза видел отца плачущим. Один раз это было, когда умерла его первая жена, мать Максима и Галины, а второй раз, когда он вызвал обоих в кабинет и сказал: «Меня загнали в партию», и заплакал. Но противоречивость в нем была действительно. Но противоречивость вот в чем заключалась: он был истинный русский интеллигент. И поэтому естественно ему была свойственна левизна, как всей русской интеллигенции, в особенности в 20 и 30 годы. И для очень многих из них, естественно, они недооценивали, они не понимали, что Сталин и его приспешники просто банда. Они считали, что какие-то перегибы, что все может наладиться. Сколько мы знаем таких людей и писателей, и особенно западных. Но на самом деле он всему цену знал.
Тот же Гликман вспоминает, что он, когда они посетили могилу Зощенко в какую-то годовщину, есть фотография – Гликман и Шостакович стоят у могилы Зощенко, и Гликман свидетельствовал, что Дмитрий Дмитриевич сказал, что ему, конечно, очень жалко, но как хорошо, что он пережил своих палачей Сталина и Жданова. И чтобы с этой темы, по крайней мере, ее закруглить, может быть не завершить, я хочу отвлечь три минуты о том, как Шостакович на самом деле относился к советской власти и к чудовищной безвкусице, к ужасной аляповатости всей этой жизни и в особенности пропаганды, можно судить. Это письмо Гликману, датированное 27 февраля 1957 года. Дмитрий Дмитриевич был на гастролях, очевидно, в Одессе. Дальше я читаю это письмо: «Дорогой Исаак Давыдович! Приехал я в Одессу в день всенародного праздника 40-летия Советской Украины. Сегодня утром я вышел на улицу. Ты, конечно, сам понимаешь, что усидеть дома в такой день нельзя. Несмотря на пасмурную туманную погоду, вся Одесса вышла на улицу. Всюду портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, а также т.т. А. И. Беляева, Л. И. Брежнева, Н. А. Булганина, К. Е. Ворошилова, Н. Г. Игнатова, А. П. Кириленко, Ф. Р. Козлова, О. В. Куусинена, А. И. Микояна, Н. А. Мухитдинова, М. А. Суслова, Е. А. Фурцевой, Н. С. Хрущева, Н. М. Шверника, А. А. Аристова, П. А. Поспелова, Я. Э. Калнберзина, А. И. Кириченко, А. Н. Косыгина, К. Т. Мазурова, В. П. Мжаванадзе, М. Г. Первухина, Н. Т. Кальченко.
Всюду флаги, призывы, транспаранты. Кругом радостные, сияющие русские, украинские, еврейские лица. То тут, то там слышатся приветственные возгласы в честь великого знамени Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, а также в честь т.т. А. И. Беляева, Л. И. Брежнева, Н. А. Булганина, К. Е. Ворошилова, Н. Г. Игнатова, А. И. Кириченко, Ф. Р. Козлова, О. В. Куусинена, А. И. Микояна, Н. А. Мухитдинова, М. А. Суслова, Е. А. Фурцевой, Н. С. Хрущева, Н. М. Шверника, А. А. Аристова, П. А. Поспелова, Я. Э. Калнберзина, А. П. Кириленко, А. Н. Косыгина, К. Т. Мазурова, В. П. Мжаванадзе, М. Г. Первухина, Н. Т. Кальченко.
Всюду слышна русская, украинская речь. Порой слышится зарубежная речь представителей прогрессивного человечества, приехавших в Одессу поздравить одесситов с великим праздником. Погулял я и, не в силах сдержать свою радость, вернулся в гостиницу и решил описать, как мог, всенародный праздник в Одессе.
Не суди строго.
Крепко целую.
Д. Шостакович».
По-моему, это не хуже, чем у самого Зощенко.
Владимир Кара-Мурза: Народный артист России Михаил Козаков сохранил теплые воспоминания о Шостаковиче.
Михаил Козаков: Дмитрий Дмитриевич Шостакович, которого я немножко знал по Комарово, где он жил, и я там с родителями жил, даже в волейбол вместе играли. Он приходил на волейбольную площадку. Потом я его видел, когда была премьера 15 симфонии, которую дирижировал его сын Максим. И потом пришли к ним домой даже. Так вот он может быть последний гений музыки 20 столетия. Он был всеобъемлющий композитор – трагический, лирический, парадоксальный. И правильно его назвали композитор 21 века, а может быть и 22 века, в общем, композитором всегда.
Михаил Ардов: Тут с Михаилом Михайловичем трудно не согласиться. Я недавно читал статью в газете, где написано, что представители модернистской так называемой музыки в 75 году, даже не будем называть фамилии некоторых композиторов, они даже некоторые не явились на похороны Шостаковича, хотя это действительно была впечатляющая церемония. Потому что они полагали, эти люди, что музыка Шостаковича устарела и через некоторое время будет звучать музыка в их ключе, как они писали. Но, увы, как мы видим, совершенно пророчество не оправдалось. Потому что музыка Шостаковича играется во всем мире и, мне кажется, все больше и больше. Потому что ведь Шостакович обладает, я не очень музыкальный человек, хотя музыку Шостаковича я знаю и люблю, но музыку Шостаковича можно определить буквально с трех-четырех нот. Потому что это напряжение, эта интонация совершенно узнаваемая. И действительно, теперь мы живем в 21 веке, но в 20 век в музыке были, конечно, другие великие композиторы как Прокофьев, Стравинский, но, мне кажется, Шостакович это и есть, если говорить - музыка 20 века, я бы сказал - Шостакович, слушая Шостаковича, вы поймете, что такой был 20 век.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос от москвича Эмиля Викторовича.
Слушатель: Добрый вечер, господа. У меня вопрос к отцу Михаилу вот какого свойства: в этом же году так же 250-летие со дня рождения Моцарта. Так вот, когда я слушаю 20 концерт ре-минорный Моцарта, я ощущаю, как будто ангел пролетает. А вот когда я слушаю концерт Шостаковича для фортепиано с оркестром с солирующей трубой у меня такое впечатление, что где-то мелкий бес хихикает. Так вот мне кажется, что Моцарт намного ближе к Богу, чем Шостакович.
Михаил Ардов: Ну давайте вот как, я эту тему не хотел задевать, но коль скоро вы сами, я вам скажу так тогда, что все вообще светское искусство, в том числе и поэзия самая лучшая, все в какой-то мере демонично, и в том числе музыка масона Моцарта. Но мы дожили до таких печальных… И вообще светское искусство было во все времена враждебно христианству. Но мы с вами дожили до таких печальных времен, когда гармоничное искусство, которое не является диссонирующим, в музыке это не так явно, а вот в живописи, в театре оно является союзником христианства, и в том числе музыка Шостаковича.
Владимир Кара-Мурза: Юрий Белявский, главный редактор газеты «Культура», отдает дань масштабу личности Шостаковича.
Юрий Белявский: Я младший современник Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, но то, что он был абсолютный музыкальный гений и то, что он оставил огромное музыкальное наследие, мне кажется, что может быть это произошло не благодаря, а вопреки советской власти, но несомненно, что он реализовался, что называется, по максимуму. Дай бог кому-нибудь из современных композиторов реализоваться в той же мере, в которой реализовался Шостакович.
Михаил Ардов: Тут трудно не согласиться, потому что Дмитрий Дмитриевич написал 15 симфоний, 15 квартетов и так далее, не считая прочих всяких сочинений. Кстати, то, что он писал и для кино и так далее. Но нельзя забывать, что он был действительно, Шостакович был сгусток нервов. Он был так тонко организован, что, безусловно, безобразия и унизительность советской жизни, в которой ему пришлось существовать, не могли не действовать на него самым страшным образом. Ведь заметим, что у него была арестована и выслана сестра, его зять, барон, был убит. Родители его жены были арестованы. Он ходил по тонкому льду. И я почти уверен, что его бы безусловно арестовали. Я думаю, были такие моменты, очевидно, за ним наблюдал лично Сталин. Сейчас мне стало ясно, вышел такой том об Ахматовой профессора Романа Тименчика «Анна Ахматова в 60 годы», там есть письмо Абакумова, министра госбезопасности, Сталину о необходимости арестовать поэтессу Ахматову, июнь 50 года. В этом письме есть ссылки на признательные показания бывшего мужа Ахматовой Пунина и ее сына Льва Николаевича Гумилева. Понятно, что это выбитые показания, я их в данном случае не сужу. Но Сталин почему-то, как мы понимаем, не наложил резолюцию, чтобы ее арестовали. Думаю, примерно это же было и с Шостаковичем, с тем же Зощенко. Сталин зорко надзирал. Мандельштам погиб, потому что он написал эпиграмму, и Сталин не мог забыть. Он за такими персонажами просто наблюдал. Но ведь, тем не менее, он все время ходил под ножом гильотины. Соответственно, если бы он жил не в таких страшных условиях нравственных, я думаю, что, во-первых, и болезнь не развилась. Здесь лежит моя книга, посмотрите, в последние годы абсолютно трагическое лицо, трагическая маска. Потому что жизнь его со всеми болезнями, со всеми заботами. Зачем его загнал Хрущев в партию? Чтобы он стал руководителем, тут ошибается Медведев, что он был первым секретарем Союза композиторов РСФСР, один из секретарей СССР. Он был человек поразительный, он был абсолютно исполнителен и абсолютно человек долга, и он массе людей помогал, он этим занимался, приходил, помогал. Даже если бы это на него не навесили в 60 году, опять-таки он больше написал. Его делали депутатом много раз многих созывов Верховного совета РСФСР от Ленинграда. И там у него была приемная, он принимал население. Он ужасно жаловался, потому что все главным образом приходили с жилищными проблемами. Он говорил: «Ну хотя бы у меня была одна квартира в год, которую я бы мог кому-нибудь дать, а так только разговоры для бедных, никакой реальной власти, а время отнимается». Кстати, я не знаю, наверное, он не подписывал каких-то писем, а его вынуждали, говорили - мы вас подпишем. Но я прекрасно помню, когда арестовали Бродского, это был 62 год, Ахматова пригласила в дом моих родителей, где она жила, Дмитрия Дмитриевича Шостаковича как депутата именно от Ленинграда, чтобы он похлопотал за Бродского. И он согласился, он какие-то шаги предпринимал. Другое дело, что это не решалось на том уровне, на который мог повлиять Шостакович, но, тем не менее, он выразил готовность вступиться и это было на моих глазах.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос из Санкт-Петербурга от радиослушателя Александра.
Слушатель: Здравствуйте. Вы несколько раз обронили, что Шостакович был гением. Я, к сожалению, мало разбираюсь в его произведениях, но я отлично знаю, что все великие люди немножечко сумасшедшие или, помягче сказать, со странностями. Вот какие странности были у Шостаковича, если вы замечали, или их не было?
Михаил Ардов: Я уже, кажется, говорил, как вспоминает его дочь Галина, это мной записано и опубликовано, что ее бабушка, мать Дмитрия Дмитриевича Шостаковича была очень гостеприимным человеком, у нее был открытый дом, она с массой людей дружила, вообще у нее был чуть ли не проходной двор. В частности, хорошо проявлялось, когда у нее на квартире встречались Шостакович и Зощенко, и когда с Зощенко произошло несчастье в 66 году, то она, будучи активным человеком, она собирала для него помощь, деньги собирала, потому что Зощенко был на грани нищеты, его вытолкнули из советской жизни. А Дмитрий Дмитриевич, при посторонних людях он закрывался как раковина. Например, вспоминает Галина, что, предположим, обед, Шостакович приглашает Хачатуряна с женой, своего приятеля с женой на обед. Но всем известно, и Хачатуряну известно, что это не значит, что можно будет после обеда сидеть целый вечер. Обед в 4 часа, в 6 часов все понимают, что надо уходить. Больше всего он боялся стоящих в прихожей гостей и так далее. У него был такой узкий мир, куда он впускал только самых близких членов своей семьи и еще каких-то избранных друзей вроде Гликмана. Я даже не знаю, кто был так близок. Я с ним, можно сказать, много лет встречался, но двух слов толком не произнес.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем Георгия, радиослушателя из Санкт-Петербурга.
Слушатель: Здравствуйте. Кстати, у меня тоже есть в памяти приятный частный случай, показывающий, что Дмитрий Дмитриевич действительно любил детей и имел действительно доброе сердце. Мы жили на Поварском переулке, а параллельно был Дмитровский переулок, где жили Шостаковичи. Мать моя была знакома с семьей по фамилии Линдас, и вот неожиданно эти Линдасы передали нам пакет белья, трем детям и одна мать у нас была, пакет большой от Дмитрия Дмитриевича. Совершенно незнакомы мы лично с ним были. Вот такое у него было сердце. Это в войну было.
Михаил Ардов: У меня в моей книге, я в предисловии написал такие слова, что я очень много занимался, я читал о Шостаковиче, беседовал и мой вывод такой: если бы меня спросили, например, хотя я знал Ахматову, был знаком с Пастернаком, но если бы меня спросили, что был ли я знаком с гением, истинным гением всемирного масштаба, я бы сказал – да, я был знаком с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем. Потом если бы меня спросили, видел ли я когда-нибудь, знал ли я русского интеллигента в самом классическом виде до мозга костей? Я бы сказал: да, я был знаком с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем. Он был абсолютно русский интеллигент в самом идеальном смысле. Поэтому он, безусловно, не мог не быть недобрым и неотзывчивым. Вот у меня записан момент, когда в послевоенные годы в Комарово маленький Максим Шостакович видит, что Дмитрий Дмитриевич давал хлеб пленному немцу, который там работал. Максим смотрел на него с ужасом, потому что это как же так, детей воспитывали, что это фашист, оккупант и так далее. Дмитрий Дмитриевич ему объяснил, что он такой же, его просто пригнали, у него в Германии может быть такие дети как ты и Галя есть, его надо кормить, надо ему помогать. Это абсолютно проявление. Мало того, я не очень давно, этого в моей книжке нет, я видел по телевизору, Мстислав Леопольдович Ростропович рассказывал, что однажды они шли по какому-то вокзалу с Шостаковичем то ли в Москве, то ли в Питере, там были такие несчастные люди, то, что теперь называется бомжи. И Шостакович, просто он не мог на них смотреть, у него слезы были на глазах, страдание было на лице, настолько он сострадал вот этим людям.
Владимир Кара-Мурза: Гавриил Попов, президент Российского вольного экономического общества, видит в судьбе Шостаковича проблему взаимоотношения интеллигенции и власти.
Гавриил Попов: Это для меня очень серьезный вопрос, он касается не только Шостаковича, но и значительного слоя русской интеллигенции, которая приняла решение сотрудничать с советской властью. Наиболее наглядно и хорошо нюансы этой проблемы рассмотрел Гранин в фильме «Зубр» про Тимофеева-Ресовского. У Шостаковича была более счастливая судьба, чем у Ресовского, но проблема одна и та же. Русская интеллигенция, которая решилась начать работать с советской властью, позволила ей просуществовать почти сто лет. И только благодаря этой интеллигенции эта власть могла существовать, потому что она ей дала культуру и все остальное. Насколько была права русская интеллигенция, не знаю.
Михаил Ардов: Это действительно очень существенное рассуждение. Но я только бы начал тогда, наверное, с более ранних времен. Именно русская интеллигенция и погубила Российскую империю, Россию. Она в общем-то неплохо существовала в Российской империи, но она всегда фрондировала, собственно говоря, русская интеллигенция пилила тот сук, на котором она сидела. В конце концов, она растлевала народ, она соответствующим образом записывалась в эти партии. И безусловно, болезнь левизны русской интеллигенции существовала. И Шостакович, не забудем, что дед его вообще был ссыльный поляк и Шостакович, дышавший этой, который рос в атмосфере 20 и 30 годов, когда бандитская сущность большевизма отнюдь не всем была ясна, разумеется, не мог не вдохнуть этого. Повторяю, что он был интеллигент со всеми положительными свойствами. Русская интеллигенция в лучших своих представителях – это безрелигиозные верующие. У них просто ложная была вера, вера в прогресс, вера в то, что люди, как утверждали, что человек по природе добр, только социальные условия ему мешают, а не греховность, как считает христианство и так далее. И конечно, он не мог это до определенной степени не разделять. Но я думаю, что, судя по таким письмам и теперь, например, существует такая работа Соломона Волкова, я ее, честно говоря, не читал, что Шостакович и Сталин.
Сталин действительно, я уже об этом говорил, известно, что в 48 году после постановления о «Великой дружбе» Мурадели Шостаковичу запретили исполнять все его симфонии, выгнали из консерватории и открепили от кремлевской больницы. И вдруг ему позвонил сам Сталин, попросил его поехать в Америку для того, чтобы какая-то борьба за мир или что-то в этом роде, деятели культуры. На что Шостакович сказал, что он не может ехать, потому что его все произведения запрещены. И в тот же день они сразу стали разрешены, эти произведения. Мало того, сразу позвонили из кремлевской поликлиники и потребовали, чтобы вся семья Шостаковичей немедленно явилась, они будут их исследовать. Кстати сказать, сам Шостакович обычно таких вещей не рассказывал. Но в той делегации вместе с ним был Александр Фадеев, а мой отец с ним дружил и именно от Фадеева мой отец знал, а я это слышал неоднократно от него, некоторые детали той поездки. В Америке эту делегацию советских лиц называли «Дмитрий Дмитриевич Шостакович и сопровождающие его лица» – это первое.
Второе, такая там была история: Шостакович зашел в какую-то аптеку купить аспирин. Сколько-то он задержался, еще что-то смотрел. Когда он выходил из аптеки, он увидел, что на витрине уже ставится такая надпись, что «в нашей аптеке покупает Шостакович». Кроме того есть еще очень занятный момент. Незадолго до того, как там бывала делегация и Шостакович, произошел страшный скандал по тем временам, в особенности при жизни Сталина. Была такая учительница по фамилии Касьянкина, она преподавала в школе при советском посольстве, и она решила остаться в Америке. Она об этом заявила. Советские дипломаты, можете себе представить, что это были за дипломаты, они ее заперли в каком-то помещении посольства на пятом или четвертом этаже. Американцы, узнав об этом, подошли, растянули одеяло, и эта Касьянкина выпрыгнула из окна на это одеяло, так в Америке и осталась. Так вот Шостаковичу время от времени кричали: «Шости, прыгай вниз как Касьянкина». Но надо сказать, что Дмитрий Дмитриевич, естественно, и помыслить о таком не мог. Мы помним, как было с невозвращенцами в брежневские времена, тут просто все родственники пошли бы в лагерь и детей бы отдали в детский дом. Кроме того, для человека такого масштаба вот так вдруг все разорвать и все начинать с начала - это тоже. Для него, я думаю, такого соблазна не существовало. Но за границу он ездить не любил, потому что все время приходилось недоговаривать, приходилось привирать.
Кроме того, я тут излагаю такую историю, была в 50, чуть ли не при жизни Сталина, еще Молотов был у власти. Шостакович был в Германии, а там, по-моему, было 200 лет, какой-то юбилей Баха и пришли к нему в отель, где он жил, какие-то музыканты и предложили купить роскошный альбом, посвященный Баху, который стоил заведомо огромные деньги, потому что выручка с продажи этого альбому шла на помощь бедным, неимущим музыкантам. Им же в голову не могло придти, что как советский человек у него нет свободных денег. Он сказал, что он возьмет, деньги отдаст позже. Он побежал в советское посольство, раздобыл у кого-то взаймы эти деньги и заплатил за этот альбом. А потом, вернувшись в Советский Союз, он сказал чуть ли не Молотову, что он больше не поедет, потому что он не может сам так позориться и позорить свою великую страну, когда он не может совершить благотворительный мелкий поступок.
Владимир Кара-Мурза: Писатель Даниил Гранин отмечает конечное торжество Шостаковича над временем.
Даниил Гранин: Шостакович натура чрезвычайно нервная, впечатлительная и очень болезненно он реагировал на все то, что происходило вокруг него. Но дело не в этом даже, а дело в том, что Шостакович - это чудо в том смысле, как он сумел, несмотря на всю подлость тоталитарного режима по отношению к нему, несмотря на критику несправедливую и тенденциозную, несмотря на это, как он сумел устоять и писать и работать вопреки всей этой обстановке. Причем это обстановка не просто местной музыкальной критики, а это шло от самого Сталина. Это, конечно, надо было обладать не столько характером, сколько ему помогала его гениальность, его призвание, его то высшее предназначение, которое он в себе чувствовал.
Михаил Ардов: Совершенно правильно, конечно, говорит Гранин. Шостакович был учителем и пестовал молодых композиторов. Он очень радовался чужому творчеству, увлекался, помогал. И у него был один принцип: не надо писать музыку, если ты можешь ее не писать. Сам он не мог не писать музыку, она в нем звучала. И ведь ему рояль практически не нужен. Он писал 8 симфонию в ивановском Доме творчества, там пианино поставили, но он сидел и писал ноты. Потому что вся эта музыка была у него в душе, в голове. При этом были паузы, они иногда не писал музыку, а потом опять. Это, кстати, и с поэтами так же, Ахматова и Пастернак замолкали на какое-то время. Но он не мог не писать музыку. И действительно слова Свиридова, которые я сказал в начале передачи, что в своем главном он был абсолютно непобедим. Отруби две руки, он возьмет в зубы и будет писать свою музыку. Царство ему небесное, он действительно оставил людям радость и принес в этот мир огромное количество доброты, такой эмоциональной и действительно прекрасной. Я считаю, что его музыка возвышает людей. Это и есть «чувство доброе я лирой пробуждал». И все-таки свободу он восславил, потому что вопреки всему тому, что было, он не замолчал и его музыка существует. А сталинского режима, слава тебе господи, уже нет.
Владимир Кара-Мурза: Расскажите о сегодняшней судьбе семьи Шостаковича, его детей, вдовы.
Михаил Ардов: Максим Дмитриевич вполне успешный дирижер. Галина Дмитриевна не работает, она биолог, у нее двое детей, внуки. Но вот о ком надо сказать обязательно – это о вдове Ирине Антоновне. Потому что в русской культуре и в мировой культуре есть еще только одна женщина, которая сыграла такую роль – это жена Федора Михайловича Достоевского Анна Григорьевна, которая создала условия Достоевскому такие, что он мог писать спокойно, работать. Поэтому до этой женитьбы этой возможности не имел. И Ирина Антоновна была секретарь, шофер, сиделка, она ездила во все больницы, во все санатории, она была его поводырем. Когда им установили лифт на даче, ему было трудно подниматься по лестнице, по советским временам надо было, чтобы кто-то, имеющий диплом лифтера, за этим лифтом следил, она пошла и окончила курсы лифтеров. И однажды это все пригодилось, потому что Дмитрий Дмитриевич застрял между первым и вторым этажом. Она пошла наверх и с домработницей прокрутили огромное колесо и его вызволили. Дай ей бог здоровья, трудно переоценить ее роль. Это действительно бог ее послал Дмитрию Дмитриевичу. Он, конечно, до 70 лет не дожил, но при тех болезнях, которые у него были и при том жутком совершенно нервном напряжении, я уверен, что она продлила его жизнь.
